(Продолжение. Начало в №№ 19, 22, 25, 27)

И вот что подумалось: возможно, именно в иркутском обществе, в этом информационном пространстве, появилась явная потребность именно в таком поэте; возможно, именно на этом географическом ландшафте совершенно разные люди смогли увидеть что-то очень важное и нужно для себя, для литературы и догадались, что это как-то будет связано именно с ним. Не отвергаю и самой приземлённой гипотезы: кто-то именно таким образом, возможно, вымаливал прощение за грехи, за слабость, которая когда-то выстреливала подлостью и приводила к людским трагедиям. 

Все очищались перед ликом ТАКОЙ поэзии. 

Размышляя о судьбе писателей в революционные годы, на том же допросе в НКВД Зощенко как бы вскользь обронил мысль о трагической судьбе поэтов: «Не «сжились» с временем». Ключевое для нашей работы высказывание. Думаю, Зощенко был слишком прав – не всем дано творить в конкретную эпоху.

Иркутское время Левитанского восстановить по традиционным источникам невозможно. Их просто нет: нет переписки, нет официального делопроизводства, нет мемуаров и фото архива. В приватной беседе его первая жена, братчанка-иркутянка Мария Павловна Левитанская (до замужества Гольдштейн), дала мне простой, но, вероятно, единственно правильный совет – читать его стихи. 

Так тому и быть, уж она-то наверняка знала, о чём говорила: иркутское время Юрия Левитанского – и её время. Так что цитировать его строфы придётся часто, но беды в том нет. Попробуйте купить Левитанского в книжном! По-прежнему – устойчивый дефицит.

Сведения об иркутском периоде приходилось фактически собирать по крупицам. Слово, ещё слово, предложение… Бесконечные газетные подшивки, архивные документы, что-то косвенное, что-то близкое. Сознаюсь, даже при том, что под обложкой этой книги собралось столько страниц, точку ставить очень-очень рано. 

Совершенно ясно: не всякий поэтический образ, строка – точный слепок реальной истории. Так что читать придётся и между строк, и пытаться, коль получится, заниматься дешифровкой. Поэты такие затейники… Чтобы проникнуть в поэтическое время, деваться некуда – придётся препарировать стихотворные строчки буквально, искать в них событие, реальных людей, реальные поступки. Но, с другой стороны, точно так же ясно, что главная правда в них – настроение поэта, его предчувствия и видения, отклик или отзвук тех сложнейших превращений в сознании, которые вкупе и рождают шедевры родного языка…

Глава первая. Между прошлым и будущим

По всем опубликованным и неопубликованным источникам Юрий Давыдович Левитанский родился 22 января 1922 года в городе Козелец Черниговской области. Но в большом интервью, записанном редактором журнала «Грани» Татьяной Жилкиной из уст самого Ю. Левитанского, звучит вот это: «Родился я в Донецке». Вот и первая загадка. Хотя, скорее всего, это досадная ошибка интервьюера.

О семье и близких известно немногое. Один из его родственников, Исаак Левитанский, работал управляющим на сахарном заводе Дзюбенко в Козельце. Родня по этой линии, судя по рассказам В.Островского, была состоятельной и … многодетной – 13 детей, среди них «Мария (моя бабушка) и Давид» (её младший брат, отец будущего поэта).

Известно, что двоюродная сестра Левитанского – Мария Левитанская стала инженером-химиком. Поэзия была её страстью. 

Давид Левитанский был служащим. Вначале семья жила в Киеве, затем переехала в Донбасс, в небольшой шахтёрский посёлок Сталино, где глава семейства нашёл работу на шахте. «Родился я в Донецке (об этой ошибке, сделанной Т. Жилкиной, мы уже упоминали выше), – рассказывал Левитанский. – Тогда город назывался Сталино. Папа мой был великий оптимист и верил, что немцы до нас не дойдут. И когда они были уже на окраине города, родители с младшим братом Толей утром вышли из дома и пошли. Как были – так и пошли втроём неизвестно куда.

Шли они неделями, месяцами, кто-то их пускал на ночлег, кто-то нет. Шли через Украину, через Кавказ, через чеченцев, принимая из их рук хлеб и питьё. Двигались дальше, голодали, пухли. Братишка был славный малый, но нервный: и бомбёжки пережили, и ужасов всяких насмотрелись…

Была у меня тётка, папина сестра, Надя. Муж у неё был арестован неведомо за что в тридцать седьмом году и сгинул, а её сослали в город Фрунзе без права выезда. К ней и добрались мои родители…»

Когда он уже мало-мальски обустроился в Иркутске и приехал за родителями и братом во Фрунзе, то «пришёл в ужас – они там спали полуголые на земляном полу. Надо было забирать их к себе. Иркутск казался мне тогда Парижем».

Первые поэтические опыты Левитанского – школьные. Возможно, они были столь удачны, что возникло обдуманное решение учиться в ИФЛИ – Институте филологии, литературы и истории. Спустя годы, уже будучи в Иркутске, он частенько наведывался на историко-филологический факультет Иркутского университета, из стен которого вышло немало замечательных литераторов, историков и педагогов. 

Студентом ИФЛИ он стал в 1939 году. А спустя два года началась война. 22 июня 1941 года студент третьего курса подаёт заявление в военкомат с просьбой направить на фронт. Ю. Левитанский: «В моём лице, простите высокопарность, вы видите последнего поэта 1941 года ( слово «поэт» я в отношении себя употреблять остерегаюсь, но всё-таки, но может быть…). Поэты-ифлийцы были странной когортой, объединённой известными принципами. Мы, младшая веточка, поступали в Институт философии, литературы, искусства, когда Твардовский его заканчивал. Там учились такие поэты, как Павел Коган, погибший первым, Сергей Наровчатов, Давид Самойлов, Семён Гудзенко, Елена Ржевская… Никого уже нет в живых. Я последний, и мне от этого как-то тревожно и боязно. 

Наше поколение называют фронтовым: третьекурсники–ифлийцы, которых в армию тогда не брали, почти все ушли добровольцами на войну. Я был самым младшим, у меня даже кличка была Малец. Мы уходили воевать, строем пели антифашистские песни, уверенные, что немецкий рабочий класс протянет братскую руку и осенью мы с победой вернёмся домой. Подумаешь, делов-то! Войну мы начинали в 1941-м под Москвой. Сейчас при одной мысли о том, чтобы лечь на снег, становится страшно, но тогда мы лежали в снегах рядом с Семёном Гудзенко: два номера пулемётного расчёта».

Многие указывают, где воевал Левитанский. Но почти никто почему-то подробно не останавливался на том, в составе какой части начинал он свой фронтовой путь. Участник ополчения? Доброволец? Пулемётчик? Мотострелковый взвод? Несение службы в Москве и Подмосковье? Если объединить все эти разрозненные факты, сопоставить с отдельными воспоминаниями и источниками, то получается, что принят он был в ОМСБОН – отдельную мотострелковую бригаду, которая формировалась из спортсменов-добровольцев. 

В одной из работ отмечалось: «История ОМСБОНа отражена в книгах Дмитрия Медведева, Михаила Прудникова, Станислава Ваупшасова, Ильи Давыдова, брошюрах Альберта Цессарского о Дмитрии Медведеве, в мемуарах «Динамовцы в боях за Родину», в стихах и поэмах Семёна Гудзенко и Юрия Левитанского.

Ещё одна подсказка: «Омсбоновцы патрулировали улицы Москвы, они прошли по ним в строю с песней бригады, сложенной коллективно бывшими студентами МИФЛИ. Но её главными авторами были С. Гудзенко, Ю. Левитанский, В. Кардин. Вот её слова: 

Звери рвутся к городу родному,
Самолёты кружатся в ночи,
Но врага за каждым домом
Встретят пулей
Патриоты-москвичи!..
Мы за всё сполна ответим гадам,
Отомстим за наши города.
Песня призывала её защитников:
Нет патронов – бей прикладом.

Заканчивалась песня, исполнявшаяся на мотив «Бригантины», призывом: «В бой за красную столицу, москвичи!».

Появление на улицах Москвы подтянутых солдат в строю с полной боевой выкладкой и их песня, утверждавшая: «Мы не отдадим Москвы», имели огромное мобилизующее и психологическое воздействие на жителей осаждённой столицы. И авторы книги — свидетели того, как хмурые лица москвичей светлели, выражая надежду. Люди видели, что Москва имеет надёжных и крепких защитников».

Ещё факты из истории бригады. «Первый и важнейший итог боевой деятельности отрядов заграждения ОМСБОНа состоял в том, что они вместе с частями Московской зоны обороны сорвали план гитлеровцев прорваться к Москве на самом кратком, прямом и выгодном для них направлении. Поэтому фашисты искали обходных путей, и в том числе на Рогачёв — Дмитров. Именно сюда перебрасывались омсбоновцы. Они вместе с другими частями развернулись в двух направлениях: отряды подполковника Мельникова (армейские части) — вдоль дороги Клин — Рогачёв — Дмитров, отряды майора Шперова (ОМСБОН) — вдоль фронта 16-й армии Рокоссовского, ближе к Москве». 

Бригада формировалась НКВД, отсюда такая секретность во всём. Может быть, это одна из причин, по которой сам Левитанский о своей военной части рассказывал так скупо.

(Продолжение следует)