– Александр Владимирович, расскажите, как вы выбрали профессию лётчика-наблюдателя?

– Все каникулы я проводил на кордоне под Уфой. Там лесничим работал мой дед Анатолий Георгиевич Кайнов. Он всю жизнь отдал лесному хозяйству, одно время был лучшим лесничим Советского Союза. Как и все мальчишки того времени, я мечтал о разных героических профессиях: лётчика, пожарного, моряка. Но всё-таки желание стать работником лесного хозяйства пересилило, и я поступил в Ленинградскую лесотехническую академию. Поступил, правда, со второго раза. Год после школы отработал в лесничестве. В авиабазу попал после третьего курса, летом предложили поработать на тушении лесных пожаров. Руководитель практики сказал мне: «Можем отправить вас куда захотите, вся страна перед вами. Только на Камчатку поехать не получится: билеты дорогие». Я выбрал Байкал, работал десантником-пожарным в Нижне-Ангарском авиаотделении. Очень понравилось. После четвёртого курса на практику поехал снова в авиабазу Северо-Западную.

Кстати пришлось то, что в институте на военной кафедре нас готовили по специальности «штурман противолодочной авиации». Стажировку проходили в Североморске в Сафоново-2. Так совпало, что в основном Сафоново служил отец во время срочной службы. А амфибии Бе-12, на которых мы летали во время стажировки, с 1993 года стали использовать на авиабазе Иркутска на тушении пожаров. В общем, сбылась детская мечта. Я летаю на корабле и занимаюсь тушением лесных пожаров.

После академии по распределению попал в Иркутскую авиабазу, работал инструктором десантной группы. Десантники высаживаются с вертолёта и тушат пожары с земли. Потом прошёл курсы лётчиков-наблюдателей, один сезон стажировался в Иркутске, с 1990 года три сезона отработал в Усть-Уде, после чего меня снова пригласили в Иркутск на должность начальника отделения. С 1993 года работаю в областном центре, руководство авиаотделением совмещаю с патрулированием лесов.

– На чём вы сейчас летаете?

– В основном на самолёте Ан-2 или на вертолёте Ми-8.

– Как обычно происходит патрулирование территории?

– Как только с земли сошёл снег, начинается отсчёт класса опасности. Отслеживается комплекс параметров: температура воздуха, точка росы, осадки и другие. При первом классе опасности пожаров практически не бывает, поэтому авиапатрульная работа начинается, как только наступает второй класс опасности. Всего их пять.

Существует патрульный маршрут, который позволяет осмотреть всю территорию авиаотделения. В моём ведении находятся леса Иркутского, Слюдянского, Шелеховского, Усольского, Ангарского районов и Усть-Ордынского округа. 

Самолёт поднимается в воздух и с парашютистами-пожарными на борту летит по маршруту. Если лётчик-наблюдатель увидел дым, то даёт указание пилоту об изменении маршрута и направляется к месту возгорания. Лётчик-наблюдатель оценивает обстановку; если обнаружен пожар, он даёт команду парашютистам готовиться к высадке. Лётчики выбирают площадку в лесу и выпускают парашютистов, которые затем с ручным инвентарём отправляются на борьбу с пожаром. Если наблюдатель считает, что пожар слишком большой и группа парашютистов не справится, он вызывает вертолёт с десантниками на борту или наземные силы.

– Что чувствуете, когда обозреваете лес с высоты птичьего полёта? 

– Чаще всего боль. На огромных площадях раньше рос здоровый лес, сейчас там гари и лесосеки. Обидно, что во многих случаях можно было бы обойтись без больших потерь. Иногда дело решает своевременное применение техники. Но если раньше чрезвычайная комиссия могла обязать лесопользователя выделить трактор для тушения пожара, то сейчас мы заставить никого не можем. Технику загнать в лес очень сложно.

– Какие приборы нужны лётчику-наблюдателю для работы? 

– Основной мой прибор – глаза. Необходимы также точные карты с нанесёнными лесными кварталами. 

– С какого расстояния можно заметить возгорание?

– При хорошей видимости даже небольшой дым можно увидеть за 20 – 30 километров.

– Что больше вредит лесам: пожары или «чёрные» лесорубы?

– Лесорубы вредят ближним, самым ценным насаждениям: вокруг населённых пунктов, вдоль дорог, городским зелёным зонам. Очень активно нарушители поработали вдоль Александровского тракта, особенно в Боханском районе. Около дорог всё порублено, макушки лежат, бревно забрали. В глубину им идти невыгодно, вывозить неудобно. Поэтому в тайге основная беда – пожары. 

Есть ещё одна большая проблема – сибирский шелкопряд. Он поедает хвою кедра, и деревья засыхают. С воздуха это хорошо видно. В прошлом году только в Усольском район шелкопряд повредил 10–15 тысяч гектаров леса.

– Технология работы базы изменилась за годы вашей работы здесь?

– Когда я пришёл, здесь была сильная, мощная команда. В Иркутске базировалась группа быстрого развёртывания. В течение часа она могла вылететь в любую точку Советского Союза. Приходила команда, участники группы садились в машину и ехали в аэропорт. По пути покупали хлеб на пять суток. Все остальные необходимые вещи у них были готовы заранее. К сожалению, сейчас в стране нет единой службы лесоохраны. Каждый регион живёт отдельным княжеством. Прежде чем попросить о помощи, сначала нужно решить финансовые вопросы. Теряется оперативность. Хотя после пожаров в Москве в 2010 году есть положительные подвижки. Например, томичи попросили нас о помощи, мы им помогли, потом стали заключать договоры.  

– Почему обязательно нужно патрулировать леса, если есть космический мониторинг?

– Космический мониторинг не обнаруживает пожар площадью меньше 10–15 гектаров. Потушить его группой парашютистов уже не удастся. Моя задача – обнаружить и потушить пожар на минимальной площади, пока он не разросся. Кроме того, при облачности пожары из космоса не определяются.

– Как вы считаете, можно «просмотреть» пожар, не заметить его с самолёта? 

– Пропустить, конечно, можно, если видимость плохая. Но профессионалы пожар могут учуять. Бывали случаи, когда пожары возникали сразу после патрулирования. Помню, в 1991 году у меня «на хвосте» мальчишки подожгли зимовьё на берегу залива в Карде Усть-Удинского района. Был сильный ветер, от зимовья занялся лес, перекинуло через один залив, другой, чуть не накрыло деревню, пекарня сгорела, едва склад ГСМ не занялся. На следующий день лечу, смотрю: всё выгорело, хотя ещё вчера ничего не предвещало беды.

– Какой самый большой пожар вам довелось потушить? 

– В 1990 году после грозы мы обнаружили большой пожар, горело около пяти гектаров леса. Он уже перешёл в верховой. Мы высадили группу парашютистов, они его не успели «прихватить», чуть сами не сгорели. В тушении этого пожара принимали участие шесть бульдозеров и два трактора. Площадь его разрослась почти на 30 тысяч гектаров. Вообще 1990 год был, наверное, самым тяжёлым. Пожары начались в апреле и закончились в конце августа. Тушить нам помогали специалисты со всей страны. Для меня это был один из первых рабочих сезонов, опыта особого не было. Приходилось осваивать всё на ходу. Начальник отделения тоже молодой, на год раньше меня пришёл.

– Там, где живут люди, чаще всего пожары случаются по их собственной вине. А отчего загорается лес в глубине, куда люди не могут добраться?

– В тайге 95% пожаров возникает от разряда молнии. Поскольку контролировать грозы на большей территории мы не можем, значит, и защититься от пожаров полностью нельзя.  

– Часто ли приходится попадать в экстремальные ситуации? Ведь ваша работа сопряжена сразу с двумя источниками опасности – летательный аппарат и огонь. 

– Нечасто, но бывает. Например, нынче летали в Томске на Бе-200. Набрали воды в Оби, взлетели и вдруг почувствовали, что в салоне запахло жареным. Оказалось, «поймали» в двигатель чайку. Отделались легко, ничего не повредилось, она стукнулась о воздухозаборник и отскочила. А мы испытали несколько не самых приятных минут. 

К сожалению, не всегда обходится благополучно. Вертолёты, бывает, падают. В 2005 году упал в Байкал Ми-2, в нём погиб наш товарищ, лётчик-наблюдатель Владимир Фролов.

 – Так получается, что самый разгар работы у вас наступает летом, когда стоит жара и большинство людей уходят в отпуск. Минимальная нагрузка приходится на холодные месяцы и на непогоду летом. Какую погоду вы любите? 

– Предпочитаю, чтобы в выходные светило солнце и было тепло. И ещё мечтаю когда-нибудь получить отпуск летом.

За время нашего разговора Александру Владимировичу несколько раз позвонили. Причём на разные телефоны. 

– Вы всегда на связи?

– У меня три служебных телефона – разных операторов связи, чтобы, если нужно срочно ехать на пожар, на вылет всегда можно было вызвать.

– Часто вызывают?

– Нынешним летом в субботу я отмечал свой день рождения, в 10 часов вечера позвонили с работы, сказали, что в девять утра мне нужно лететь в Томск на тушение пожаров. Пришлось вспоминать, где что лежит, где мои документы, какие вещи нужно взять с собой. 

– Как семья относится к неспокойной работе?

– Семья привычная. Близкие в шутку спрашивают: «Ты когда нас на Байкал свозишь? Опять зимой?» Жена у меня работает в полиции. Когда следователем была, тоже и ночью поднимали, и дежурства ночные и суточные. Так что мы друг друга понимаем.

– Какой путь выбрали ваши дети?

– Они далеки от моей профессии. Сыну Евгению 27 лет, он работает в Москве архитектором. Дочь Вероника пошла в 11 класс. 

– А как отдыхаете?

– Свободное время провожу на даче. Ничего экзотического не выращиваем. Растёт то же, что и у всех, – картошка, помидоры, огурцы. Люблю охоту и рыбалку.

– Наверняка у вас есть свои ритуалы, которые совершаете перед полётом. Поделитесь.

Наш собеседник выдерживает паузу, словно размышляя, стоит ли говорить об этом. Потом выдаёт фразы скупыми порциями.

– Рубашечку надеваю иногда счастливую. Хотя уже почти не надеваю, с собой вожу. Портфельчик самый первый штопается, зашивается…