В двери поворачивается ключ, и Людмила Валентиновна предлагает нам зайти в так называемый большой зал, где хоть раз бывали многие иркутяне. Закрыт он давно – если бы не строительный мусор под ногами и люстра, лежащая на полу, как сбитая летающая тарелка, помещение можно было бы назвать пустым. 

– Здание находилось в собственности военных, потом оно долго, как я понимаю, вообще было в состоянии невесомости, наконец Министерство обороны решило передать его области, – объясняет Антонова. – А область уже выделила деньги на реставрацию. Это сложная задача:  первая стадия – обследование, затем проект и сами реставрационные работы. Архитекторы возглавляют процесс, в котором участвуют многие специалисты: кроме технолога-реставратора есть ещё, например, инженеры-обследователи и конструкторы. 

– В чём заключается ваша задача?

– Здесь у меня задачи было две: оценить состояние строительных материалов и определить, какой была первоначальная отделка. Надо сказать, мы с вами сейчас присутствуем не в первоначальном объёме, а в части здания, которую начали строить сразу после окончания войны в 1945 году. Видите, по стенке идёт вскрытие? – продолжает наш гид, указывая на снятую штукатурку. – С одной стороны одна кирпичная кладка, с другой – другая. По оси, на которой мы стоим, проходила стена особняка, построенного в 1883 году. А в 1945-м эту стену разобрали и ввели новый объём. Причём, как говорят архитекторы, очень удачно. Время было сложное, денег не было совсем, тем не менее каждый кирпичик использовали. Кирпич абсолютно старый, его где-то, пардон, подобрали и применили. Делаю обследование декора и вижу, что не было ни нормального гипса, ни нормальной проложки, чтобы отливать форму, тем не менее всё сделано. Реставрация тем и хороша, что мы испытываем почтение и к тем, кто строил в 1883 году, и к тем, кто удачно перестроил в 1945-м. 

– С чего начинается реставрация?

– С исторической записки. Мы должны знать, где мы находимся, что это за дом. Здание было спроектировано в 1881–1883 годах, после большого иркутского пожара. Тогда городской думой было принято решение о строительстве каменных домов. 

История Дома офицеров уходит в позапрошлый век

Известно, что дом на углу Большой и Ланинской (теперь – Карла Маркса и Декабрьских событий) был возведён по заказу купчихи Колыгиной архитектором Кудельским. Христина Яковлевна, дочь купца Немчинова, известная своими пожертвованиями в пользу Красного Креста и тем, что была попечительницей Мариинской общины сестёр милосердия, в конце XIX века сдаёт часть здания в аренду обществу приказчиков, а в начале ХХ продаёт свою усадьбу городу. В 1930 году колыгинский дворец получила Красная Армия. 

Мы выходим из большого зала и останавливаемся на ступенях, над которыми сквозь штукатурку проглядывает кирпичная стена.

– Когда я занималась обследованием, обнаружила, что это – «родная» отделка, 1883 года. Потрогайте и обратите внимание на фактуру. – Я прикасаюсь к шершавой поверхности трёхсантиметрового слоя  «родной» штукатурки. – А теперь – на другой стене. Чувствуете разницу? Причём в 1860 году стены отделывали гладко и стиль назывался барокко, 1880-й – уже начало модерна. Это новые технологии в химии: появляются синтетические красители, новые материалы, что тут же выходит в архитектуру. Вообще весь дом был заштукатурен «под камень», под песчаник – традиционный иркутский строительный материал. Эта технология была, а мы её потеряли, теперь она пришла к нам с Запада. Всегда говорю, что есть история книжная, бумажная, а есть материальная. И когда вы трогаете руками материальную историю, понимаете: да, были люди, которые умели это делать. Тогда мы по-другому смотрим на тех, кто тут жил. Понимаем, что книги нам немножко вешали лапшу на уши, говоря, что они «богатые эксплуататоры». Госпожа Колыгина вложила в строительство свои деньги, но кому они пошли? Кто построил эти стены? Кто вытягивал эти тяги, выкладывал лесенки? Ремесленники. Если бы не эта самая Великая Октябрьская социалистическая революция, традиции мастерства не прервались бы, мы не были бы такой отсталой страной, как сейчас.

Что касается кирпичной кладки, она сделана на «хорошо», но не забывайте, что это годы после пожара, когда город бурно отстраивался. 

Перед нами открываются ещё одни двери – теперь в так называемый малый зал. 

– С тех пор как здание построили, его раз пятнадцать ремонтировали. В каждый ремонт что-то убирали, где-то добавляли, самым сложным было даже не определить, а найти первоначальный цвет. Тут поцарапаю, там поцарапаю – везде новодел. И вдруг раз – увидишь «родной» цвет, этакое счастье! Здесь был танцевальный зал до последнего ремонта в 1960-е годы, а изначально это был парадный зал. Вот портал сцены, всё оформление 1883 года, дерево старое, красно-вишнёвое. Тут шли концерты.

Под потолком устроена ложа для особых гостей, две скульптуры «поддерживают» потолок. 

– Эти гиганты были не белыми, – отмечает Людмила Антонова. – Одна из тяг под потолком была золочёной, и это золото поддерживали золочёные гиганты.

Военные буквально перекрыли дому возможность дышать, замуровав двери и окна в подвальном этаже

Пол, конечно, тоже не был бетонным. Таким он стал в советское время, которому потребовалось избавиться от паркета. Людмила Валентиновна склоняется над столиком с бумагами, стоящим у окна, показывает чертёж фасада. 

– Внешний облик решают архитекторы, а конструкторы и технологи дают им для этого материал. Все свои рассуждения я подтверждаю пробами, – кивает на разложенные на отдельных листах бумаги кусочки штукатурки и других материалов реставратор.

– Вам удалось узнать, какого цвета было это здание?

– Оно было голубое. Могу вам показать кусочек, относящийся именно к первоначальному фасаду. – Людмила Антонова держит в руках пластик истории. – Видите этот след? Это от кирпича, то есть этот кусочек точно был на стене. Раствор известково-песчаный, серый с розовым, это характерно именно для фасадов начала 80-х годов XIX века. В другие годы будет уже совсем другой цвет. Начинаю обивать кусочек и вижу серо-голубой, но это не значит, что изначальный цвет должен быть таким. Солнце, грязь, процессы изменения пигментов – здесь у нас ещё натуральные красители – изменили его. Я говорю архитекторам, каким был оттенок, а они уже, руководствуясь своим набором знаний, сделают расколеровку здания. Могу точно сказать, что, например, вот эта тяга была белая и ниша была белая, а переходик – голубой. Вот смысл нашей работы.

– Как вы стали реставратором?

– Я по образованию химик и никогда не предполагала, честно говоря, что буду этим заниматься. Работала в институте органической химии, но так сложилось, что перешла в реставрацию. В Иркутске при художественном музее была мастерская, филиал Всероссийского художественного научно-реставрационного центра (ВХНРЦ) имени Грабаря, единственный от Урала до Дальнего Востока. Реставраторы занимались иконописью, частично архитектурой. Ездили на Камчатку, на Дальний Восток, в Омск… 

Сначала работала на реставрации живописи. Всегда интересовалась археологией и историей, хотя естественник по образованию и складу ума. Например, когда на археологическом факультете ИрГТУ я что-то объясняю будущим архитекторам-реставраторам о технологии реставрационных процессов, вижу, что они совершенно другого типа люди. Но мы понимаем друг друга. 

– Сколько лет вы уже работаете в этой сфере?

– Так давно, что сложно считать, – смеётся Людмила Антонова. – Больше тридцати.

– Каких качеств требует эта профессия? Можно ли сказать, женская она или мужская?

Пристроенный в послевоенное время двадцатого века, большой зал стал удачным продолжением исторического здания

– Нельзя, гендерный принцип здесь не работает. Так сложилось, что у нас среди архитекторов-реставраторов больше женщин, а в Ярославле, например, больше мужчин. Каждую детальку надо обмерить, наши девочки вызывают вышку, забираются на неё и обмеривают, зарисовывают, фотографирают, фиксируют, несмотря на погоду. Профессия требует самоотдачи. 

Ну что, пойдёмте дальше? Я вам кое-что покажу, чтобы вы видели, что такое иркутский песчаник. 

По широкой лестнице спускаемся в подвальный этаж. Антонова отпирает дверь, загорается лампочка, которая, впрочем, освещает лишь небольшую часть помещения. 

– Что было в этом подвале?

– Это сейчас тут тепло, а в 1883 году центрального отопления не было. Согласно исторической записке, здесь было 19 печей. Для технолога это обожжённый кирпич и раствор. Я стала их искать – нет. А потом через косой свет и ещё что-то мы их нашли. Но 19 печей надо было топить, значит, нужны уголь, дрова. Здесь был хозяйственный подвал, но не в таком жутком состоянии, это был нормальный, хороший этаж. 

До того, как дом был передан Красной Армии, в нём было представительство командования Министерства внутренних дел. Эти структуры, так же как и Минобороны, не оставили после себя никаких документов. Это осложняет реставрацию. Но самое главное, что все входы и выходы были замурованы – мы идём по подвалу, подсвечивая путь телефонным фонариком. Луч выхватывает заложенные кирпичом оконные и дверные проёмы. 

– Представьте себе, что живому человеку замуровали всё – он разрушается. Здание точно так же – живёт, когда стены дышат. Очень легко дышать в деревянных домах, сложнее – в каменных и совершенно невозможно дышать в бетонных, не говоря о современной архитектуре. Так вот, этот дом никогда не был в таком безобразном состоянии, как сейчас, стеновые материалы практически уничтожены. Это сейчас здесь тепло, а было сыро. 

Однако меня значительно больше огорчает вот что. Дом офицеров – одно из немногих зданий в Иркутске, где в подвальном этаже фундамент сделан из песчаниковых блоков. Эти своды пришли из церковной архитектуры. Сколько у нас было землетрясений за прошедшее время, а крупных трещин по сводам в подвальном этаже нет. 

Таких  каменных оснований стен со сводами, которые переходят в кирпичные, немного. Песчаник, конечно, не разрушился. Эти каменные блоки шириной 60 сантиметров пилили в Иркутске в 1883 году. А теперь посмотрите на уровень отделки: ширина шва – максимум 2-3 миллиметра! Какой был уровень мастерства! Когда это можно потрогать руками, понимаешь, что на самом деле у нас была великая культура, которая споткнулась.

– Как это показать?

Работа реставратора требует научной точности и самоотдачи, говорит Людмила Антонова

– Технология отделки предполагает, что мы всё это зачистим и покроем паропроницаемыми пропитками. Камень будет виден, он будет дышать, а раз он будет дышать, он будет здесь долго. 

– Сейчас в Иркутске достаточно специалистов-реставраторов?

– Технологии у нас более-менее есть, строители тоже. А вот рабочих мы загубили. У парня, который говорит: «Я рабочий», душа болит, что он не менеджер. Европейская школа предполагает, что рабочие учат рабочих, а не инженеры. В 1883 году  у нас были люди с руками, они себя ценили, и их уважали. А мы слово «мастер» затоптали. Когда я начинала свою первую работу, мне нужно было организовать реставрацию на Казанской церкви, разговаривала с людьми, пыталась до каждого достучаться: «Ну вот они же умели, неужели вы не можете так сделать?» И ведь очень многие умеют, просто затоптаны этим барским отношением.

Часто реставраторов ругают. Работа сложная, потому что нет мастеров, порой нет материалов, иногда – общего понимания. Но хорошо, что у нас есть реставрационная школа, архитектурный факультет, – это достоинство Иркутска. Есть ощущение, что Иркутск – губернский город. 

– Что самое главное в вашей профессии?

– Всё время чему-то учишься. Каждый памятник тебя чему-то учит. Когда я начинала, были одни растворы и составы, потом случилась небольшая революция. Всё время надо что-то переосмысливать. Основные принципы работы: во-первых, не навредить, как у врачей, и во-вторых, пытаться сохранить то, что можно сохранить.

– Можете подсчитать, сколько зданий в Иркутске вы уже «лечили»?   

– Вы знаете, я ещё не ушла на пенсию, – смеётся Людмила Валентиновна. – Точнее, формально ушла, но продолжаю сотрудничать с разными мастерскими. Рано подсчитывать. Я пока не могу стать настоящей бабушкой для внучки, потому что работы хватает. 

– У вас есть любимое здание?

– Нет, это работа. Она представляет интерес, заставляет думать, сопоставлять. Любое здание под конец немного выматывает. Надеюсь, ещё две недели и я из этого дома уйду. Здание из-за большого объёма и неожиданного направления исследования, связанного с печами, оказалось очень сложным. 

Мы обходим колодец, стараясь в него не упасть. 

– Вам встречались какие-нибудь неожиданные находки? 

– Я же чуть-чуть царапаю, это строители обычно находят клады. Про этот дом ходит много легенд, что здесь были тайники, причём часть из них обоснованные. Я не историк, не буду комментировать. Действительно, остались печные выходы на чердаке, вентиляция в стенах есть… Что касается городских мифов про подземные ходы, точно могу сказать –  специально вызывала археолога, он проводил обследование – из этого колодца просто брали воду.