– Что привело социолога из Москвы на Байкальскую венчурную ярмарку?

– Всегда использую любую возможность приехать в Иркутск, это особое место. Раз в квартал в Иркутской области, так же как и в других регионах, ФОМ проводит небольшие исследования, в прошлом году у нас даже был совместный проект с правительством области, так что периодически бываю здесь в экспедициях. Плюс у меня так много оказалось знакомых в Иркутске – однокурсники, студенты, коллеги. Думаю, это не случайно, особый интерес к этому региону связан с Байкалом – такое количество воды должно действовать мистическим образом. 

Есть несколько научных направлений, которые меня интересуют. Прежде всего – региональные исследования, поскольку я возглавляю соответствующее отделение ФОМа. Вторая линия – инновационное мышление, инновационная активность населения. Основные вопросы: как сделать так, чтобы восприятие нового стало для нас нормой жизни? Что отличает инноваторов от неинноваторов? Какие у них проблемы? Что нужно, чтобы им было комфортно? 

– Что можно сказать об Иркутске и области по результатам ваших исследований?

– Регион «весёлый». Год от года все данные ФОМа показывают, что в Приангарье очень сильна социальная напряжённость, люди часто высказывают недовольство в адрес региональной власти, протестные настроения здесь порой ярко выражены. На фоне России Иркутск – зона конфликтная, непростая, а социологу всегда приятно побывать в районах, где происходит много интересного. В основном люди недовольны уровнем жизни, например, средней зарплаты недостаточно, чтобы откладывать деньги на строительство или покупку жилья. Это отличает Иркутскую область от Тюмени или Ханты-Мансийского округа, где похожие климатические условия, но зарплаты выше, соответственно, уровень недовольства ниже. 

Мероприятия, подобные этому, отличают Иркутск от других городов. Такие ярмарки происходят далеко не во всех регионах. Основные – Москва, Петербург, Казань, Новосибирск и Иркутск. Здесь есть авангард предпринимателей, которые пытаются расти, использовать новые технологии, для города это полезно. Впрочем, Байкальскую ярмарку нельзя назвать богатой: много интересных проектов, но специалисты часто говорят, что проекты слабые, ещё не подготовленные. В любом случае, развивается культура презентации проектов, пусть пока не много удачных кейсов и в результате венчурной ярмарки не появляются долларовые миллионеры. Иркутск ещё в начале пути. Год назад на аналогичную ярмарку при-ехали крутые эксперты, представители западных фирм и банков, а местные предприниматели даже не понимали, что за чувак такой, когда им говорили: это великий Галицкий (Александр Галицкий – венчурный инвестор, член попечительского совета фонда «Сколково», основатель ряда успешных венчурных проектов. – «СЭ»), к которому в Москве вообще не пробиться. Теперь я вижу, что участники ярмарки здесь уже более осмысленно. Идёт нормальный институциональный процесс, как социолог могу сказать только «ура!».

– Инновации или модернизация, запущенная сверху, многими воспринимается скептически. Насколько, по-вашему, инновациям нужна такая поддержка? 

– В любой экономике должен быть сектор, который является драйвером. Вне всякого сомнения, нужны институты развития, которые будут искать новые возможности для российской экономики, чтобы вывести нас из нефтегазовой зависимости и, в общем, стагнации. В Советском Союзе инновационная экономика была представлена мощной «оборонкой», которая модернизировалась, куда шли госдотации. Негативное отношение к «Сколково» и другим  программам модернизации совершенно закономерно. Люди обычно недоверчиво относятся к новшествам и вообще устали от бесконечных перестроек, результатов которых они не видят. Во-вторых, не совсем лояльно население относится к нынешней власти, поэтому любое действие, которое исходит от президента или премьер-министра, у многих вызывает отторжение. Когда мы спрашивали, какие у людей ассоциации со «Сколково», очень много было негативных ассоциаций: распилы, откаты, коррупция, взятки, потёмкинские деревни и так далее. 

Выстраивание инновационной среды происходит не за год и не за два, причём дело это дорогостоящее, требующее серьёзных вливаний, но нужное экономике. 

– Что нужно, чтобы механизм инноваций запустился?

– Нужно несколько факторов: ра-зумная, не коррумпированная власть – это очень сложно в России; те люди, инноваторы, которые вдруг понимают, что нужно что-то делать, менять свою жизнь и что инновации – это серьёзная работа; посредники – умные, инновационно настроенные, грамотные менеджеры, бизнес-ангелы, инвесторы нового типа, плюс банки. Учитывая негативный информационный шум, поскольку власть по ходу совершает множество глупых поступков – с чем угодно, с реакцией на протесты, и желание многих людей уехать из страны, конечно, всё это в один клубок пока завязывается не очень активно. Но мне знакомы интересные кейсы, где люди в общем-то меняли себе мозги и вставали на правильные рельсы, понимали, что идею недостаточно просто придумать, чтобы заработать великие деньги, нужна работа команды. 

– Что делать региону, богатому природными ресурсами, чтобы инновации были нужны?

– Я бы сузила вопрос. Что делать людям в Иркутской области, которые хотят заниматься инновационной тематикой, не важно – учёный ты, учитель или изобретатель? Прежде всего, инновационный и предпринимательский импульс есть в каждом человеке, у кого-то в большей степени, у кого-то – в меньшей. Если есть желание встать на эту дорожку, можно эти качества развивать – на эту тему есть достаточно литературы. Если вернуться к теме Байкала, как преимущество можно использовать всё, что связано с природой, с «эко». В сумасшедших мегаполисах это всё более востребовано. 

– Прежде в фокусе ваших научных интересов лежала стабильность. Как произошёл переход к инновациям?

– Это закономерно. Когда я начинала писать докторскую диссертацию, гремели взрывы и здания на Каширском шоссе падали, как карточные домики. Тогда всем была нужна стабильность, а сейчас-то всё по-другому, перемен требуют наши сердца. Я за перемены – и политические, и экономические. Мероприятия, подобные венчурной ярмарке, – важнейший момент для внутренних экономических, а не внешних политических перемен, это часть очень важного большого дела. 

Изучая инновационное мышление, я, в том числе, хочу развить инновационные мускулы в себе, поскольку социологии сейчас тоже необходима модернизация. Опросы отмирают, надо изобретать что-то новое. От инноваторов я заряжаюсь энергией: через них проходит огромное количество информации, они очень активны, общительны, всё время в движении. Для меня это такой интеллектуальный ботокс.

– В СМИ часто появляются ваши комментарии о «поколении XXI». Исследование, посвящённое молодёжи, продолжается?

– Был такой проект у ФОМа, сейчас он существует латентно, активно исследования не проводим в связи с отсутствием поддержки. В целом же исследования идут в маркетинговом направлении: что молодёжь ест и пьёт, где развлекается и так далее, общественно-политических исследований меньше. По идее, хорошо бы заново поизучать инновационный потенциал молодёжи и перспективы с точки зрения экономического развития.

– Грубо говоря, власти сегодня менее интересно, что молодёжь думает, чем маркетологам – что она ест?

– Для маркетологов это важнейший интерес, поскольку от этого зависит их прибыль. Власть понимает, что молодёжь – это важно, что должна быть молодёжная политика, но суперактуальности в исследованиях сейчас нет. Когда наш проект начинался, во многом интерес был связан с тем, что молодёжь вышла на майдан во время «оранжевой революции». В общем-то, исследования ФОМа и других компаний показали, что такого революционного натиска в российской молодёжи нет. Да, она другая, в ней много отличных черт от прежних поколений, но власти успокоились: зачем их изучать, если они всё равно на баррикады не выйдут. Казалось бы, события прошлой зимы должны были замотивировать заказчиков возобновить проект. Но в основном на улицы вышла не молодёжь, а люди среднего возраста, средний класс. 

Но мы продолжаем подсматривать, наблюдать за молодёжью. Прежде всего, интерес связан с тем, что они действительно другие – российские, а не советские, сетевые, глобально мыслящие. У них совсем другой внутренний код. Это важно знать людям среднего и старшего поколений, чтобы с ними работать, жить, если речь идёт о детях, лучше понимать.

– Говоря о «поколении XXI», кого вы имеете в виду?

– Это все, кому сейчас до 25–28 лет. Прежде всего, они индивидуалисты, одиночки, нацелены на личный успех, рыночные цели: карьеру, деньги. Второй важнейший момент – они сформированы социальными сетями. Они прекрасно визуализируют, но плохо анализируют. С одной стороны, могут через социальные сети на раз собрать кучу людей, с другой – они во многом одиноки, виртуальные связи не всегда прочные и настоящие. Дальше будет ещё хуже: новое поколение уже рождается с гаджетами, планшетами, айфонами в руках. У маленьких детей очень сильно меняется восприятие, отношение к жизни, потому что между ними и жизнью стоит гаджет, который требует определённых компетенций. 

Молодёжь – люди глобальные, особенно в больших городах: Россия, Европа, Америка – границы в сознании стираются. Что мне не нравится в них – высокий уровень нетерпимости к приезжим, у них нет опыта советского интернационализма, очень высок уровень ксенофобии. Эта черта подогревается ложным квасным патриотизмом. 

В поколении намешано много противоречивых черт, поэтому мы иногда говорим, что их вообще нельзя классифицировать как поколение, и молодёжь распадается на типы. Если подвести итог, они другие и разные. Это поколение неравных – есть очень богатые, есть совсем бедные. Это поколение, которое уже столкнулось с молодёжной безработицей и необходимостью политических реформ, но пока не очень активно поддерживает средний возраст в протестной активности. Социологический доктор прописал внимательно следить за настроениями молодёжи. Думаю, если сейчас не решить многие проблемы – отсутствие жилья, нормальной работы, уверенности в завтрашнем дне, – мы получим социальный взрыв лет через 10–15, когда они скажут: «Мы так стремились к той светлой, гламурной звезде, которую нам показывают сериалы, и ничего у нас нет». Вот тогда, боюсь, возможна большая протестная волна.