Николай Васильевич Богданов был совсем ещё молодым человеком, чуть более года назад переехавшим из Москвы с женой и ребёнком. Он не скрывал, что в провинции рассчитывает продвинуться по службе – и в самом деле выказывал большую старательность и готовность к сверхурочной работе. Окружающие не находили его ни больным, ни уставшим, но супруга Ольга Николаевна знала, как часто он не может уснуть от учащённого сердцебиения. 

– Ничего, обойдётся, к вечеру уже буду здоров…  – Богданов улыбнулся, пытаясь успокоить жену, уснул – и скончался ещё до того, как служащие контрольной палаты разошлись на обеденный перерыв.

Известие, что вдова осталась без всяких средств, быстро разнеслось, в контрольной палате сделали усиленную подписку, причём тон задал сам управляющий. 

Служитель похоронного бюро Шастин, коротенько взглянув на Богданову, сразу понял: домовину закажет непременно лучшую, то есть выложенную кирпичом и белёную. А вот место возьмёт самое укромное, в стороне от главных аллей с массивными памятниками. 

– На какую сумму, позвольте спросить, можно будет рассчитывать? – деловито поинтересовался хозяин бюро  и, не удержавшись, добавил: – У нас очень большие уступки в сравнении с фирмою господина Поднебесных.

Одного – мало, а двух –  много

Когда население Иркутска приблизилось к отметке в сто тысяч, большое заведение Шастина перестало справляться со всеми отходящими в мир иной – и немедленно объявился конкурент из Москвы, завлекавший «удобством рессорных катафалков,  необыкновенным изяществом и, при этом, прочностью деревянных изделий». Навострила ухо и варшавская фабрика Беренс и Швейк, и хотя она не открыла ещё в Иркутске своё отделение, но уже настойчиво рекламировала свой «цинковый нарезной, никелированный и прочий ритуальный товар». И конечно же, Шастину пришлось сильно подтянуться, открыть подсобное производство мебели, цветочных украшений, поискать «подъездные пути» к управлению Забайкальской железной дороги. Заключить долгосрочный контракт пока не получалось, но Шастин не отчаивался и предпринял несколько вылазок в Сибирский торговый банк. С третьей попытки ему всё-таки повезло: наткнулся на толкового и достаточно независимого служащего – главного бухгалтера Гордона. Который так увлёкся идеей, что взялся сам разработать правила «этой специфической кассы». 

Правила Гордона

– По моему разумению, всех  750 служащих иркутского отделения банка следует разделить на четыре, – докладывал он на ближайшем правлении, – и к первой отнести тех, чей годовой оклад превышает три тысячи рублей. Вторую составить из сотрудников с жалованьем от одной до трёх тысяч, а в третью включить всех остальных, кроме сторожей и прислуги (их мы объединим в четвёртую группу). Размер пособия будет зависеть от того, к какому из четырёх разрядов относился умерший. Но даже и минимальные выплаты  должны позволить родственникам обойтись без дополнительных трат. 

– Значит, надо готовиться к ежемесячным вычетам  из жалованья, – с неудовольствием прокомментировал заместитель управляющего.

– Вовсе нет. Они понадобятся только в случае смерти, причём треть расходов банк может принять на себя. Оставшиеся распределит между всеми служащими –  таким образом, чтобы каждый член первой группы вложил в 12 раз больше, чем  каждый член четвёртой.      

«Правила Гордона», как немедленно окрестили их служащие, успешно действовали с сентября прошлого, 1909 года. Но они касались лишь сотой части населения города, для большинства же семейное горе усугублялось вынужденными тратами и долгами.

Эта статистика не обманывает

– Беднеет наш иркутский народец, беднеет, – говаривал в начале каждого месяца смотритель городского 

Иерусалимского кладбища, подбивая цифры для отчёта в управу. – Из каждой сотни домовин треть проходит по разряду бесплатных. Только 15 из каждых 100 заказываются с уступами, а на выкладку кирпичом претендует лишь ничтожный 1%  – либо очень состоятельных, либо просто уважаемых и любимых господ, таких как помощник ревизора Богданов.

– Ну, Богданов – чиновник, у него и сослуживцы солидные, а вот кто, к примеру, поможет моей соседке Александре Рогальской? – вклинился старший артельный. – У неё в эту зиму двух дочек скарлатина унесла, а мужу за два месяца перед тем сокращение вышло на железной дороге, так они до сих пор ещё с лавочником  рассчитаться не могут. – Он грустно усмехнулся. 

– Если кому и повезло, так это Иосифу Павловичу Мокеевскому, – задумчиво продолжил смотритель, – ему-то последний приют достался прямо в ограде Преображенской церкви.

– Привилегия вышла, стало быть? 

– Привилегия, да, но заслуженная: Иосиф тридцать лет отслужил  здесь дьяконом и ни разу не прогневил ни Господа, ни самого распоследнего прихожанина. А уж какой он был аккуратист! И теперь, у храма, будет во всякое время ухожен.

– Вот уж воистину повезло: на общих-то наших кладбищах разве можно порядок навести?

«Сашки, канашки мои»

Священник Флоренсов, настоятель Успенской церкви, вот уже больше года вёл переписку с городской управой, настаивая на  устройстве ворот с восточной стороны Иерусалимского кладбища: «Подъём там более пологий, чем с 5-й Солдатской, да и улица напротив (1-я Иерусалимская) густо населена. Между тем на всём протяжении нет даже и калитки».

Сплошной забор, однако, не помешал обывателям и вырубить, и вывезти превосходный березняк, красиво окаймлявший кладбище с восточной стороны. К весне нынешнего, 1910 года вместо деревьев торчали жалкие пни, а из редких обрубков сочился сок. 

– Коли так и дальше пойдёт, наше Иерусалимское просто превратится в очаг заразы, – сокрушались в городской управе. – Или же его просто вытопчут и заездят. Вот, смотритель пишет: «С наступлением тёплых дней здесь постоянная «резиденция» хулиганов всевозможных видов и возрастов. 5 мая днём по дорожкам разъезжал велосипедист, пугая звонком молящихся у могил. 7 мая центральная аллея стала местом любовных свиданий, на могилах приходится наблюдать такие картины, от которых невозможно не краснеть. 11 мая компания молодых людей, забравшись с выпивкой и закуской в одну из оградок, отбивала трепака и громко распевала «Сашки, канашки мои». Безобразники не только крадут венки и выкапывают цветы, но и ломают кресты и даже разворачивают оградки. 

Пять рублей – и никаких хлопот

В середине девятнадцатого века, в бытность губернатором Карла Венцеля, в Иркутске создан был специальный кладбищенский комитет, в который вошли представители всех сословий. С отъездом Венцеля всё довольно скоро вернулось в старую колею, но тут подоспело новое городовое уложение, закрепившее погосты за органами местного самоуправления. К 1877 году иркутские гласные разработали неплохой механизм, позволявший образовывать специальный капитал на содержание кладбищенских караулов и артелей. Но к началу двадцатого века законодательство снова качнулось, и правительствующий сенат разослал на места вот какое 

разъяснение: «На обязанности города лежит лишь устройство кладбищ, дальнейшее же управление ими как в хозяйственном, так и в административном отношениях не подлежит ведению городских общественных управлений, и попечение о благоустройстве, чистоте и порядке  под надзором губернского правления относится к обязанности духовного начальства подлежащего исповедания, на средства коего относятся все расходы на улучшение кладбищ». 

Документ был опубликован в номере «Иркутских губернских ведомостей» от 15 августа 1904 года, но и шесть лет спустя  городская управа продолжала выделять средства на по-гребение неимущих. Выискивая для этого законные основания, она делала многочисленные запросы, в том числе и в органы местного самоуправления. Но ответ получила только лишь из Полтавы, да и тот отрицательный. В январе 1908 года иркутский инженер Березовский своею охотой разработал проект специального попечительства и представил его иркутскому архиепископу Тихону. Но тот счёл возможным просто переправить бумаги в городскую думу… Куда большую распорядительность выказывала местная еврейская община. Для обоих своих кладбищ она открыла общую администрацию, которая не только обеспечивала чистоту и порядок, но и принимала на себя посадку на могилах цветов и уход за ними. За деньги, конечно: каждой семье, заключавшей такой договор, он обходился по пять рублей в год. 

Примеру евреев-иркутян старались следовать и в уездах: староста Черемховского молитвенного дома Ицкович задумал выстроить красивейшую сторожку и объявил сбор средств. Их оказалось недостаточно, но Ицкович так увлёкся уже, что решил добавить из собственных. При этом он так умилился собой, что на стене сторожки начертал собственною рукой:  «Пожертвовано М.И. Ицковичем». «На общественные деньги!» – немедленно приписали заведующие погребальной братией Абрам Чернявский и Лейба Котляров. И началась такая война, что её отголоски целый месяц выплёскивались на страницы губернской прессы. 

А на границе с тем светом – ухаб

Но к концу августа 1910 года внимание читателей переключилось на другую, и вовсе уже небывалую историю: 19 августа одна из ритуальных процессий повернула с Лаврентьевской на Хаминовскую и… попала в ухаб с громадной лужей. Катафалк подбросило, тело выпало и затонуло в грязи. Его добыли с большим трудом и доставили к месту уже без всякой торжественности.  

Этот случай побудил корреспондента «Восточной зари» Володара разразиться фельетоном «Письмо с того света». И хоть тема его была обозначена недвусмысленно, автор не удержался, чтобы не сказать о своём, насущном: «Недавно, проснувшись, я увидал у себя на столе какое-то странное письмо в совершенно чёрном конверте. Что это такое? Смертный приговор от «группы врагов гласности»? Или требование денег?

– Пронюхали, должно быть, канальи, что я вчера гонорар получил, –  подумал я…»

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского.