Один священник на девять приходов

Губернское правление подготовило к этой встрече пространный доклад «Об удовлетворении духовных нужд переселенцев». Суть же укладывалась в одно короткое предложение: срочно требуются девять новых приходов для прибывших из Центральной России крестьян. 

– Когда бы не крайние обстоятельства, мы, как светская власть, никогда не решились бы покуситься на внутреннюю церковную жизнь, – извиняясь, повторял приготовленную фразу Бантыш. А сам думал о том, что старый епархиальный  ковчег движется лишь наощупь, так и не оправившись от ударов, нанесённых японской войной и русской революцией. 

Архиепископ, слушая губернатора и изредка кивая, ждал удобный момент, чтобы навести разговор на часовню Спасителя,  стоявшую в самом центре Иркутска и давно обветшавшую. 

Взывать к помощи прихожан нынче не приходилось, да и местное самоуправление переживало не лучшую пору – единственная надежда оставалась на начальника края, а он сам пришёл к нему с просьбой: за одним священником закрепить сразу девять новых церковных приходов для переселенцев.

– В Иркутской епархии и без того не достаёт пяти диаконов, восьми псаломщиков, пятнадцати священников!

– Разве нынешний выпуск в семинарии не покрыл дефицит? – вежливо осведомился генерал-губернатор.

– Все рассеялись по университетам и департаментам, – с досадой отвечал архиепископ. – Вот и ваше губернское управление, – он посмотрел на Бантыша с укоризной, – приняло на службу нашего  выпускника, – его высокопреосвященство почувствовал прилив раздражения, но сдерживаться не стал. – О духовных нуждах переселенцев губернская власть могла бы позаботиться заранее! 

Шаг вперёд – два шага назад

И сановным чиновникам, и пашенным крестьянам
одинаково хорошо помогало от болей в спине сосновое масло

Разговор принимал нежелательный оборот, и тайный советник Князев, поймав взгляд архиепископа, широко улыбнулся:

– Грешны, грешны… Ну да ведь вашему высокопреосвященству известно: всё у нас делается директивой сверху, и при этом крайне непоследовательно. Сначала рекомендуют крупным и средним чинам вступать в Общество вспомоществования переселенцам, то есть отдавать ежегодно по 3 рубля. Выдвигается и какой-нибудь господин, готовый выложить за почётное членство 500 рублей, и об этом сообщается через «Губернские ведомости» – подаётся сигнал всем купцам, желающим почитаться передовыми людьми. Но только-только они созревают до таковых, как Петербург «забывает» о новом обществе. Через два-три года очередная волна:  лотереи в пользу переселенцев, благотворительные спектакли и настоятельные рекомендации делать крупные взносы. А через год-другой снова всё забывается. Надо ли удивляться, что к нынешнему, 1911 году осталось всего-навсего восемь членов общества и на общем собрании они отчитались друг перед другом за работу аж с 1903 года. 

– И когда я попросил господина Посохина напечатать отчёт в своей типографии, – с готовностью подхватил Бантыш,  – то он только руками развёл: «С превеликим удовольствием, но брошюра выйдет больно уж тонкая»…

В самом деле, с началом русскояпонской войны заговорили о закрытии Иркутского отделения Общества вспомоществования нуждающимся  переселенцам. Потому что крестьяне, ехавшие в Сибирь, поворачивали обратно. Они боялись близости фронта, и их опасения были вовсе не напрасны: многие, водворившись, попадали под мобилизацию, оставляя семью без кормильца. В Иркутске этих растерянных призывников было видно за полверсты по лёгкой, не рассчитанной на сибирский мороз одежде. Члены общества очень жалели их, но помочь не решались: устав ничего подобного не предусматривал. 

Оживление переселенческого движения началось только в 1907 году, когда с января по май за Урал отправилось 202 тыс. 880 человек. Крупные железнодорожные станции ощутили ежедневный наплыв 4-5 тыс. переселенцев – и капитулировали. Для большей пропускной способности у переселенцев отбирали кладь, чтоб отправить её отдельно, но «пробки» на станциях остались, и часть переселенцев отправилась пешком. 

По данным переселенческого управления, с 7 по 14 апреля 1907 года через Челябинск проследовало 2417 семейств (14131 душа) и 6873 ходока. За то же время обратно из Сибири вернулось 20 семейств (188 душ) и 3590 ходоков. Что до ручной клади, то большая её часть затерялась, исчезла, и понадобился специальный приказ министра путей сообщения, чтоб у людей перестали забирать их вещи. 

Не ждали…

В 1910 году Иркутскую губернию открыли для всех имеющих свидетельства землеустроительных учреждений. Кроме того, продлили срок зачисления земельных долей, и это позволило принять ещё  2077 ходоков из Витебской, Волынской, Могилёвской, Келецкой, Петроковской, Подольской и Псковской губерний. Всего было зачислено 10628 долей на 2877 семей, и это почти вдвое превысило результат двух предшествующих лет. 

Большинство переселенцев, как и в прежние годы, пришлось на Нижне-удинский уезд (5843 доли), на втором месте был Балаганский уезд (4327 долей), а на третьем – Верхоленский (384 доли). Иркутский уезд зачислил лишь 34 доли, и это побудило корреспондентов  газеты «Наша мысль» определить всё движение переселенцев в 1910 году как слабое: «В минувшем  году в Иркутском районе водворились 2652 семьи. Что вместе с водворёнными прежде составляет 10522 семьи. Но при этом 373 семьи предпочли возвратиться. А ещё 242 ушли в другие места Сибири. По сравнению с предыдущим, 1909 годом в 1910 году водворилось на 128 семей меньше, возвратилось же и ушло в другие места Сибири на 229 семей больше. Весной 1911 года число отказов от зачисления земельных долей в Иркутском районе составило 10836. Сократились и путевые ссуды, а Общество вспомоществования нуждающимся переселенцам ничем помочь не смогло: попытка благотворительного спектакля провалилась, а сбор пожертвований дал ничтожную сумму в 42 руб. 31 коп. И даже традиционный сбор вещей не дал обычных результатов». 

Приехавшие в начале весны (а она в губернии вышла поздней) были напуганы непривычными для них холодами. Многие отказывались от зачисления земельных долей и по причине удалённости их участков от железной дороги, а также из-за сложности разработки земли. Были, конечно же, и плодородные почвы, но ещё не оформленные, не утверждённые для раздела. Из более чем 800 участков, составивших колонизационный фонд Иркутской губернии на 1 января 1911 года, реально предлагались лишь 468. Переселенцев, натурально, не ждали. 

Вилка как оружие

И только кудинский полицейский урядник Панков связывал с переселенцами радужные надежды: «Они, как чужие да бедные, будут очень смирны. Не то что нашенские буяны». 

Панков  слыл на редкость спокойным, без норова полицейским. «И попался со своей добротою  в капкан», – резюмировала его супруга-урядница. И все соглашались с ней, потому что знали, какая история приключилась с Панковым.  

В прошлом году он отправил сотского арестовать по подозрению в грабеже старшего сына крестьянина Тропина, но хозяин усадьбы был настолько пьян, что указал представителю власти на дверь. Тогда Панков лично отправился за подозреваемым, прихватив с собой сотского, десятского и двух понятых. Но у Тропиных снова оказалось застолье, и разгорячённые гости дружно набросились на урядника, уронили его, а хозяин дерзко сорвал с шеи Панкова револьверный шнурок… При этом хозяйка грозно потрясала над поверженным вилкой. 

И десятский, и сотский были вооружены, но Панков отказался от применения силы, зато составил подробнейший документ о вооружённом сопротивлении  представителям власти и  через мирового судью передал его военно-окружному суду. Казалось, справедливость восторжествует, но и в столь благонадёжной инстанции завёлся червячок вседозволенности: вилку признали обыкновенным столовым прибором, «не могущим быть расцененным как оружие» – и Тропины вместе с пьяными их гостями были совершенно оправданы. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского