(Продолжение. Начало в №№ 19, 22, 25)

Время невозможно понять без повседневности, которая вбирает в себя столько всего: от нужного до бесполезного. Ах, кабы Левитанский никогда не ходил с авоськой по иркутским магазинам, не колол дрова, не растапливал печку, не тратил время в шумных застольях, не бродил по городскому лесу, любил только одну женщину, не ссорился с партийными органами и больше просиживал за письменным столом… А кто даст ответ, случился бы на земле без «всего этого» известный нам Левитанский? А может быть, кажущиеся лишними детали и слова как раз и рождали тот поэтический свет и левитанское слово, которого это пространство ещё не слышало. И как после всего этого иркутское десятилетие классика русской поэзии не назвать ВРЕМЕНЕМ… 

Стоит ли рассказывать, как Хронос ловко стирает события и даты, как избирательно оставляет одно и напрочь до поры до времени скрывает другое. Потому то время, которое мы хотим понять и в каком-то смысле вернуть, всегда требует реконструкции. Реконструкции всего: пространства, в котором жил и творил поэт, повседневной жизни, событийного ряда, каких-то деталей… Без многомерной картинки нам Левитанского до конца не понять, ибо его поэзия (беру смелость утверждать это априори) тех десяти иркутских лет однозначно, а по-следующих в «чём-то» приняла многие оттенки именно здешнего, иркутского ландшафта. К примеру, многое указывает на то, что именно иркутское время в определённой степени заложено в его знаменитой книге 1970 года «Кинематограф», о которой особенно любила говорить критика и читающая публика. Сегодня, конечно, такое утверждение звучит несколько сенсационно, ибо документальных подтверждений нет. Но интуитивно, а в некоторых случаях и вполне обоснованно можно утверждать, что это так. 

Я уже не говорю о косвенных доказательствах, которые также свидетельствуют, что иркутское время никогда не отпускало его, что вольно или невольно поэт возвращался в такие трудные, но и одновременно счаст-ливые иркутские дни. Даже если и будут веские доказательства моего заблуждения, большой беды в том нет. В конце концов, интуитивные размышления ещё никому не приносили беды. Ну а если рано или поздно всплывут веские документальные доказательства моей правоты, это будет хорошим признаком погружения автора в биографию великого поэта. 

Почему мне кажется, что иркутские дни присутствуют в «Кинематографе»?

В заглавном, вступительном стихотворении в первых строчках – город и окно. В нём же намёк на канву собственной жизни: «И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны, как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны». Я вижу в этом явный намёк автора на ретроспективу, на ту самую эволюцию, без которой невозможно понять стихотворца. 

Одно из первых стихотворений цикла – «Воспоминанье об оранжевых абажурах». Это «иркутское» стихотворение – практически воспоминание, основанное на реальной ситуации. «В этот город я вернулся с войны, у меня было всё впереди, не было лишь квартиры, квартиры, угла, крова». Оно не писалось специально для сборника «Кинематограф» и было опубликовано впервые в 1969 году. Ещё раньше, в 1966-м, вышло стихотворение «Время слепых дождей». Такая хронология вполне могла бы быть рассказом знакомства Левитанского с Мариной Павловной Гольдштейн, которая в Иркутске стала его женой. 

Летний ливень. Поздняя гроза.
Дождь идёт,
но мы не слышим звука.
Лишь во весь экран – одни глаза,
два бездонных,
два бессонных круга,
как живая карта полушарий
 этой неустроенной планеты,
и сквозь них,
сквозь дождь,
неторопливо
человек по улице идёт,
и навстречу женщина идёт,
и они увидели друг друга.
Я не знаю, 
что он ей сказал,
и не знаю,
что она сказала,
но –
они уходят на вокзал.

И стихотворение «Как показать лето», как мне кажется, о провинциальном городке. Конечно, провинциальности достаёт всем. Но мне хорошо знаком этот иркутский ландшафт с тополиным пухом. Долгое время в Иркутске кроме тополей, кажется, вообще не было никаких деревьев.

Фонтан в пустынном сквере 
будет сух,
и будет виться тополиный пух,
а пыльный тополь будет 
неподвижен.
И будет на углу продажа вишен,
торговля квасом
и размен монет.

Постоянные «откаты» к прошлому: в стихотворении «Сон о забытой роли» возникает случайно или нет Марина; к войне – «Воспоминанье о куске сала», «Воспоминанье о дороге», «Воспоминанье о красном снеге». Эти возвраты словно бы путешествия по биографии. А может быть, стихотворение «Горящими листьями пахнет в саду. Прощайте, я больше сюда не приду» – это прощание с Иркутском, откуда он вновь возвращался, и теперь уже навсегда, в Москву, которую покинул в годы войны. И, между прочим, это стихотворение идёт следом за военным «Воспоминанье о куске сала». 

«Воспоминанье о Марусе» привожу полностью. Это совершенно «иркутское» стихотворение.

Маруся рано будила меня,
поцелуями покрывала,
и я просыпался на ранней заре
от Марусиных поцелуев.
Из сада заглядывала в окно
яблоневая ветка,
и яблоко можно было сорвать,
едва протянув руку.
Мы срывали влажный 
зелёный плод,
надкусывали и бросали –
были августовские плоды
терпки и горьковаты.
Но не было времени у нас, 
чтобы ждать,
когда они совсем поспеют, 
и грустно вспыхивали вдалеке
лейтенантские мои звёзды.
А яблоки поспевали потом,
осыпались, падали наземь,
и тихо по саду она брела
мимо плодов червонных.
Я уже не помню её лица,
Не вспомню, как ни стараюсь.
Только вкус поцелуев 
на ранней заре,
вкус несозревших яблок.

«Сон о забытой роли», где возникает Марина, к которой кто-то взывает: «Марина, помилуй меня и спаси!» И даже если фактологически стихотворение навеяно сюжетом из смутного времени на Руси о самозванце и, предположительно, Марине Мнишек, интонация о Марине любовная, воспоминательная, драматическая, что называется «на грани». И следующее стихотворение тоже трагическое, возможно, это предчувствие скорого расставания с Мариной, новый поворот в жизни, новая семья…

Собирались наскоро,
обнимались ласково,
пели, балагурили,
пили и курили.
День прошёл – как не было.
Не поговорили.
Виделись, не виделись,
ни за что обиделись,
помирились, встретились,
шуму натворили.
Год прошёл – как не было.
Не поговорили.
Так и жили – наскоро,
и дружили наскоро,
не жалея тратили,
не скупясь дарили.
Жизнь прошла – как не было.
Не поговорили.

Но всё это, разумеется, пока лишь рассуждения, попытка реконструкции поэтического ландшафта, где доказательства слишком нестройны и эмоциональны. 

Время всегда нестандартно по своей природе для каждого поколения. Ибо каждому поколению выпадает решение своей доминирующей проблемы. Я просто уверен, что появление Левитанского в Иркутске застало творческую интеллигенцию врасплох. Уж больно необычен был его голос, такой красивый, такой самостоятельный и мощный. Возможно, и иркутский читатель тоже стремился понять, как появился он в провинции с такой чарующей поэзией. Ведь то, о чём говорил в 1944 году Михаил Зощенко, беседуя с сотрудником Ленинградского управления НКВД СССР, было более понятно, чем то, как составлял свои строки поэт Левитанский. А сказал Зощенко следующее: «Я считаю, что литература советская представляет жалкое зрелище. В литературе господствует шаблон, всё пишется по шаблону. Поэтому плохо и скучно пишут даже способные писатели».

(Продолжение следует)