«Продавешь, мыло ешь?»

Провожая в Карам, нам наказывали обязательно отведать ухи из налима с максой, то есть с печенью. Только в Караме знают особый рецепт, как готовить такую уху. А ещё Карам славился своими красавицами. Говорили, что краше карамских девок во всей округе не сыскать. Особенное обаяние им придаёт неповторимый  «шекающий» говорок, якобы оставшийся от польских ссыльных. По этому говору карамчан можно безошибочно узнать везде. Местные остряки  утверждают: если  вы встретите красавицу, которая, заходя  в магазин, говорит: «Продавешь, мыло ешь?», знайте, что она из Карама. Нужно ли говорить, что Галина Витальевна сохранила этот говор в своём словаре как уникальный памятник вербальной культуры Сибири. 

Но отведать налима в Караме так и не удалось. Говорят, налим стало не на что ловить  после того, как исчез гальян. А эту мелкую рыбёшку, в свою очередь, съела не в меру расплодившаяся  норка, завезённая в советское время.  Уходит рыба из местных гальцовых речек, уходит и зверь. Впрочем, и добывать его практически некому. Старики теряют силу, а молодёжь всё чаще уезжает. Сегодня в Караме 200 жителей, на которых приходится 22 школьника. Так что красавиц тоже практически нет, все они после 9 класса стремятся уехать в город. 

В этом уголке до сих пор нет сотовой связи, а электричество бывает только утром и вечером. Настоящего учёного такие мелкие трудности не останавливают, скорее наоборот. Относительная  изолированность селения, с точки зрения этнографа, большой плюс, который даёт надежду на то, что здесь сохранилась самобытность языка и культуры. Десять лет назад эти надежды оправдались. К сожалению, цивилизация постепенно вымывает всё самобытное из народного быта, унифицирует язык и культуру.   

– Карам  был одной из немногих деревень, сохранивших уникальную вербальную культуру, – говорит Галина Витальевна. – Я записала здесь огромный материал. К сожалению,  теперь ощущение от деревни совсем другое.  Чувствуется, что она у края. 

История в Караме богатая, нужно только найти проводника, который расскажет и покажет её тайны. Так начинается серьёзная «полевая» работа – поиск настоящего рассказчика, обладающего даром слова, особым взглядом на мир и, желательно, крепкой памятью.  

Вперёд, в прошлое…

Проснувшись и напившись чаю, который нам готовила наша неунывающая и неутомимая хозяйка баба Лёля, мы отправляемся «по бабушкам». Трудно представить себе, насколько это тяжёлая работа – разговаривать с утра до ночи несколько дней подряд.  И ведь каждого собеседника нужно почувствовать, найти к нему свой подход, иначе он ни за что не раскроется и ты уйдёшь ни с чем. Нельзя показать, что ты устал или плохо себя чувствуешь. Иногда нужно обойти всю  деревню, прежде чем в отработанной породе пустых разговоров блеснёт крупица золота – живое,  самобытное слово. 

А чего стоит выдержать наше сибирское гостеприимство – вообще не поддаётся описанию. Как известно, разговоры у нас принято вести на кухне, за столом. Стол у карамских бабушек пустым не бывает, на нём и рыба – расколотка, и рыбные пироги по особому рецепту, и домашние овощные заготовки, а для дорогих гостей ещё и сто грамм самогона, который «обязательно должен гореть». Сохранить при этом чёткость мышления и быстроту реакции, понятное дело, становится трудновато. 

Галина Витальевна уже была в Караме и точно знает, к кому нам нужно идти. Поэтому нельзя назвать везением встречу с внучкой купца Данилы Сафонова, Ульяной Саввичной Сафоновой, 1928 года рождения. Она словно являет собой живую историю села. 

– Деревня наша славилась из века в век. Все работали, вот  и жили зажиточно. Многих потом кулачили, растаскивали имущество, распродавали. Хорошо, что мой  дед рано умер, не дожил до тех времён, поэтому его  не репрессировали. А после его смерти вся  торговля заглохла, хотя наследники у него остались. На коне уедет, накупит всего, а потом это здесь продаёт – вот и купец. 

– Помните, здесь церковь была? – осторожно начинает задавать вопросы Галина Витальевна. Память старого человека – субстанция  очень хрупкая, требует особого обращения. Учёный работает деликатно, и вопросы  иногда кажутся «мелкими». Но именно на таких мелочах, как название маминых пирогов, вдруг срабатывает какой-то закон, и бабушка входит в особое состояние,  перед ней осязаемо и зримо встают образы  прошлого. Тут уж только не теряйся, записывай. 

– На Пасху мы ходили с бабушкой, – говорит Ульяна Саввична. – Только колокол загремит, ещё темненько, мы уж выходим. Я небольшая была, годов семь или восемь мне было. Больше всего колокола запомнила. Колокол был огромный, в два об-хвата не обхватишь, да рядом ещё один, поменьше. Уплавили их в Казачинск, а что дальше сделали – неизвестно. А какие они звонкие были, гремели на всю деревню. Красиво было. Сейчас в Казачинске звонит колокол, но какой-то он всё равно глуховатый.  

– А кто церковь  разрушал, не помните?

– Сами и рушили, кто плохо жил. Около нас Нарицынские жили, они  пришлые были, таскали эти иконы и на дрова жгли. А икон было видимо-невидимо  – и в стёклах, и в рамах, и простых деревянных… Что помню, то и вам рассказываю. Молились там, причащались, всё было. А вот попа не помню. Говорят, он с Черепановой заимки приехал сюда. 

Почти в каждом доме в Караме сохранились старинные деревянные иконы – очень большие и маленькие, явно принадлежащие одной иконописной традиции. В сельсовете, как народ по привычке называет нынешнюю администрацию, и сегодня  стоит огромная икона Казанской Божьей Матери. У неё своя история. Бабушки рассказывают: когда разрушали церковь,  кто-то жёг иконы и глумился над ними, а кто-то, наоборот,  прятал тайком,   спасая от уничтожения. Казанскую спасла бабушка Клементина, которая  жила по соседству с церковью.  Пока старушка была жива, хранила икону у себя,  а перед смертью  передала соседке или родственнице, теперь уже трудно сказать. Соседка, в свою очередь, передала   другой соседке, та – третьей. Долго ходила святыня по рукам,  по-разному обходились с ней люди. У одной бабы она стояла в амбаре.  А некая Настасья положила икону вместо стола и резала на ней хлеб. Это увидела её мать,  отобрала икону и отнесла  в сельсовет. С тех пор минуло уже больше двадцати лет.  

– Сейчас-то  она потускнела, – говорит бабушка Ульяна. – А раньше красивая  была,  светилось прямо, вот какой я её помню. Нужно бы восстановить  её, позолотить, да некому…  

Церкви в Караме нет, от старого здания  не осталось и следа.  Сначала в поруганном храме устроили мастерские, потом разместили куроферму. Говорят, иконами застилали пол. Но вскоре ферма съехала, храм остался пустым.  Люди боялись ходить мимо него, говорили, что там «пугает». Кто-то видел, что в пустой церкви светятся окна,  доносится музыка и кто-то пляшет. А потом церковь загорелась. Никто не помнит, кто её поджог и почему случился пожар. Правда, полностью она не выгорела, внутренние помещения практически не пострадали. В начале войны в ней ночевали солдаты, которых везли на фронт с нижних деревень. 

Карамская трагедия

Ещё более яркими и более трагическими  картинами встаёт история села в рассказе  Александры Петровны Сафоновой 1926 года рождения. Слушая её рассказы, с первых предложений понимаешь, что вот она – настоящая рассказчица, и любуешься, как баба Шура выводит сюжеты, пересыпая речь старинными сибирскими словечками. Все они потом будут бережно извлечены Галиной Афанасьевой-Медведевой и вместе с сюжетным обрамлением войдут в словарь. 

– Сначала приехали в Карам люди, стали писать мужиков в коммунисты, – рассказывает баба Шура одну из самых страшных страниц истории родного села. – Обещали, что вернутся осенью, когда  охотничья пора подойдёт, всем привезут ружья и провиант. Осень настала, никого нет. Мужики подождали, да делать нечего, ушли на охоту. Только они в лес, говорят, будто «красные» при-

ехали, всех коммунистов  зовут на собрание.  На самом деле это «белые» были, обманом хотели коммунистов выявить и порешить. Специально в лес послали, чтобы охотников  загаркать. 

Раньше клуба у нас не было, а стояла на берегу  маленькая изба-читальня. Когда коммунистов собрали, в неё всех посадили,  да закрыли на замок. Потом  выводили оттуда по одному, били колуном по затылку и кидали под яр. А когда уезжали, даже хоронить не велели. Но банда эта очень торопилась, по их следу «красные» шли. Вот когда «красные» пришли, сказали: хороните, и только после того  стали тех коммунистов хоронить. А «белых» догнали в Туколони, завязался бой, но убили одного только, остальные ушли через хребёт на Байкал.  И кони такие были, что в самый крутяк поднялись. 

Был среди наших коммунистов Степан Яковлевич, у него жена и ребята. Когда его забрали, стали жену спрашивать, коммунистка она или нет.   Александра, так её звали, ответила: куда иголка, туда и нитка. Ну, привязали её за хвост кобыле и пустили врасстилку по улице. Через деревню протащили и в бане её пытали, руку сначала отрезали, груди, а потом уж казнили. Дочь её после рассказывала, как они с младшей  сестрой хотели идти смотреть, как мать казнили, а старшая сестра их под стол запихала, одеялами и подушками выход завалила и не выпустила  из дома, пока «красные» в деревню не пришли. 

– Говорят, здесь ещё один бандит ходил, Сенька-Лютый.

– Сенька от той банды откололся и остался в Хонде. Когда «красные» шли, он по лесам у тунгусов скрывался. А когда «красные» проехали, вышел и стал хозяйничать. Красный цвет терпеть не мог. Бабы боялись даже красные платки надевать, увидит Сенька – убьёт.  Наш папка тогда на действительной службе был. А Сенька знал, что ему подошло время возвращаться,  и папку караулил на дороге.  Хорошо, что папа у одной бабушки по пути остановился, она его предупредила и показала, как  лесом мимо Сеньки пройти. Вот он этим путём до дому и добрался.  Домой пришёл, а мама там плачет, думает, что Сенька папу убил. Что он живой вернулся, это всё равно как чудо было. А мама  опять плачет:  «Он и дома тебя приедет убьёт, кто ему укажет».  А папа ружьё взял и говорит: «Ну дома-то мы ещё посмотрим,  кто кого убьёт». Направил ружьё, зарядил и ждёт Сеньку. Думает, в случае чего пристрелю его, а сам в ельник и ищите меня там. Только успокоился, сел чай пить, как Сенька подъезжает, говорит: «Выходи». Папка вышел на крыльцо. Сенька спрашивает: «Кто тебя той дорогой направил, что ты от меня ушёл? Старуха указала?»  Папа старуху не выдал, сказал, будто сам решил по чистой дороге проехать, чтобы «сухой ногой» до дому дойти. Сенька говорит: «Ладно, живи пока».  

Наверно, всё равно убил бы, но вскоре  слух прошёл, что расправились с Сенькой в Хонде. До сих пор лежат где-то и Сенькины клады, которые теперь уже никто не найдёт. Может, так оно и лучше, слишком много крови на этом золоте. Кому оно принесёт счастье? Не приносят счастья деньги, если они не достались честным трудом. Так не приносят счастья пособия и льготы, которые получают безработные крестьяне. Всё уходит прахом,  брошенное в пустоту. 

– Нельзя крестьянина отрывать от земли, – говорит Галина Витальевна. – Он не может найти себе места, быстро пополняя ряды городских пьяниц и безработных. Если мы хотим получить нормальную деревню, нужно дать людям землю и веру,  и этого достаточно. 

Зимой Карам  стоит пустой и притихший. А летом снова наполняется людьми. Это приезжают к бабушкам и дедушкам дети, привозят с собой ребятишек, а вместе с ними едут друзья. Приезжают даже незнакомые люди, как их называют здесь – отдыхающие, прослышавшие о целебной силе местных ключей.  Всех их чем-то  притягивает Карам. 

Фото автора