Валера уже поработал под началом Михаила Викторовича Боброва в иркутской сельской газете «Ангарские огни», выпускающим в «Восточно-Сибирской правде». Была такая полутворческая-полутехническая должность в редакции в эпоху ручного набора и плоской печати, горячего набора и ротации. Некий передаточный «механизм» между секретариатом в редакции и метранпажем в типографии.

Дважды наши «нетленные» строки отливались в металле: сначала на линотипе для оттиска гранки (бумажной колонки с типографским текстом), а потом с картонной матрицы на увесистый стереотип, который ложился на вал ротационной машины. Дело выпускающего и спрос с него – за то, чтобы газетные полосы соответствовали макетам, чтобы были внесены все правки: корректорские, цензорские, дежурного редактора и, разумеется, главного. Ладно, если редакция и типография рядом, легче согласовать все вопросы, а если в разных частях города («Восточка» располагалась в центре, рядом с кинотеатром «Гигант», по-нынешнему «Стратосферой», а типография – на 1-й Советской, напротив ИВАТУ)? Вот и «шнурковала» машина целый день между редакцией и типографией. Шесть дней в неделю так выходила газета. Сегодняшней компьютерной молодёжи этого и не понять.

Словом, вопросы теории и практики печати Валерий изучил с самых азов: все эти шпоны, шпации, марзаны, чердаки, подвалы, шапки, передовицы, досылы, «рыбы», корпусы, боргесы. Не слова, не понятия – музыка сфер! Ему было что рассказать студентам впоследствии.

Когда я был на практике, Валера работал литсотрудником строительного отдела. Это он мне, неофиту, объяснял непростоту взаимоотношений между генподрядчиком и «субчиками» (субподрядными организациями). С его помощью я писал статью «Юбилей» кооператива № 11» – о затянувшемся строительстве дома по улице Тимирязева, который занял весь квартал между улицами Карла Либкнехта и Декабрьских событий.

Жила редакция в тесноте, да не в обиде. В обеденный перерыв в библиотеке раскладывался стол для игры в пинг-понг (настольным теннисом он стал называться позже). Здесь, выжив на время Римму Михайловну Брик, гоняли шарик высокие, статные, талантливые и молодые Борис Новгородов и Владимир Козловский. Вылетал в коридор кудрявый завсельхозотделом Вадим Горохов: «Всё! Нашёл «шапку»: «На каждую ферму – хорошую сперму!». В проходной комнате отдела информации давил обшарпанное кожаное кресло зашедший в гости к Володе Ивашковскому Валентин Распутин. Такое же кресло газета «Советская молодёжь» подарила рождающемуся музею Александра Вампилова. Наверное, эта мебель жила здесь с дореволюционных времён. Ведь и «Молодёжка» когда-то размещалась в этом доме на третьем этаже. Как-то, роясь в своём профсоюзном «сейфе» – прикрученном намертво к полу железном ящике, я обнаружил печать паролитографии Макушина и Посохина. Это, может быть, вон ещё чья мебель.

У Валеры Кашевского было тонкое чувство юмора. Мудрые люди говорят и, похоже, не врут, что чувство юмора – мерило ума. Рядом со столом Валеры в застеклённом шкафу стоял образчик керна Тыретского солерудника с надписью: «Ходий, соли надо?» 

Все ли помнят, в чём тут хохма? Так дразнили до и после войны местных китайцев аборигены. Пообвыкнув, те стали огрызаться: «Надо, надо, налима солить будем». А по старой «конторе» ходила загадка: «В редакции два человека носят фамилию, которая на «Х» начинается, а на «Й» заканчивается. Кто это?» Отгадка: Ходий и Херсонский (псевдоним Ходия). Владимир Васильевич Ходий – товарищ по оружию, литсотрудник отдела науки и культуры, позже станет и ответсекретарём, и заместителем редактора. За псевдоним и пострадал от Валеры.

Валера был человеком лёгким на подъём – черта, необходимая для журналиста, которого, известно, как и волка, ноги кормят. Когда Пётр Сахно зимой 1974 года переправлял через Лену в Усть-Куте свой строительно-монтажный поезд, открывая тем самым первую страницу бамовской эпопеи, рядом были восточкинцы – Валерий Кашевский и Пётр Лосев. Николай Кривомазов, братский собкор «Молодёжки», немного опоздал. В журналистском фольклоре это отразилось словами Кашевского:

Слезу по бороде размазав,
Явился Коля Кривомазов.

Греческий хор – одно из действующих лиц трагедии «Спецкоры», автором которой был Валерий Кашевский.
На фото (слева направо) Светлана Верещагина, Валентин Арбатский, Татьяна Маркова,
Владимир Мазуров и Людмила Бегагоина. 1982 год

Журналистские походы по льду Байкала (от Листвянки до Танхоя) или по Кругобайкалке (пешком от истоков Ангары до Култука) формировались возле Валеры. Как, впрочем, и «маршруты выходного дня» газетчиков «Восточно-Сибирской правды», получившие с лёгкой руки Валеры имя «Проходимец». Семьями, с детьми ездили на природу, устраивали спортивные состязания. Каждый участник похода получал «медаль». Порывшись в своих сусеках, ветераны «Восточки» и сегодня могут их обнаружить: колечки, напиленные из сушины, – «Проходимец-74» или ромбики из сломанных нами же лыж – «Проходимец-75». Они нанизывались на шпагат и вешались на шею.

Пока подрастали сыновья, практиковали мы с Валерой и семейные лыжные походы – в Каштаковскую падь в Рабочем. Там бился под снежным покровом живой ключик, были горки, трамплины, беговые лыжни. Накувыркавшись в снегу, ребятишки подтягивались к костру, который мы с Валерой разводили, лакомились подрумяненными над огнём кусочками сала на прутиках и пили пахнущий дымком чай. Спросите их – Валериного Лёшку, моих Димку, Мишку, Серёгу, – и сейчас помнят.

С первой мартовской капелью в редакционных коридорах начинало звучать это имя: Мантуриха. Валера зазывал в родовое гнездо на Байкал. Здесь, на берегу одноимённой речки, бегущей с Хамар-Дабана, на бурятской уже стороне, между Мысовой и Боярском, в период строительства магистрали, видимо, и образовался станционный посёлок, где обосновалась отцовская, польских корней, родова, строители и эксплуатационники дороги. Дом прятался в западинке, густо поросшей сосняком и черёмушником, красневшей гроздьями неохватной рябины. Рядом были огород, семейный колодец, тропинка вела через калтус к Байкалу. С весны до осени, пока был в силе, здесь жил отец Валеры Иосиф Лаврентьевич – интеллигентный улыбчивый старик, бывший директор Тайшетской железнодорожной школы. Филологическая преподавательская жилка в детях от него: у Юлии, Галины, Валерия. В отпускное время они и съезжались семьями на Мантуриху, охотно прихватывая сослуживцев. Здесь красиво: цветастые поляны, черничные пади, гостеприимный Байкал.

Валера был рукастым человеком. Вы сталкивались с этим, уже подходя к калитке: ручка, за которую брались, была вырезана из замысловатого свилеватого корня. Дальше вас встречали выплетенные из таловых прутьев фронтон летней кухни, чуть тронутые рукой мастера предметы природной мебели и украшения из дерева и камня. У нас в доме хранятся два Валериных подарка: пепельница, выдолбленная из сухого кедрового спила, и лиственничный ковш, чтобы поддать жару в бане, плеснув воды на каменку.

Когда не стало Лаврентьевича, дача на Мантурихе подолгу оставалась бесхозной. А тут ещё накатили приснопамятные 1990-е, множа безработицу, бомжей и шпану. Замки и пробои дом не спасали. Тащили всё: садово-огородный инвентарь, инструменты, посуду. С присущим ему юмором Валера пытался остановить грабителей даже плакатами-страшилками по технике безопасности, которые коллекционировал: «Не влезай, убьёт!», «Не стой под стрелой!» и прочими. Юмор воришки «оценили». Плакаты тоже унесли с собой. Когда стали выворачивать плиты из печей и половицы, стало ясно: с родовым гнездом придётся расстаться. Покупатель нашёлся, место у Байкала привлекло внимание какого-то улан-удэнского нувориша, скупающего участки для постройки базы отдыха. Пополам-даром ушла усадьба.

Покладистый и уступчивый в общении, Валера Кашевский
был твёрд в убеждениях. Фото 1983 года

Мы ездили с Валерой попрощаться с Мантурихой. Он по-детски радовался, обнаружив нетронутый замаскированный схрон в подполье, доставал старинный баташовский самовар, свидетеля многолетних семейных застолий, угощал мельчающими ягодами глохнущего без присмотра сада. На теряющей очертания клумбе рвалась сквозь сорняки на полутораметровую высоту куртина крапчатых даурских лилий. Я выкопал одну луковицу, посадил на даче, но и она не прижилась, оторванная от корней.

«Восточно-Сибирская правда», в которой мы работали, была серьёзной официальной газетой, застёгнутой на все положенные по статусу пуговицы. Другое дело – стенгазета редакции. В ней можно было покритиковать редакционное начальство, одёрнуть бронзовеющего собрата, поиздеваться над «ляпами», вышедшими в свет или остановленными в процессе правок. Однажды Лёня Давыдов так начал свой очерк о сельском механизаторе: «Взяв в руки своё немудрящее хозяйство, Иван Иванович пошёл к заброшенному сараю». Лёня не заметил в своём зачине двусмысленности, он имел в виду слесарные инструменты. Сатирическая заметка, «выспавшись» на незадачливом авторе, стала хорошим уроком. 

Долгие годы бессменным редактором стенгазеты «Журналист» был Валерий Кашевский. Не только промахи коллег, но и юбилеи, награды, прибавления семейства, дни рождения – всё это находило отражение в стенгазете, занимающей иногда десяток метров редакционного коридора. Некоторые номера сохранились в нашей семье. Постоянным соавтором Валеры и художником-оформителем был Олег Быков.

Где-то в середине 1970-х годов в редакции был создан вокально-инструментальный ансамбль «Петит-Булак» (помните это поветрие в стране?). Кто на пианино, кто на гитаре, кто на ложках – в редакции играли многие. Назвать ансамбль «Петит» – Валерино предложение. Во-первых, петит – типографский шрифт, которым набирались наши материалы, во-вторых, на французском «петит» значит «маленький», что тоже подходило по претензиям и составу. Я предложил дополнить имя местным колоритом. «Петит-Булак» в переводе с французско-бурятского – «Маленький ручей».

И ансамбль зажил. Определился солист – сочный баритон обнаружился у заведующего промышленным отделом Романа Вайнера. Активно участвовали в ансамбле Валентин Арбатский, Бетти Преловская, Александр Любославский, Анатолий Зубарев. В связи с ансамблем в Валере проснулся дар поэта-песенника. Теперь уже ни один юбилей товарища не обходился без здравицы в его честь в исполнении доморощенного ВИА. 

Когда-то в «Восточке» было до 20 собкоровских пунктов, на каждой ударной стройке, в каждом крупном городе. Жили и творили собкоры на отшибе, без постоянного пригляда. Но раз в год редакторат проводил совещание, на которое съезжались все полномочные представители редакции: обменяться опытом, получить поощрение или порицание да и просто пообщаться. К какому-то их приезду ансамбль подготовил свой подарок. «Собкоровская лирическая» называлась песня. Музыка, естественно, народная. Слова Валерины. Вот она:

Позабыт-позаброшен
С молодых-юных пор.
А какой же я хороший,
«Востсибправды» собкор.
Пишу зиму и лето
Среди ночи и дня.
И родная газета
Публикует меня.
Я о фондоотдаче
Соловьём пропою,
Только переиначат
Всю заметку мою.
А умру я, умру я,
Вечно память храня,
Один Юрий Игнатьич
И вспомянет меня.

Юрий Игнатьевич Никонов, заместитель редактора, был куратором собкоровской сети.

Когда художественной самодеятельности «Восточки» стало тесно в рамках ВИА, Валера предложил поставить пьесу из редакционной жизни, то есть замахнулся на лавры «Вильяма нашего Шекспира». В соавторы пригласил вашего покорного слугу. До недавнего времени я считал, что текст пьесы утерян безвозвратно, уже склонялся к тому, что, вопреки хрестоматийному, рукописи всё же горят. Но оказалось, супруга моя, Екатерина Михайловна, сумела выхватить из пламени лет это творение – трагедию в древнем греческом духе «Спецкоры».

Подмостки у нас были. Амфитеатром стал конференц-зал Дома печати, тоже ступенями спускающийся к сцене. Котурнов (артистической обуви древних греков) не было. Зато гром, как в настоящем театре, достигался сотрясанием листа жести. Была публика – журналисты и полиграфисты. Были овации. Была слава.

Рядом с чувством юмора соседствовало в моём друге чувство меры. Валера не писал большие материалы, не помню, чтобы замахнулся на газетную полосу, что у нашей самонадеянной журналистской братии не редкость. Берёг время читателя, не давал отвлечься вниманию. Ценил деталь, уважал собеседника, умел располагать его к разговору. Убористость и немногословность текстов помогли ему быстро вписаться в роль сценариста на кинохронике, куда он ушёл из «Восточки». Слово поднимало и обобщало видеоряд, а не пере-сказывало «картинку»; его сюжеты и сейчас смотрятся с интересом.

С ним легко было разгадывать кроссворды и играть в «балду» на нудных заседаниях, но он часто выигрывал. Валеру отличали хорошее знание русского языка, большой словарный запас, филологическое семейное окружение подпитывало и обогащало. Хотя в общении он пуристом не был. С удовольствием произносил: «был у сестре», «позалонись», «надысь» и «кубыть». Старшая сестра, Юлия Иосифовна Кашевская, редактировала «Словарь русских говоров Прибайкалья», и Валера купался в этой речи.

Покладистый и уступчивый в общежитии, он был твёрд в убеждениях и принципами не поступался. Если правка материала касалась выстраданных им выводов, склонить его было невозможно. Белела переносица, просыпался бесёнок в глазах: «Аще Польска не сгинела». Он стоял на своём. Хоть материал снимайте, хоть увольняйте.

Я звонил ему ранним утром 8 марта, чтобы, подняв с постели, поздравить с днём рождения – так его угораздило родиться. Валера был щедрее. Он посылал стихотворные поздравления. В моём безалаберном архиве они не сохранились. Спасибо жене Катерине – спасла. Вот одно, с сорокалетием. Этакий евтушенковский «ремейк»:

Когда мужчине сорок лет,
Он входит в самый смак и цвет
И выглядит картинно,
Всегда настроен делово,
Дом полной чашей у него.
А в доме – Катерина,
И недостатка в детях нет:
По одному на десять лет –
Не скучно и не тесно.
Такой семьёй чего не жить?
И можно гору покорить
Не ниже Эвереста.
Когда мужчине сорок лет,
Иметь солидный кабинет
И должность ненакладно.
Ещё б говядины кусок
Да с чистым мёдом туесок,
А он твердит: «Да ладно!»
Ведь сорок лет – не сорок бед,
Ещё глаза на белый свет
Глядят остро и жадно.
Перо жар-птицы обрести,
По речке Куленге пройти
И в сорок лет отрадно.

Поэт сказал хорошие слова: «Друзья не умирают, А рядом быть перестают».

Вот нет его рядом, и образовалась прореха, которую не заткнуть. И холодит под левым плечом.