«Прелести» общего пребывания

Ещё только войдя в фойе, Тихон Осипович Юринский  безошибочно определил, что большинство зрителей собралось для того лишь, чтоб увидеть на экране себя и своих знакомых. «Похоже, этот сеанс пройдёт наподобие вынужденной езды в общем вагоне почтово-пассажирского поезда», – опасливо подумал он и выбрал место ближе к дверям, чтобы после научной ленты выйти из зала, никого не стесняя. Но показ восточно-африканских колоний отодвинули к концу сеанса, а до этого времени пришло столько народу с входными билетами, что не то что выбраться, но и дышать стало трудно. «Не случилось бы давки потом!» – пронеслось в голове у Юринского. 

Но всё же картины колониальной жизни, снятые талантливым оператором, впечатлили его. И уже совершенным подарком ботанику стали кадры, запечатлевшие разнообразных представителей африканской флоры. Образцы, знакомые  по многочисленным классификаторам, ожили, оказавшись много ярче и интереснее. Как коллекционер, Тихон Осипович сразу же стал прибрасывать, что бы мог он предложить в обмен на двух самых эффектных бабочек. Но эти приятнейшие расчёты сбил разом загудевший зал: началась демонстрация репортажа «После сеанса у «Дон-Отелло». Смех от избытка чувства захлёбывался, и наружу вырывался только клёкот и стон… А в самом конце, когда пошли крупные планы,  Юринский узнал… собственную прислугу Клаву.

Среди  многочисленных объявлений в иркутских газетах встречались и коротенькие – о найме «порядочной женщины одной прислугой», то есть горничной и кухаркой одновременно. За такими публикациями стояли либо мещане, чей доход подрос, но не так, чтобы очень, либо небольшие семейства интеллигентов.  Юринские были как раз из вторых, и попасть к ним в услужение считалось настоящей удачей: Тихон Осипович, преподаватель ботаники промышленного училища, так увлечён был своими  цветочками и жучками, что во всём остальном и не требователен уже. Он  и за бесчисленными гербариями ухаживал исключительно сам, опасаясь, что Клавдия ненароком что-нибудь повредит. Она и не настаивала, потому как хлопотно, а недосуг: замуж в ноябре собирается.

Помогите разобраться, Викентий Иосифович!

Юринские её очень ценили за чистоплотность и спокойный, добрый нрав – так в своё время определила Клавину сущность супруга Тихона Осиповича, и все с ней согласились. Потому что удобно. А в общем-то, все были заняты, к прислуге не присматривались совсем – и лишь теперь в развёрнутом на пол-экрана лице Юринский с изумлением обнаружил и затаённую злость, и чуть прикрытое пренебрежение, и несомненную дерзость. Первым порывом его было поговорить с супругой, но не хотелось пугать её; к тому же Тихон Осипович поджидал известия, которое совершенно переворачивало устоявшийся быт и влекло за собой неизбежную смену прислуги.

Юринский, так любивший и знавший флору и фауну, вынужден был признать, что плохо ориентируется в людях, его непосредственно окружающих. «Вот если бы наш бывший директор Тышко  не переехал в Петербург, мы бы скоро с ним разобрали, что тут, собственно, происходит и почему! Может, мне написать ему?»

Викентий Иосифович Тышко, инженер-технолог, много лет возглавлявший в  Иркутске промышленное училище, с удовольствием разбирался во всевозможных процессах и механизмах, включая городское хозяйство и непростые движения внутри сословий, союзов, партий и обществ. Он и в городской Думе не пропускал ни одного заседания, и в семейных делах вникал во все нюансы, и в совете промышленного училища прочерчивал главную линию. Педагоги Тышко побаивались, а горничные, кухарки и гувернантки трепетали перед ним. Однако же и гордились, что служили в семье действительного статского советника. «Впрочем, теперь-то, возможно, и у Викентия Иосифовича  всё не так, – засомневался Юринский. – Помнится, ещё перед отъездом в столицу, когда дочка заканчивала институт благородных девиц, Тышко рассказывал нам с большим сарказмом про выпускницу Клеопатру…  Сметанину:

– Представьте: в иркутском институте, носящем имя императора Николая I, вручаются аттестаты. Зал празднично убран, обстановка самая торжественная, элегантные барышни выходят одна за другой, почётные гости (высокопреосвященный Тихон, генерал-губернатор и губернатор с супругами) с удовольствием наблюдают за ними – и вдруг объявляют: «Клеопатра… Сметанина». Ох уж эти мне жалкие потуги выскочить из своего сословия! Они и саму идею образования  обесценивают и опошляют. Слышали: теперь и в иркутскую телеграфную школу принимают без какого-либо экзамена? – Его взгляд упал на Юринского, и Тихон Осипович смутился: он ничего об этом не знал. Но, сколько мог, способствовал просвещению: воскресенья и каникулы проводил на детской площадке или же отправлялся со школьниками по окрестностям, и эти маленькие экскурсанты своей любознательностью радовали его много больше, чем студенты. Тихон Осипович приготовился  читать лекции для их родителей, но никто не пришёл. «Возможно, по причине своей малограмотности. А возможно, из неуверенности в себе», – решил он. Но теперь, по прошествии времени и особенно после памятного посещения синематографа, он смотрел вокруг новым, заострившимся взглядом. И газеты стали говорить ему больше, нежели ботанические журналы. Вот, к примеру, «Восточная заря» поместила на одной странице два некролога: в одном, обычного, небольшого размера, рассказывалось о кончине  супруги известного предпринимателя;  в другом, поданном очень крупно, объявлялось о смерти наборщика одной из иркутских типографий – от имени его сослуживцев и товарищей. То есть то, что в первом случае было личным горем и горем отдельной семьи, во втором расширялось до границ коллектива, собранного в кулак и готового защищать общие интересы. Выходцы из низших сословий обнаружили и способность и тягу к саморегуляции. Вот и жених Клавдии, работавший в мещанской управе, рассказывал о богадельне и бесплатной начальной школе для детей из бедных семей. И та и другая устраивались на добровольные пожертвования обыкновенных членов мещанского сословия. 

Опасности разностороннего движения

В то же самое время выходцы из высших сословий обнаруживали противоположную тягу – к саморазрушению. Лекция известного этнографа Кириллова, назначенная музеем Восточно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества на начало октября нынешнего, 1910 года, сорвалась исключительно оттого, что в распорядительном комитете ВСОРГО все перессорились. Не менее стыдная ситуация сложилась и в местном отделении Общества врачей: доктор Фёдоров и доктор Зисман, разошедшиеся во взглядах, возглавили два противоборствующих отряда, и даже в «Сибирской врачебной газете» теперь представлялись суждения лишь одной из сторон, а другую просто лишили права голоса. Общество народных развлечений, уже чрезвычайно разрозненное, не нашло ничего лучше, как начать этим летом войну с арендатором Интендантского сада Коршуновым. Войну, от которой, естественно, проиграли и сам сад, и обе противоборствующие стороны, и город в целом. Общество «Иркутские общедоступные курсы», открытое около трёх лет назад и имевшее шансы развиться в настоящий народный университет, чуть теплилось. Его поддерживала энергия немногочисленных энтузиастов, состоящих и в других бедствующих обществах. На-пример, в патронате над освободившимися из тюрем, где всё задуманное (сбор благотворительного капитала, открытие мастерских, а при них и приютов, организация бесплатной юридической помощи и разработка вопроса  о ювенальном суде) зависло на стадии добрых намерений. Просто из-за нехватки людей, времени и сил.

И вот на фоне бессилия интеллигенции  происходит событие, разом всех встряхнувшее: в середине августа кончает жизнь самоубийством помощник иркутского тюремного инспектора Фадей Владимирович Савицкий.  В Иркутске он был известен ещё с 1894 года, когда попал в штат губернского управления смотрителем экспедиции ссыльных. Запомнили его и помощником смотрителя местной тюрьмы, и помощником Верхоленского исправника, а затем и полицмейстера Иркутска. С началом строительства Амурской железной дороги Савицкий был направлен туда ответственным за все арестантские работы. Но взявшись за  миллионный подряд, тюремное ведомство не озаботилось даже его авансированием, и, несмотря на огромный авторитет Фадея Владимировича, терпению надзирателей и арестантов пришёл конец. И только добровольная жертва чиновника прекратила побеги и буйства. Потрясённые заключённые стали строить на месте гибели своего тюремщика часовню. 

Горечь утраты – в радость дарения

Известие об этом совпало с сообщением о новом назначении преподавателя ботаники Тихона Осиповича Юринского директором реального училища в Якутск. Предположения об этом высказывались ещё с прошлой весны, и супруга смирилась уже с мыслью о северных морозах, неустроенности быта и недостатке ставшего привычным общения. Что же до самого новоиспечённого директора, то ему труднее всего далось расставание с собранными в Иркутске коллекциями. Впрочем, и тут горечь утраты переплавилась в радость дарения, и в одном из октябрьских номеров газета  «Сибирь» торжественно сообщила, что бывший преподаватель ботаники промышленного училища, уезжая из Иркутска, передал музею Географического общества две коллекции насекомых, лопатку барана с надписью на монгольском языке, коллекцию жуков и птичьих яиц, скелет морского конька, коллекцию бабочек, шесть шкурок мелких млекопитающих, шесть китайских свечей и одну монгольскую стрелу. 

Как водится, за полцены ушёл рояль, а также и два мебельных гарнитура, остальное получила в приданое бывшая прислуга Клавдия. От этого жеста Юринские получили  удовольствие, а вот Клавдия приняла всё как должное. Молча. Только после сказала своему жениху: 

– Дают-то всё только то, что самим негоже. А будь у тебя квартирка побольше, я бы уж тогда поклонилась да поклянчила гарнитур. Они бы и дали, наверно, потому как юродивые… 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского