По воле обстоятельств, связанных в том числе и с государственными интересами Российской империи (а потом и Советского Союза), всю правду о дальневосточной эпопее «Юноны» и «Авось» долгое время предпочитали не афишировать. Теперь, думается, можно рассказать всё и «без купюр».

«…Решился я на будущий год произвесть экспедицию, которая, может быть, проложит путь новой торговле, даст необходимые силы краю сему. Для сего нужно иметь два военных судна: бриг и тендер. Они могут быть здесь построены, и я дал уже о сем господину Правителю моё предписание…» (Из письма камергера Николая Резанова морским офицерам Николаю Хвостову и Гавриле Давыдову.)

Как уже догадался читатель, речь идёт о ещё не построенных «Юноне» и «Авось». Заложены они были в сентябре 1805 года в Новоархангельске, главном порту русской Аляски, на острове Баранова, по личному указанию камергера и действительного статского советника Николая Резанова, который в ту пору служил верховным управителем Российско-американской компании. «Юнона» и «Авось» строились с особой целью: их ждали не обычные перевозки бобровых шкур и хлеба, а секретная миссия по защите государственных интересов Российской империи. Впоследствии кто-то назовёт эту миссию разбойничьей, кто-то – геройской. Но пока в тайну посвящён лишь один человек…

Обида камергера 

Завязка интриги приходится на весну 1805 года, когда холодным майским днём Николай Резанов на фрегате «Надежда» объявился в Охотске – главном опорном пункте России на Дальнем Востоке. Камергер пребывал в крайне дурном расположении духа. Причиной служили плачевные результаты миссии в Японию. Назначенный послом в Страну восходящего солнца, он пробыл там полгода, всячески пытаясь склонить местное начальство к торговым связям с Россией, но так ничего и не добился: Япония в те времена не пускала иностранцев на порог. В сердце несостоявшегося посла кипела горькая личная обида на японских чиновников, а также гнев за оскорбление, нанесённое в его лице всей Российской империи.

Резанов задумывал план отмщения. Он решил добиться силой оружия того, чего не удалось достичь средствами дипломатии, а заодно восстановить и уважение к российскому флагу. Сценой для показательного урока Резанов избрал Сахалин, на котором в то время хозяйничали японцы.

Как следовало из тайных посланий камергера на «большую землю», замысел состоял в следующем: снарядить на Сахалин вооружённую экспедицию, выгнать японцев, что можно – унести, а остальное уничтожить. Коренное население привести в российское подданство. Нескольких японцев пленить и увезти в Охотск, при этом особо постараться захватить их «жреца» со всеми культовыми принадлежностями, чтобы тот мог отправлять священнослужение по японским обрядам. Пленников содержать как можно лучше, через год отвезти всех обратно в Японию и выпустить на волю. По логике Резанова, японские власти должны были растаять от российского дружелюбия и открыться для торговли.

Резанов вполне отдавал себе отчёт в том, что его замысел – чистая авантюра: имя «Авось» он впоследствии присвоил одному из кораблей как раз в знак неясности перспектив затеянного предприятия. Проблем было множество, главная же заключалась в невозможности снарядить в поход больше двух судов и 60–70 человек, которые к тому же были совершенно неквалифицированны в военном и флотском деле.

Есть множество свидетельств того, в каком плачевном состоянии находился доморощенный российский флот на Дальнем Востоке. Из Охотска до Америки корабли никогда не доходили в год отплытия, случалось, что путь занимал четыре года – от острова к острову с длительными зимовками. А ведь отряду Резанова предстояло не только быстро доплыть с Аляски до Сахалина по малоизученному маршруту, но и вести победоносные боевые действия.

И тем не менее Резанов таки решился претворить в жизнь свой дерз-кий замысел. Почему? Ответ можно вычитать из его письма министру коммерции графу Румянцеву: «Никогда не решился бы на сие предприятие, если бы не имел под началом своим лейтенанта Хвостова, офицера, исполненного огня, усердия, искусства и примерной неустрашимости».

Офицеры 

Упомянутый здесь флотский офицер, 30-летний лейтенант Николай Хвостов, и его закадычный друг мичман Гаврила Давыдов 21 года станут центральными фигурами нашего повествования. Что же это за герои, случайная встреча с которыми в Охотске холодным майским днём 1805 года перевесила в глазах Резанова весь риск, связанный с карательной экспедицией на Сахалин?

Если бы не глупая гримаса судьбы, подкараулившая в дальнейшем приятелей в самом расцвете лет, то, несомненно, однажды они составили бы славу российского флота. Но довольно и того, что выпало на их долю за отпущенный век.

Уже в молодые годы друзья успели прославиться по всей России – от Петербурга до Аляски – ратными и мирными делами. Николай Хвостов, выходец из обедневшей дворянской семьи, в возрасте 14 лет участвовал в двух своих первых морских сражениях и удостоился золотой медали; Давыдов тоже очень рано, в 17 лет, прославился на флоте отчаянной отвагой. Первый, по описаниям современников, обладающий средним ростом и посредственной силой, «соединял в душе своей кротость агнца и пылкость льва». Второй же «был высокого роста, строен телом, хорош лицом и приятен в обхождении. Предприимчив, решителен, смел».

Надо полагать, именно эта схожесть характеров и свела их вместе, несмотря на разницу в возрасте. Непомерная удаль, всепобеждающая тяга к приключениям определяли чуть ли не все поступки Хвостова и Давыдова. Главным же поступком, повлиявшим на весь ход жизни наших героев, оказалось поступление на службу в Российско-американскую компанию.

В то время, при Александре I, Россия прилагала большие усилия к расширению своих владений в Америке. Для подъёма уровня тамошних мореходных кадров император издал указ, разрешавший Российско-американской компании нанимать офицеров военного флота с сохранением за ними всех прав, званий и половины казённого жалованья. Хвостов и Давыдов стали первыми, кто воспользовался этой привилегией. Произошло это в 1802 году по предложению самого Резанова, лично знавшего Хвостова. Нечего и говорить, что друзья не раздумывая согласились отправиться на Аляску.

На Аляске Хвостов и Давыдов отличились прежде всего тем, что доставили груз с острова Кадьяк в Охотск в немыслимо короткий срок – за два месяца, продемонстрировав тем самым возможность быстрого и надёжного морского сообщения с метрополией. Их служба так понравилась руководству Российско-американской компании, что не успели друзья в 1804 году вернуться в Петербург, как их пригласили снова, удвоив жалованье против прежнего. Так в мае 1805 года Хвостов и Давыдов вновь проездом в Америку оказались в Охотске, где и застал их обозлённый на несговорчивых японцев Резанов.

В компании Хвостова и Давыдова, которые пока не знали об отведённой им роли, Резанов отправился инспектировать американские владения. По прибытии в Новоархангельск он приказал заложить два судна, предназначенные специально для похода на Сахалин. В уже цитировавшемся выше письме, оставленном им Хвостову и Давыдову, он приподнимает завесу тайны над своим планом.

«…Я прошу вас, как друзей моих, готовых пожертвовать собою на пользу общую, быть готовыми к принятию начальства над судами предполагаемыми и для того ныне же приступить к рассмотрению чертежей… Знаю, что многие встречаются недостатки, но когда же великий подвиг не имел трудностей? Я нетерпеливо жду времени подвигов ваших, итак, приступим к совершению великого дела и покажем свету, что в счастливое наше столетие горсть предприимчивых россиян бросит вес свой в те огромные дела, в которых миллионы чуждых народов веками участвуют». 

Это высокопарное послание, датированное 29 августа 1805 года, не раскрывало, впрочем, содержания предстоящей миссии, но отважным молодым офицерам было довольно и этого, чтобы с энтузиазмом взяться за строительство своих будущих судов.

А вскоре приключилась история, представленная полтора столетия спустя в сильно изменённом виде на подмостках Ленкома. И хотя она не имеет прямого отношения к нашему сюжету, всё же давайте вернёмся к ней – хотя бы для того, чтобы по-новому расставить некоторые небезынтересные акценты.

Романтическая интермедия 

Здесь надо сказать, что «Авось» в это время ещё только строился и потому не мог принимать участия в романтическом путешествии Резанова в Калифорнию. Что же касается «Юноны», то её вскоре после начала работ Резанов купил у зашедшего на остров Баранова американца Вульфа. Это был обшитый медью фрегат водоизмещением 206 тонн. На нём и отправились Резанов, Хвостов и Давыдов в гости к испанским конкистадорам. Побудила их к тому весьма прозаическая причина – потребность в продовольствии для голодающих русских колоний в Америке. Отплыли 26 февраля 1806 года.

В конце марта «Юнона» достигла залива Сан-Франциско, и Резанов передал местному коменданту дону Аргуэльо своё пожелание встретиться с губернатором Калифорнии для переговоров о взаимовыгодной торговле. Просьбу переправили в Монтерей, где находилась резиденция губернатора, и тот согласился приехать.

Ласковый климат Калифорнии благотворно подействовал на команду. Больные скоро поправились, а два матроса даже дали тягу. Резанов же с офицерами, ожидая губернатора, расслаблялся в приятном обществе семьи коменданта, чья юная дочь, красавица Консепсия, действительно прониклась тёплыми чувствами к сорокатрёхлетнему русскому камергеру.

Приезд губернатора, однако же, нарушил идиллию: он был озабочен тем, как бы поскорее спровадить незваных гостей. Начались трудные переговоры. Резанов добивался не только загрузки своего судна провизией для голодающей Аляски, но и установления долго-срочных отношений. Губернатор тянул с ответом: испанским колониям было категорически запрещено торговать с кем-либо помимо метрополии. Напряжённость нарастала. Тут-то на помощь русским и пришла Консепсия. Или, скорее, её привлекли на помощь. Вот как предстаёт эта love story в изложении Петра Тихменева, описывавшего в прошлом веке историю освоения Русской Америки:

«Резанов, заметив в Консепсии независимость и честолюбие, старался внушить этой девице мысль об увлекательной жизни в столице России, роскоши императорского двора и прочем. Он довёл её до того, что желание сделаться женою русского камергера стало вскоре любимою её мечтою. Первый намёк со стороны Резанова о том, что от неё зависит осуществление её видов, был достаточен для того, чтобы заставить её действовать согласно его желаниям». 

Звучит не очень-то романтично. Комендантская дочка изнывает от скуки колониальной жизни и готова бежать от неё хоть в далёкую холодную Россию, а хитрый камергер, выходит, просто ловко использует бедную девушку в своих политических целях. Сейчас трудно судить, насколько искренне было его чувство. Однако, чтобы примирить историческую правду с литературным вымыслом, будем считать, что перед нами редкостный пример счастливого сочетания личного и государственного интересов.

Так или иначе, Резанов сделал Консепсии предложение. Перспектива брака католички с православным поначалу повергла её родителей в ужас, но чего не сделаешь для любимого чада. Аргуэльо дали согласие на обручение, и было отправлено письмо в Рим, чтобы испросить благословения папы. С этого момента в переговорах Резанова с губернатором произошёл перелом: не устояв перед нажимом со стороны комендантского семейства, губернатор дал «добро» на отгрузку провианта.

8 мая 1806 года знатный жених провожал взглядом удаляющиеся берега Калифорнии с палубы нагруженной под завязку «Юноны». Он видел их в последний раз, не суждено ему было более повстречаться и с Консепсией.

Груз «Юноны» спас Аляску от голода, но Резанов остался недоволен провалом в деле установления постоянных торговых связей. В проистекшем отсюда желчном настроении он принялся разрабатывать план отторжения Калифорнии в пользу России. Вот что писал Резанов в послании директорам Российско-американской компании по возвращении на Аляску:

«Мало-помалу можем простираться далее к югу, к порту Сан-Франциско. В течение десяти лет до той степени можно усилиться, что и Калифорнский берег всегда иметь в таком виду, чтоб при малейшем стечении обстоятельств можно его было б включить в число российских принадлежностей. Гишпанцы весьма слабы в краю сём». 

Действительно, впоследствии севернее Сан-Франциско было основано русское поселение – форт Росс. Однако Резанов этого уже не увидел: через год после романтического путешествия в Калифорнию он заболел и умер в Красноярске по дороге из Америки в Петербург.

Если агрессивные замыслы камергера в отношении Калифорнии так и остались на бумаге, то Японии повезло меньше.

Набег 

К возвращению Резанова, Хвостова и Давыдова из Калифорнии как раз достроили «Авось». Приготовления к карательной экспедиции благополучно завершились. Командование над тендером «Авось» принял Давыдов, «Юнона» же по старшинству досталась Хвостову. 24 июня 1806 года оба судна взяли курс на Сахалин. Резанов находился на борту «Юноны».

История российского мореплавания не знает морского разбоя. Однако, хоть «Юнона» и «Авось» и не подняли на мачты «Весёлого Роджера», их миссия на Сахалине мало чем отличалась от пиратства, точнее, его разновидности каперства, которое представляет собой не что иное, как «санкционированные властями действия частных судов против неприятельской стороны». На тот момент Хвостов и Давыдов являлись не офицерами императорского флота, а служащими Российско-американской компании. Санкция властей в лице Резанова (пусть более чем сомнительная, как мы увидим впоследствии) тоже имелась. А то, что Россия не находилась в состоянии войны с Японией, только придаёт всей акции ещё более разбойничий характер.

Впрочем, молодым офицерам было недосуг вникать в тонкости; воспламенённые патриотическими речами Резанова, они стремились навстречу подвигам.

«Юнона» и «Авось» плывут к Сахалину. И тут в мыслях Резанова происходит странная перемена. Первоначально предполагалось, что камергер лично возглавит операцию по изгнанию самураев. Однако где-то на полпути между Аляской и Сахалином он окончательно посвящает Хвостова во все детали своего плана и тут же просит доставить его в Охотск, мотивируя своё решение некими срочными делами, которые ждут его в Петербурге. А посему Хвостову и Давыдову предписано действовать самостоятельно. Давыдову на тендере «Авось» предстоит следовать на Сахалин и ожидать в бухте Анива «Юнону», которая должна прибыть туда после того, как доставит Резанова в Охотск.

Дальше – больше. Сойдя в Охотске на берег, Резанов пишет оставшемуся на борту Хвостову новую инструкцию, которую можно считать шедевром в жанре невнятного целеуказания. В целом она сводилась к тому, что Резанов, освободив Хвостова от обязанности довести экспедицию до конца, фактически оставил окончательное решение на его усмотрение. Неудивительно, что, ознакомившись с двусмысленной эпистолой, Хвостов поспешил на берег разыскивать камергера для устного объяснения. Однако того уж след про-стыл: словно предвидя реакцию Хвостова, Резанов поспешил покинуть Охотск.

Что же произошло? Проще всего предположить, что камергер струсил. Однако это противоречит всему, что нам известно о Николае Резанове: он был не из тех, кто пасует перед лицом опасности. Или, может, за полтора года после фиаско в Японии гнев его остыл и он пришел к выводу о нецелесообразности военного ответа на дипломатическое поражение? Но в таком случае ничто не мешало ему просто отменить поход.

Похоже, он всё-таки испугался, хоть и не был трусом. Страх этот был особого рода: судя по всему, наш камергер, не получив ясного одобрения из Петербурга, убоялся возможной негативной реакции на свою инициативу со стороны высокого начальства и решил снять с себя ответственность за последствия. Хорошо зная Хвостова и Давыдова, он, скорее всего, догадывался, что двусмысленность они истолкуют в пользу активных действий. Тем самым его план будет выполнен, а он окажется как бы ни при чём. Так это или нет, в точности уже никто никогда не узнает. Одно, тем не менее, несомненно: переложив ответственность на Хвостова и Давыдова, он крепко их подставил.

Они не были бы собой, если бы воспользовались возможностью тихо прикрыть дело и вернуться на Аляску, где никто не имел понятия о цели их путешествия. Конечно, Хвостов выбирает дорогу славы. Как и договаривались, он плывёт в бухту Анива на со-

единение с «Авось», но тендера там не находит. Это, однако, его не остановило, и он осуществил набег в одиночку. Жертвой нападения стал опорный пункт Кусюнокотан японского княжества Мацумаэ (сейчас остров Хоккайдо). Трофеи включали 600 мешков риса, посуду, одежду и четверых пленных. К дому старейшины туземного посёлка Хвостов прибил медную доску с надписью, закрепляющей российскую принадлежность селения (её копию можно увидеть в японских музеях).

Засим Хвостов отплывает в направлении Петропавловска-Камчатского в надежде обнаружить там «Авось» и действительно находит в порту пропавший тендер. Выяснилось, что, пока Давыдов дожидался Хвостова в бухте Анива, на «Авось» начались болезни и он вынужден был вернуться.

Весной 1807 года, не дождавшись схода льда, Хвостов и Давыдов повторяют набег, значительно расширив его географию. В мае «Юнона» и «Авось» неожиданно появились у японского посёлка Найбо на острове Итуруп. Обстреляв его из пушек, они сошли на берег, забрали продовольствие, утварь и оружие, спалили опорный пункт и скрылись. Немногочисленная в весенний сезон охрана разбежалась, не успевших скрыться взяли в плен. По той же схеме события развивались в бухте Сяна на том же острове. В конце июня «Юнона» и «Авось» подошли к Сахалину и сожгли сторожевой пост Рутака вместе со складом. В начале июля возле острова Ребун захватили и сожгли японское торговое судно. Через три дня обстреляли и ограбили ещё одно, подвернувшееся по пути. Далее – остров Рисири: экспроприировано имущество двух японских судов, береговые постройки сожжены. По учинении всего этого разора Давыдов и Хвостов взяли курс на Охотск, большую часть пленных японцев отпустив на шлюпке домой.

Экспедиция прошла успешно, не встретив нигде серьёзного противодействия. 16 июля Хвостов и Давыдов с чувством исполненного долга возвратились в Охотск, с тем чтобы составить победную реляцию и вернуться на остров Баранова. Однако им не суждено было разделить славу знаменитого английского пирата Фрэнсиса Дрейка, награждённого в своё время королевой Елизаветой за морские действия в интересах Британии. Российских «дрейков» ждали не ордена, а немедленный арест и водворение в острог по распоряжению охотского управителя Бухарина, обвинившего Хвостова и Давыдова в самоуправстве.

Друзья попали в куда как отчаянное положение. Истинного вдохновителя сахалинской экспедиции и единственного свидетеля, который мог вы-сказаться в их защиту, уже не было в живых. Имелись, правда, письма Резанова графу Румянцеву на сей счёт, но до Петербурга далеко. К тому же некоторые современники выражали уверенность в том, что обвинения в самоуправстве служили лишь предлогом для расправы над Хвостовым и Давыдовым, а подлинной причиной ареста было корыстолюбие Бухарина, который захотел наложить лапу на захваченные ими трофеи. В пользу такой версии говорит чрезмерно жестокое обращение с арестантами: их развели по разным камерам, лишили всех личных вещей и принялись морить голодом и холодом. Всё шло к тому, чтобы, пока суд да дело, доблестных офицеров сгноить насмерть в охотской каталажке.

Воистину мир не без добрых людей. Молва о бедственном положении Хвостова и Давыдова, уже успевших приобрести в маленьком Охотске изрядную популярность, не оставила безучастными местных жителей, включая и некоторых тюремщиков. В условленное время двери темниц отворились. Чтобы отвести подозрение от добрых стражей, Хвостов оставляет записку, гласящую, что это он усыпил их с помощью опия. Горожане снабдили беглецов одеждой, обувью, сухарями и двумя ружьями. С такой убогой экипировкой им, истощённым длительным бесчеловечным заточением, предстояло пройти до Якутска, ближайшего населённого пункта, около 700 километров. Поразительно, но они проделали этот путь – зимой, по горным кряжам, нехоженым лесам и болотам (надо было запутать следы), то впадая в отчаяние, то вновь обретая волю к жизни. Последняя оказалась сильнее.

В Якутске беглецов было задержали и переправили в Иркутск, но вскоре от министра морских сил Чичагова пришло предписание доставить обоих в столицу, не чиня никаких препятствий. В мае 1808 года Хвостов и Давыдов возвратились в Петербург. 

О, странная судьба! 

Отдыхать героям пришлось недолго. Спустя три месяца Хвостов и Давыдов были командированы для участия в военных действиях против шведов. И снова невероятные подвиги.

Однажды отряд из 15 лодок под командованием Хвостова случайно наткнулся на троекратно превосходящие вражеские силы. Завязался бой. «Лейтенант Хвостов показал пример невероятной неустрашимости. Пренебрегая сыплющимся градом картечи и не взирая, что четыре шлюпки под ним потоплены и из шести гребцов остался только один, он шёл вперёд и поражал не-приятеля. Все нижние чины его превозносят, и вообще, где он только появлялся, храбрость оживотворялась», – доносил впоследствии об этом победоносном сражении начальник Хвостова капитан Селиванов.

Давыдов на этой войне был легко ранен и также удостоился многих похвал за отвагу.

4 октября 1809 года в Петербурге оказался корабельщик Вульф, тот самый, у которого Резанов в своё время приобрёл «Юнону». На другой день он намеревался отплыть в Америку и пригласил Хвостова и Давыдова на вечеринку. Собрались на Васильевском острове у общего приятеля. В два часа ночи, возвращаясь с пирушки, друзья подошли к разведённому Исаакиевскому мосту. Что за преграда для отважных морских офицеров? Под мостом как раз проходила барка. Хмель ли, всегдашняя ли удаль явились тому виной, но им показалось, что не составит труда соскочить на судно, а с него – на другую половину моста…

Больше Хвостова и Давыдова никто не видел.

Обидная, глупая смерть, разительно противоречащая всей прожитой жизни. В странствиях по глухим углам Сибири и Аляски, в сражениях на восточных и западных морях они то и дело оказывались на волосок от смерти, словно играли с нею (а в наш рассказ вошла лишь часть их опаснейших похождений), – и так нелепо погибнуть!

А век «Юноны» и «Авось» оказался ещё короче, чем у их капитанов. «Авось» разбился о камни одного из аляскинских островов ещё в 1808 году. «Юнона» прожила чуть дольше, плавала на юг североамериканского континента, подвергалась нападениям индейцев, а в 1811 году по дороге в Петропавловск, влекомая штормовым ветром, налетела на риф у камчатского берега. Из 27 человек экипажа уцелели только трое.