Просто музыкант в пятом поколении

Днём в фойе Иркутской филармонии совсем не ощущается предконцертная торжественность, знакомая зрителям, которые обычно попадают сюда в другое время.

Рабочая суета, откуда-то доносятся звуки скрипки. Прямо напротив входа висит портрет Игоря Александровича Соколова. Согласно подписи под фото, он – «первый главный дирижёр симфонического оркестра Иркутской области, заслуженный работник культуры РФ, приглашённый в Иркутск в 1958 году после окончания Ленинградской государственной консерватории им. Римского-Корсакова, совмещал дирижёрскую деятельность с педагогической работой в музыкальном училище…».

– Бред собачий, – говорит Соколов-младший, снимая очки без дужек, которые, кажется, чудом удерживаются на кончике носа. – Отец – не первый дирижёр, а создатель Иркутского симфонического оркестра – это раз. Два – приехал из Москвы, когда работал в оркестре СССР ассистентом Константина Иванова (главный дирижёр Государственного академического симфонического оркестра СССР с 1946 по 1965 год. – «СЭ»). А консерваторию мой отец закончил в 1951 году. Лауреат Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве, 1956 год. Через месяц пребывания в Иркутске ему предложили работу в Большом театре и преподавание в Московской консерватории. Он отказался и остался в Иркутске. 

– Что вы чувствуете, глядя на портрет отца?

– Давно уже всё в истории искусств сказано. Есть картина художника Попкова «Шинель отца», видел её в Русском музее. А у меня – сюртук отца, пытаюсь продолжать его дело. Вместе мы служим Иркутску, я тут подсчитал, 77 лет, будучи ленинградцами и так далее и тому подобное. Хотя я родился в Хабаровске, через месяц меня привезли в Ленинград.

– Вы считаете себя ленинградцем?

– Когда-нибудь я туда вернусь, но родина моя теперь здесь.

– Что должно произойти, чтобы вы уехали из Иркутска?

– Счастливая старость, – говорит маэстро так, что не очень понятно, чего здесь больше – шутки или правды. – Да я не знаю… что-нибудь. Иногда, конечно, тянет, двадцать семь лет я там прожил. Камни, каналы, погода – по этому у меня ностальгия, больше ни по чему. Пойдём на воздух?

В небольшом скверике рядом с филармонией мужчина средних лет кормит голубей. Птицы садятся на голову, плечи, руки, так что его почти не видно, он что-то говорит им.

– К голубям пошли? – предлагает наш гид. Но скамейка оказывается непригодной для сидения: птицы облюбовали её уже давно.

– Есть на корм деньги? – спрашивает Владимир Соколов у человека с голубями. Тот спокойно отказывается, добавляя: 

– Когда будет плохо, я у вас возьму. 

– А вдруг не увидимся? 

– Увидимся. Я попрошу, – так же уверенно улыбается человек.

Скамейка чуть дальше оказывается свободной. Жёлтые листья, сквозь которые просвечивает солнце, кажется, сами испускают тихий свет. С Владимиром Игоревичем радостно здороваются девчонки-студентки, сидящие на скамейке справа. Мы размещаемся чуть дальше. 

– Когда вы приехали жить в Иркутск?

– Приехал я к отцу в 1979 году. Хотя в Питере у меня квартира. Так и осталась, кажется, двадцать лет не был. Всё некогда.

– Расскажите, пожалуйста, о родителях. 

– Моя мама, Инесса Акимовна, легко могла написать куда угодно, и так написать, что… Когда мой брат Сашка умирал в Ленинграде – трепанация была, – мы пошли ночью к профессору, нам дверь не открыли: спит. Мы отправились на почтамт, моя мать в каком-то смысле имела право, потому что у неё родители были святые в плане веры в коммунизм. Дед был настоящий князь, но выбрал «красное». Мы отправили телеграмму Брежневу. И мать так её составила, что через час прилетел самолёт с профессурой, лекарствами и началась операция. Уму непостижимо! Я такой же. 

– Чем она занималась?

– Мама – филолог по образованию, училась в Московском университете, в Ленинградском. Пыталась закончить в Иркутске, диплом так и не написала, потому что часто к нам в Ленинград летала, любила нас с Сашкой. Представь себе княжну. Как объяснить, чем занимается княжна? 

А отец мой просто музыкант, но в четвёртом поколении. Дед Московскую консерваторию закончил, служил у Станиславского и Немировича-Данченко. Бабка певицей была. Отец попал в Иркутск случайно на месяц по приказу партии, и всё. Война много сил отняла у людей. У него тысячи учеников по всей области, школами руководят теперь. А тут – «первый дирижёр», хотя он создал всё это. Есть такая в Иркутске завистливая злоба, которая многое разрушает… 

– Каким вам увиделся город впервые?

– Моя дружба с Иркутском началась с пионерского лагеря «Авиатор», где друг моего отца, лётчик, был директором. Замечательные воспоминания, очень светлые. Дети меня помнят с тех пор, и я их. В филармонии работал, в училище искусств, почти сразу попал в театр к Кокорину (Вячеслав Кокорин работал в драматическом театре им. Н. Охлопкова, был главным режиссёром ТЮЗа в 1982–1988 годах. – «СЭ») и стал делать музыкальную часть.

Кроме работы мало что помню, честно. И я этим доволен, потому что… – Соколов длинно затягивается сигаретой, – кто у нас в стране много работает не только за деньги? Художники и следователи, – ещё одно облачко дыма, и ироничный прищур сменяет серьёзный взгляд. – Вообще, конечно, много людей у нас работает нормально. 

Новое слово и вариации на тему сказок 

«Отцу было не стыдно за меня»

О себе Владимир Соколов говорит «удачник» и поясняет: 

– Когда «Театр Пилигримов» приехал в Эдинбург на фестиваль, я ходил не на спектакли, а на церемонии награждения. На одну случайно попал, администратор говорит: «О, лаки мэн идёт» (lucky man – англ. «удачливый человек». – «СЭ»). Чего она меня так обозвала, думаю? Она решила, что я из театра Derevo, который в тот год победил. А я не из театра Derevo, у меня театр – деревянный.

– А у вас театр – кто?

– Путешественник. Читала сказку «Лягушка-путешественница»? У меня так же, только я сокол, который собирает много лягушек, и мы летаем. Я и квакать умею уже, а они – охотиться, – вновь едва заметно улыбается маэстро. – Вариации на тему сказок. Сейчас же драматургия строится на вариационном развитии: берут тему Гамлета и делают чёрт знает что.

– Чем ещё это место для вас важно?

– Здесь, будучи студентом, сначала играл концерт Бетховена с оркестром, с отцом. А потом играл 4-й концерт Рахманинова. Это был мой абсолютный энтузиазм, никто меня не просил. И у нас получалось, отцу за меня не было стыдно, я это понимал. Он сначала был против того, чтобы я в театр уходил, а потом признал это.

– С отцом было сложнее играть, чем с другими дирижёрами?

– Наоборот, легче. Во-первых, школа похожая, хотя меня учили московские педагоги в Ленинградской консерватории, а отец занимался у великого Ильи Александровича Мусина.

– День добрый, – обращается к Соколову прохожий, знакомый музыкант.

– Здесь с вами все здороваются?

– Я вообще за то, чтобы все здоровались на улицах. Но культура, понимаешь, у нас рабская, психология – все ждём друг от друга. Поэтому лучше на всякий случай не поздороваться. Ну что, поехали?

– Куда мы дальше?

– В Москву. 

 «Так моя жизнь и заладилась»

Но прежде мы останавливаемся у ТЮЗа им. Вампилова, точнее над входом в подвал на Ленина, 13. Вывеска утверждает, что здесь интернет-кафе. Раньше здесь жили «Пилигримы».

– В этом подвале я прожил 17 лет, – говорит Владимир Соколов. – Из этого подвала мы ездили в Южную Америку, Англию, Испанию, в Москву много раз, по России. Когда я пришёл к Юрию Абрамовичу Ножикову, он сказал: «У тебя же всё есть, открывай счёт в банке», я ответил: «Я привык, приходя в консерваторию, что у меня казённый рояль, что я в театре работаю». И в 1991 году, 22 февраля, мы были открыты как государственный театр. А вообще «Пилигримам» – тридцать лет.

– Что за это время изменилось в театре?

– Честно, ничего. Люди быстро обучаются и быстро летят. 

– А вы остаётесь.

– И это нормально. Диплом, правда, никакой не получают, но я против бумажек в таком виде, я за более государственный подход.

– Вы своими «выпускниками» гордитесь?

– Когда как. Меня всё равно не покидает чувство, что рядом со мной у них всё ещё лучше было бы. Есть такие, кто со мной и по двадцать, и по двадцать пять лет, но таких мало. В основном чуть-чуть человек видит аплодисменты, крики восторженные и сразу ищет более комфортные условия, как сейчас говорят. 

– У вас не возникало такого желания? 

– У меня прекрасный театр. Что более комфортно? Кремль? Нет, не моё это дело. 

– А театральная жизнь в Иркутске как изменилась?

– Со мной – очень качественно, – смеётся Соколов. – Без меня это будет банальщина, обыденщина, провинциальщина. К сожалению, на мой взгляд, изменилось в сторону всё-таки… Вот драмтеатр шикарно отреставрировали при Борисе Александровиче Говорине, просто как конфетка стал, и стулья там итальянские. Давно не был там, не знаю, что там за творчество. Сейчас ремонт хороший в музыкальном театре… – вновь пауза, после которой маэстро продолжает неожиданно: – Очень нравится, что деревянный Иркутск восстанавливается, искренне говорю, потому что это лицо Иркутска. Если это убрать, он станет безликим, неинтересным. А многие хотят его таким видеть: лишь бы пожрать было что и место для ночлега комфортное. 

– Вам каким хочется видеть Иркутск?

– Деревянным, уютным, добрым. Такой он и есть – на 51%. Но из Иркутска много уехало людей: Кокорин, Шевченко, Вырыпаев…

– Как вы думаете, больше потерял Иркутск с их отъездом или они, уехав?

– Взаимно, к сожалению. Они виноваты в том, что уехали, Иркутск виноват в том, что не удержал. Не суди – судим будешь, но я констатирую факт. 

– 17 лет, которые здесь прошли, можно считать неким этапом? 

– С четырёх лет, как за рояль меня посадили, так моя жизнь и заладилась. Была Сонатина Клементи в 7 лет, а в 12 – этюды Листа, и что? А погода была разная – то дождь, то солнце. Сейчас только времени сидеть за роялем не хватает.

На перекрёстке, не поделив с кем-то дорогу, трубит автобус. Как раненый слон, кажется мне. «Раненый сарай», – говорит маэстро.

– Было выдающееся время, когда такой мастер, как Кокорин, ставил спектакли, а я писал музыку для них и тратил время на это. А сейчас я должен заниматься всякой ерундой, рассказывать, сколько лет театру, например. Никому я ничего не должен, как и мой отец.

– Ваша дочь продолжает семейную традицию?

– Надеюсь, что Вика придёт в театр, но пока она в пути. Я её не воспитываю, она на меня похожа чем-то, поэтому поздно воспитывать… Смотри, какая собача, – нежно продолжает собеседник «СЭ»: проходя мимо, овчарка оборачивается на его голос, – воздушные поцелуи посылает.

«Всё по-честному»

Двигаемся дальше – к Коммерческому подворью. 

– Для театра важно, в каких стенах находиться? 

– Для меня – да. То место, где сейчас живёт театр (усадьба Волконских. – «СЭ»), замечательное. Естественное состояние души для меня, а люди, которые ко мне приходят, говорят, что там попадают в совсем другой мир. Меня это расстраивает, потому что мир должен вообще пахнуть жизнью, а не жлобой. 

Останавливаемся у входа. Соколов неодобрительно смотрит на табличку, гласящую, что теперь здесь комитет городской администрации. 

– Вы здесь жили?

– Начал стремиться к самостоятельности зачем-то, а так как у меня было почему-то очень много друзей-художников, актёров, музыкантов, я очутился здесь. Как раз уже изгоняли всех отсюда, а я с точностью до наоборот – въехал. Художница Алла сделала шторы из мешковины, я притащил пианино. Ко мне сюда приходили замечательные люди: Галя Новикова, художница, и художники Серёжа Коренев, Саша Шпирко, и Виктор Пантелеймонович Егунов (актёр, народный артист России, почётный гражданин Иркутска. – «СЭ»). А я им играл. Но раз в неделю приходила повестка из прокуратуры: немедленно выехать. Я прикалывал их на штору и продолжал проживать. Через год знакомые милиционеры горестно погрузили мое пианино и увезли к отцу. Он так растрогался, что разменял свою трёхкомнатную обкомовскую квартиру на две. Сейчас они все ушли – брат, мама, папа, – и не нужны мне эти квартиры, без них-то. Кошки остались, 5 кошек живут со мной на Марата – папа, мама и три сестры. Как у Чехова. 

– Что подслушиваете? – вдруг строго обращается маэстро к проходящей девушке, которая обратила на нас внимание, она улыбается в ответ. Его диалог с городом-другом, похоже, непрерывен.

– А ещё я преподавал в училище искусств, – возвращается к нашему разговору Соколов, – пока в филармонии работал, но не долго. В училище был замечательный коллектив, но совмещать – это нечестно.

«Машина времени должна быть»

Подходим к деревянным воротам усадьбы Волконских, где живёт театр. Во дворе встречают три собаки: нас с фотографом – лаем, но не злым, а «для порядка», а Владимира Игоревича – всем собачьим существом выражая восторг. 

В доме очень тепло. Это важно, говорит Соколов.

– Вообще, мне в доме важно, чтобы это было либо тобой построено, либо с традициями людей, которые тебе доверили здесь жить. Так получилось, в Питере я жил в старых, дореволюционных домах. ТЮЗ – это вообще замечательное место, старинный дом. Там Гашек бывал. И в подвале – я благодарен судьбе, что там провёл 17 лет – написана музыка для более 200 спектаклей. Это же каждый раз надо тему любви, тему врагов, гимн какой-никакой, вальс – я по-честному всё делал. С ума сойти можно. Но я очень рад. При этом не считаю себя композитором, я считаю, что помогаю спектаклю. Композиторов сейчас нет и быть не может: не так давно рабство отменили, 150 лет назад. 

– Как это связано?

– Чем меньше будет рабов, тем возможней будет шанс появления в России композитора, учёного, художника. Нет, учёные могут быть, конечно. Даже у композиторов ХХ века рабская музыка, зажатая, горестная, не только в России, кстати, вообще на Земле. Но в России особенно, потому что мы наиболее остро чувствуем мир, мы самые талантливые, самые ленивые. 

– «Театру Пилигримов» можно ли надолго оставаться на одном месте?

– Мы же путешествуем по эпохам. Машина времени у меня в душе. Такая должна быть у любого современного человека, а если он претендует на что-то творческое, то просто необходима. Другое дело, чем это время заполнено – ковбойским пивом или мазурками Шопена.  

– Интереснее путешествовать в будущее или в прошлое?

– Одинаково. Хорошо бы прошлое знать как можно дальше и как можно масштабнее, не поверхностно. Это должно попасть в кровь – тогда ты имеешь право думать о будущем. 

– Как бы вы описали то, что называется «дух места», для этого здания?

– Это настоящий Иркутск. Это дух аристократов, которые разодрались со своими родственниками, – всё это одна шайка, Рюриковичи. Но попадая сюда, конечно, они очень обогатили этот край одним словом – «красота». Можно к ним относиться как к разрушителям империи или как-то иначе – любая новая власть будет навязывать свои примитивные каноны, – но если посмотреть на суть, это были очень породистые, богатые духовно люди, настоящие аристократы, которые знали, что такое любовь. Вот сейчас памятник девушке поставили – и мы тоже узнаем, – улыбается маэстро. – Интересно, смогла бы Волконская полюбить Похабова? На уровне духовном – да, они полюбили этот край, многим делились с местным населением. Дерево этих домов помнит всё, я чувствую, понимаю, для меня в этом ничего нового нет. Потому что я этим занимаюсь со своим отцом, как выше указано мной было, 77 лет.