Дом в предместье Рабочее, где ещё до революции жила семья Бобровых,  снесли лишь год назад, и старшая дочь Михаила Викторовича, Людмила, рассказывая об этом, поясняет, что ещё в начале прошлого века существовало особое деление города. Например, в Рабочем жили «элитные» извозчики, работавшие на внутригородских перевозках. Отец Михаила Боброва,  Виктор Алексеевич,  как раз промышлял извозом, а мать была домохозяйкой. Потом мама Евдокия Фёдоровна научилась делать цветы из папиросной бумаги и тонкой деревянной стружки, ездить за которой приходилось аж в Москву. Стружку эту снимали с деревянной плахи специальными станками, потом красили и сворачивали особыми рулонами. 

Работы иркутской цветочницы из Рабочего предместья были выполнены на высоком художественном уровне, недаром она слыла лучшей цветочницей в городе. От природы она имела изумительный голос и любила петь за работой. Маленький Миша рос возле матери и тоже приобщался к её искусству – делал цветы и пел.  

– Наш дом всегда был полон музыки, – вспоминает младшая дочь Бобровых Ирина. – Иногда по радио заиграют какую-нибудь вещь из классики, и папа тут же требует, чтобы я дала название. И если я не  могла узнать, было очень стыдно, потому что знать классическую музыку считалось само собой разумеющимся. 

А когда Бобровы начинали петь дома – на четыре голоса, соседи открывали окна пошире, чтобы послушать, как вольно льются в их исполнении старинные русские и украинские песни. В общем, неудивительно, что Ирина  поступила в консерваторию и навсегда связала свою жизнь с музыкой. 

Михаил Викторович закончил школу №9, и это во многом было заслугой матери. Ведь годы его учёбы выпали на трудное военное время, когда отец был на фронте, а мать одна поднимала детей. Учился паренёк на «отлично» и после окончания школы отправился в Москву – поступать в институт. Но не сложилось: родной город не отпускал. Через несколько дней он вернулся и поступил на историко-филологический  факультет госуниверситета. 

– Если вы помните, наш госуниверситет был основан ещё при Колчаке, – рассказывает Людмила. –  Часть столичной профессуры осталась в Иркутске. Вот у них-то и училось папино поколение. Это были настоящие  «мамонты». Папа вспоминал, что молодёжь  собиралась  со всего города, чтобы послушать те лекции. Когда я решила сравнить только что полученный алюминиевый знак политехнического института и папин, он взял его, положил на одну руку, а на другую – свой серебряный с эмалью значок ИГУ. И сказал, что моё образование, как и мой значок,  «весит» ровно вполовину меньше, чем его. 

Скромный синий диплом в дерматиновой обложке до сих пор хранится у дочери Михаила Боброва. Внутри – потёртый, пожелтевший от времени листок бумаги – вкладыш с оценками, где единственная четвёрка по риторике.  Многообещающему студенту прочили аспирантуру, но он оказался неблагонадёжным. Родители не успели продлить патент на продажу искусственных цветов и попали под статью как спекулянты. Миша  лишь при заступничестве высокопоставленного родственника окончил университет. Ну а путь в науку сыну «спекулянтов» и вовсе был закрыт. 

В итоге после окончания университета Михаил немного поработал в техникуме и попал в газету «Советская молодёжь», где в 1952 году стал завотделом. Оттуда его командировали в Бодайбо –  редактором местной газеты «Ленский шахтёр». Там семья прожила два с половиной года.  Северный город оставил в жизни много воспоминаний, некоторые из них кровоточат до сих пор. В Бодайбо заболела и умерла вторая  дочь. А Галина Петровна уже ждала третью, младшенькую.  Когда Ирине исполнилось всего лишь три месяца, пришлось идти на работу: больших декретных отпусков в то время не полагалось. Девочку сдали няне, пожилой хохлушке, которая каждое утро встречала орущий свёрточек, приговаривая нараспев: «Ой-й, ми-илая ты-и моя, да кто ж тебя так обидел». Девочка родилась семимесячной, была она до того маленькой, что отец, идя по улице с закутанным в одеяльце младенцем, в шутку говорил: «Если взять этот свёрточек под мышку, все подумают, что я иду в баню». 

Нужно сказать, что старшая, Людмила, не родная  дочь Михаила Боброва – первый муж Галины Петровны умер совсем молодым. Но на свадьбе Михаил поднял девочку перед гостями и сказал: «Это моя дочь». Всю жизнь Людмила повторяет: «Таких отцов один на миллион, каким у меня был  отчим». Недаром и старшая внучка потом  выросла на его руках. Женщины шутили: будь у пелёнки шесть сторон, Бобров бы их все гладил. Жаль только, что ни второй внучки, ни правнука, который сегодня уже заканчивает учёбу в Воронежском университете, он так и не дождался. 

Но вернёмся к далёким годам, прожитым на севере. Именно на это время выпало для Михаила Викторовича первое серьёзное продвижение по карьерной лестнице. Он стал секретарём райкома по пропаганде, причём было ему в ту пору всего лишь 27 лет. Открывались блестящие перспективы, однако новая должность пришлась ему не по нутру, потому и проработал Бобров на ней не больше года и был отозван в Иркутск редактором межрайонной газеты «Ангарские огни».   

Наверное, он не мог не чувствовать фальшь партийных докладов,  очень уж много в них было казённого, неживого. А Бобров «слишком любил жизнь», как говорит о нём Ирина. Может быть, поэтому в доме всегда царил дух свободомыслия. Ничего не говорилось прямо, но по каким-то словечкам, комментариям дети понимали, что многие решения партии и правительства подвергаются критическому осмыслению. В первый день Пасхи, например, Михаил Викторович мог запеть на всю квартиру: «Христос воскресе из мертвых…» Он хоть и партиец уже был, а всё равно в церковь тайком ходил и  детей  крестил. Запреты запретами, а люди всё равно оставались людьми.

Он любил газету, и журналистика была для него не профессией даже, а мировосприятием. Искушение славой и чинами случилось ещё раз, когда в 1963 году Бобров был назначен заместителем редактора «Восточно-Сибирской правды». Редактор Елена Ивановна Яковлева, пожалуй, видела в нём своего преемника. Словом, он стал заметной величиной, и семья, конечно, очень им гордилась. 

Однажды маленькая Ирочка играла в песочнице возле дома, и отец услышал, как она хвастает таким же карапузам, что у неё папа – заместитель редактора, словом, большой начальник. Тогда он подозвал к себе дочку и сказал слова, которые она на всю жизнь запомнила: «Я газету больше жизни люблю. Я – газетчик и навсегда им останусь. Если кто-то спросит тебя, так и говори: «Папа работает в газете», – и чтобы я ничего другого от тебя не слышал».  

Маленькие записные книжки были настоящей страстью Боброва

Действительно, никто больше ничего и не слышал ни от него, ни от детей.  По утрам в выходные Бобров, как и прежде,  сам развешивал бельё во дворе, и соседи на него даже слегка ворчали: опять этот Бобров лучшие места занял. А чего жаловаться, если он раньше всех хозяек просыпался  и успевал первым бельишко, постиранное женой, развесить. Мог и окна помыть, и половики вытрясти. Ирина вспоминает, что готовить её учил отец. Никакой работы не чурался, не делил её на «мужскую» и «женскую». 

Писал он легко. Квартира у Бобровых небольшая, найти там уединённый уголок трудно. Но он и не искал, садился за кухонный стол и начинал «творить». Ни шум, ни разговоры домочадцев ему не мешали. А в свободное время очень много читал, книга практически не выходила у него из рук. Было у него ещё одно пристрастие – записные книжки. Он носил их с собой постоянно и  записывал всё подряд: важную  мысль, удачный заголовок, интересную фразу. И ещё одна черта,  характеризующая Михаила Боброва как человека по-настоящему интеллигентного, не только чувствующего красоту и богатство «правильного», литературного языка, но умеющего  увидеть глубину народной речи. Он очень  любил разговаривать со свёкром, человеком необразованным, зато имеющим огромный жизненный опыт. Любил исконно сибирские словечки,  которыми  по молодости пересыпала свою речь Галина Петровна.  

В семье бытует легенда, что сам Твардовский приглашал Боброва работать в «Новый мир». Но переезду категорически воспротивилась Галина, заявив, что никуда от родных могил не поедет. Жизнь показала, что жена была права. Когда через несколько лет Бобров заболел – у него случился  инсульт, – именно друзья и коллеги помогли «вытащить» его с того света. Ещё неизвестно, как сложились бы обстоятельства, окажись он в это время в  Москве. Почему-то думается, что таких верных друзей могло и не случиться рядом. 

Недолго, всего четыре года, проработал Бобров в должности замредактора. Болезнь свалилась на него в 1967 году, всю жизнь разделив на два периода – «до» и «после». Нужно отдать должное, Елена Ивановна Яковлева, женщина, не склонная к сантиментам, как никто, откликнулась на беду: хлопотала о врачах, о больницах, об операции. А болезнь была крайне тяжёлая – три инсульта, клиническая смерть, затем операция в Москве в клинике имени  Бурденко. 

– Первую неделю я полностью провела в больнице, – вспоминает Галина Петровна. – Решила на часок домой сбегать, хоть обед девчонкам приготовить. Вдруг телефонный звонок, в трубке голос лучшего Мишиного друга Володи Лемешева: «Собирайся, мы с Еленой Ивановной едем в больницу, сейчас тебя на машине заберём». Я ему объясняю, что морс не успела доделать, позже сама доберусь. Ну, тогда у него и вырвалось: «Галя, с Мишей плохо». У него в то время была клиническая смерть.

В ту самую тяжёлую ночь  в палате остались дежурить трое: отец Михаила, его жена Галина и Владимир Лемешев. Иркутские врачи делали что могли. И всё-таки встал вопрос о необходимости оперировать в Москве, в клинике Бурденко. Михаилу Викторовичу повезло: оперировал его Александр Николаевич Коновалов, который впоследствии стал академиком и директором института. А свою первую диссертацию он защитил именно на операции, которая  спасла иркутского журналиста. 

– Меня там кто-то из врачей успокаивал, что эту операцию Бурденко «топором делал», – говорит Галина Петровна. – А на самом деле операция была очень сложной, почти уникальной. Нужно было сделать трепанацию черепа  и отсоединить кровоточащий сосуд в лобной доле головного мозга. 

После болезни Михаил Бобров так и не восстановился до конца: была повреждена память, сдали нервы. Он вообще-то был очень уравновешенным, «лёгким» человеком, всегда готовым скорее отшутиться, чем грозно сдвинуть брови. Галина Петровна вспоминает, что за всю жизнь даже слова «дура» от мужа не слышала. В крайнем случае уйдёт в другую комнату и молчит. Но после перенесённого инсульта даже громкие звуки Боброву стали невыносимы. Хруст яблока или огурца, стук  двери, громкий возглас  теперь действовали на нервы. 

Все трудности послеоперационного периода  пришлись на долю жены, и  Галина Петровна сделала  что могла и даже больше. Удивительно, но долговременная память сохранилась у Боброва полностью. Он забывал, что было сегодня утром, зато прекрасно помнил дела давно минувших дней. Например, его помощь была бесценной для Людмилы, которая в то время решила освоить профессию экскурсовода. «Мне редко приходилось  сидеть за историческими справочниками, – говорит старшая дочь. – Отец всё знал и мог подсказать». 

Тем не менее о руководящих должностях больше и думать было нечего. Он вернулся в «Восточку». Но теперь, переступив редакционный порог, бывший замредактора направлялся не в свой  кабинет, а в отдел писем. Один из трёх письменных столов, стоявших в общей комнате, стал его временным пристанищем. Удивительно, но и здесь Бобров остался точно таким же, каким был на верхней ступеньке карьерной лестницы, – развёрнутым к людям.  Это лишь подтверждает, что  никогда он не был чиновником: ни в должности секретаря райкома, ни на посту замредактора. Зато в любой ситуации умел оставаться человеком. 

– В нём поражали удивительная открытость, доброжелательность и постоянная внутренняя готовность к доброй, чуть ироничной улыбке, – вспоминает Элла Климова, работавшая в те годы в отделе писем «Восточки». – Причём все понимали, с какой высоты он пришёл в отдел писем. Но обиды на судьбу у Боброва не было, и это чувствовалось. Психологическое поле вокруг него не изменилось. 

И всё-таки через два года Бобров ушёл из «Восточки». Наверное, тяжело было заниматься письмами  после той ответственной работы, которую он выполнял на посту заместителя редактора. Впрочем, гораздо больнее было ощущать изменившееся отношение окружающих. Конечно, и  некоторые друзья отвернулись, и враги смеялись. А в 1983 году Михаила Викторовича  не стало. Было ему всего 54. 

Но нельзя заканчивать рассказ о хорошем человеке на печальной ноте.  Этого требует не только закон жанра, но и высшая справедливость. Наверно, поэтому на моём рабочем столе зазвонил телефон…

– Вы будете писать про Боброва? Обязательно напишите, что он принял большое участие и в моей судьбе, – раздался из трубки голос Эдгара Дмитриевича Брюханенко, известного иркутского мастера фоторепортажа. – Он не боялся давать ответственные задания молодому не-опытному мальчишке, выбивал командировки. Понимаете, он умел как-то разглядеть человека и направить его в верное русло. 

Благодаря участию Михаила Боброва состоялись многие журналисты. В том числе Эдгар Брюханенко и Сергей Остроумов, которого Бобров всегда считал своим учеником. Поэтому пусть никто не говорит, что Боброва забыли. Учитель продолжает жить, пока живут его ученики и ученики учеников. Живёт в их делах, в их мастерстве, в доброй памяти, оставленной в сердцах людей. 

Фото из архива семьи Бобровых