– То ли будет ещё, – оторвавшись от книги, отвечала супруга Александра Николаевна. – Всё так резко сдвинулось, повернулось совсем новыми сторонами. Вот, казалось, вчера ещё Григорий Борисович Патушинский в белоснежной сорочке, с адвокатским значком держал зал от начала и до конца судебного заседания,  а сегодня узнаю из газет о прапорщике ополчения Патушинском, определившемся в 19-й Восточно-Сибирский стрелковый полк. И присяжный Мечислав Станиславович Стравинский воспринимается нынче исключительно как бельгийский консул. Прежде чем спрашивать о знакомых фронтовиках, я ищу в газетах списки убитых.

– Да-а-а, скоро полетят уже чёрные весточки, заголосят по предместьям…

Первой жертвой для Иркутска, вопреки всем прогнозам, стал сын начальника края генерал-губернатора Л.М. Князева. Известие о гибели корнета, только-только сошедшего с училищной скамьи, пришло в Иркутск с большим опозданием. А в самый день его гибели, 6 августа, в местном костёле проходило торжественное богослужение «О ниспос-лании победы оружию народов России и всего славянства и о призвании благословения на дело возрож-дения единой и неделимой Польши». Костёл был переполнен молящимися, и Леонид Михайлович, ведший в эти часы приём, ощутил вдруг острейшее желание смешаться со всеми в общей устремлённости к Богу. Это-то не единожды вспомнят потом, когда весть о первой жертве разнесётся по городу и непрерывная цепь соболезнующих потянется к дому генерал-губернатора. И редактор местной газеты, стоя в очереди, задумается о стремительном, нежданном, но благостном сближении с властью очень разных людей, открывших в первой паре просто родителей, потерявших единственного сына. 

В начале сентября Князевы отправятся в Петербург попрощаться с прахом погибшего, но перед поез-дом Мария Николаевна объедет редакции всех иркутских газет с коротеньким текстом благодарности иркутянам.

В костюме француза образца 1812 года

…Иван Иннокентьевич Серебренников по дороге на службу сделал крюк к Крестовоздвиженскому училищу – там заключили под стражу местных военнопленных  (германских и австрийских подданных). Картина была идиллическая: двое господ расположились посреди лужайки на  оранжевых пледах и не спеша перелистывали журналы. Время от времени они отдавали должное пирожкам, горкой выложенным на домашнем подносе. Охранник тоже закусывал пирожком, сидя на тумбе у ограды в тенёчке, образовавшемся от куста. «Чем-то они все похожи, даже и этот стражник, если не принимать во внимание его форму и оружие. Да-да-да, и стражник тоже на одно со всеми лицо, – невольно подумал Иван Иннокентьевич и тотчас догадался: – Все они решительно никуда не спешат, отсюда и такое умиротворение в лицах. Да и щёки у всех округлились и зарумянились. Как в санатории».

Первым Серебренникова заметил немец-парикмахер и не раздумывая приблизился к самым воротам. В Иркутск он приехал сравнительно недавно, но скоро расположил к себе всех аккуратностью в работе и… безуспешным старанием произнести звук «в». За глаза его и называли не иначе как «Ифан Ифанович». А вот настройщика роялей, уроженца Мюнхена Отто весь музыкальный Иркутск звал исключительно по имени, вкладывая в это «Отто» и отменное качество работы, и отточенность жестов, и, казалось, отлитый из редкостного металла профиль. Торговых представителей фирмы «Кунст и Альберс», напротив, недолюбливали, хоть и не было для того очевидных причин. Да и инструктора скейтинг-ринга Тони воспринимали настороженно, несмотря на его блестящие и весьма рискованные номера, изумлявшие публику. Он и теперь заботился о сохранении спортивной формы, выделывал у училищной стенки что-то невообразимое.

Немцы среди пленных составляли, конечно же, большинство, но к концу сентября с театра войны прибыли и австрийские чехи. Многие из них сносно изъяснялись по-русски и всё силились рассказать, как поразили их просторы России («поезд иде-иде, а лес не кончаться и не кончаться»). Ещё чехи интересовались однопартийцами, главным образом социал-демократами. Тут уж Иван Иннокентьевич был не помощник, и беседа сворачивала проторенной тропой на погоду. 

Пленные, прибывшие в Иркутск осенью, радовались, что не попали в августовскую группу, отправленную в Якутск. Однако же и они с первых дней ноября сделались похожими на французов образца 1812 года. Как-то, отправляясь по делам из управы, Серебренников увидел группу австрийцев, семенящих меж су-гробов по Тихвинской площади. На одном была крестьянская собачья доха шерстью наружу, на другом – полушубок, не крытый и не крашенный сверху, на третьем – женское пальто поверх шинельки.

– Это ещё что, – отвечал изумлённому Серебренникову коллега по городской управе. – А вот мой шурин рассказывал, что в Военный городок привезли пленных турков в совершенных уже лохмотьях. Они и носа теперь не показывают из бараков.

Австрийские словаки, напротив, так быстро освоились, что их даже и отпускали в центр города без конвоя. Своим необычным видом они привлекали любопытных и охотно вступали в разговор. Не отказывались и от гостинцев, хваля сибирское гостеприимство и удивлялись, что «целый заяц у вас отдаётся лишь за 20 копеек», и охапками тащили их к себе в казармы. А 13 декабря Иван Иннокентьевич наблюдал на Большой вот какую сцену: молоденький австриец в лёгонькой шинельке и чуть не в парусиновых ботинках не спеша прогуливался вдоль магазинных витрин, казалось, кого-то поджидая. И точно: из дверей кондитерской выскочил конвоир с кульком и, взяв пленного под руку, направился с ним в сторону синематографа. 

– Не знаю, как вас, господа, а меня эти оргии гуманизма наводят на тривиальную мысль, что не худо было бы использовать пленных для городских работ, – высказался Серебренников, едва дойдя до управы.

– Меня тоже вот «осенило» лишь на прошлой неделе, – поморщился городской голова. – То есть ровно тогда, когда окончательно установилась зима. Отчего же хорошие мысли приходят так поздно?

Неиссякаемые 25 рублей

Иван Иннокентьевич Серебренников не опоздал в главном: с самого объявления войны он начал вес-ти дневник, а кроме того вызвался собирать и вещественные свидетельства этой войны: листовки, ружья, обмундирование, письма, рукописные журналы и газеты военнопленных. 

– Важность разворачивающихся событий очевидна, и в будущем эти материалы станут по-настоящему уникальными, – говорил он на заседании распорядительного комитета ВСОИРГО. И, судя по всему, убедительно: 16 октября в Иркутске был учреждён музей войны 1914 года. Заботы о нём поручили, естественно, Ивану Иннокентьевичу и выдали на всё про всё… 25 рублей. 

Ничтожность этой суммы, однако, не остановила его: в бездетной семье Серебренниковых знания всегда стояли на первом плане, и Александра Николаевна принимала подобные траты как насущную необходимость. Так что 26 ноября Иван Иннокентьевич с удовольствием записал в дневнике: «В собираемом мною архиве войны 1914 года уже 311 открыток, 47 лубочных картин, 19 мелких портретов, 13 нот с гимнами союзных держав, 76 книг, 10 карт, 52 плаката и объявления, 50 диаграмм к статистике войны, 46 номеров журналов». 21 декабря появилась очередная заметка: «В течение ноября и декабря разослано до 100 писем волостным писарям Иркутской губернии с просьбой доставлять в музей гео-графического общества письма очевидцев войны или копии таковых. В настоящее время письма уже начинают поступать. Получение писем ободряет меня. Сегодня написал с тою же просьбою к учителям церковно-приходских школ губернии. Может быть, удастся создать архив из писем участников современной катастрофической войны. Поступила в архив копия письма одного пленного немецкого солдата». Самой же радостной стала запись от 24 декабря: «Приобрёл сегодня у добровольца германскую винтовку (Берлин, 1891), ранец германского пехотинца, погоны германского лейтенанта и каску германского пехотинца – за 20 руб. У него же предполагаю я ещё приобрести два германских палаша (офицерский и рядового кавалерис-та). Не знаю, дорого или дёшево заплатил я за эти доспехи, но добровольцу, участнику 16 боёв в Восточной Пруссии, приехавшему сюда сдавать экзамен на прапорщика, очень хотелось иметь деньги к празднику Рождества Христова». 

Для самих Серебренниковых праздничным подарком стал приезд в Иркутск брата Александры Николаевны Иннокентия. Короткий, к сожалению: родственник торопился на фронт. Новый год Серебренниковы встречали вдвоём. «Сижу за работою, – записал Иван Иннокентьевич 31 декабря, – готовлюсь к докладу на 3 января. Жена – за книжкою. Изредка наше молчание прерывается разговором о текущих событиях».

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Иван Иннокентьевич Серебренников  родился в с. Знаменское Верхоленского уезда Иркутской губернии и после окончания Иркутской мужской гимназии поступил в Военно-медицинскую академию. Участие в студенческом революционном движении привело к аресту и ссылке. Вновь оказавшись в Иркутске, И.И. Серебренников активно сотрудничал с газетами «Сибирь», «Сибирская жизнь», журналом «Сибирские вопросы». Возглавил работы по экономическому обследованию района предполагавшегося строительства железной дороги от Иркутска до Бодайбо через Жигалово. С 1913 по 1917 гг. – секретарь Иркутской городской думы. На этой должности оказалась чрезвычайно востребованной склонность Серебренникова к сбору и анализу всевозможных документов. К примеру, если в думе начиналась дискуссия о доходности городских каменоломен, Иван Иннокентьевич оперативно делал выборку данных за последние десять лет, рисовал диаграммы. 

Исходя их них и принималось решение.

В 1915 г. Серебренников избирается правителем дел Восточно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества. Создаёт «Архив первой мировой войны». В 1918  приглашается на работу во Временное Сибирское правительство. После поражения белых эмигрирует в Китай. Перед отъездом передаёт часть своей библиотеки Иркутскому университету. 

А собранный в эмиграции архив переправляет в США, поставив условием его возвращение во ВСОИРГО после падения большевистского режима. 

В Государственном архиве Иркутской области хранится дневник И.И. Серебренникова, относящийся к периоду 1914–1918 гг. 

В 2008 г. он издан группой иркутских энтузиастов.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского