– Всё началось в понедельник, – вспоминает Виктор Игнатенко события, предшествовавшие появлению заявления. – Информирование о том, что создан ГКЧП, началось в шесть по Москве. У нас соответственно было 11. Я и не сразу обо всём узнал. Приехал на работу, провёл в 10 планёрку, потом было совещание. Тут мне стали подносить записки: «Включите радио». А где-то в 12 часу, уже после совещания, рассказали о том, что произошло, и о том, что Горбачёва в Москве нет и, может, его кокнули. Надо признаться, что никакой истерии не было. Было всё спокойно, потому что не было никакой информационной определённости. А потом был звонок от Ножикова (Юрий Абрамович возглавлял тогда облисполком): «Начинается заварушка, надо переговорить». И мы решили, что не поддержим ГКЧП, чего бы это нам ни стоило. Мы в принципе были готовы к тому, что нас освободят от должностей, в худшем случае кого-то на стадион интернируют, кого-то в камеру посадят. Страха не было, но была тревога. И задача тогда была одна: не допустить того, чтобы расшаталась ситуация. Расшатать тогда её было просто, а вот привести к равновесию – трудно. 

В этот же день прошло заседание облисполкома, на следующий – президиума облсовета депутатов, куда пригласили прокурора области. Тогда областную прокуратуру возглавлял Александр Алексеевич Плешивцев. У него тоже была твёрдая позиция: создание ГКЧП противоречит Конституции. 

Откровенно говоря, мы не могли сначала понять, насколько то, что происходит, серьёзно: телеграф никто не захватил, телефоны работали и во второй половине дня, когда Москва проснулась, можно было связаться с Верховным Советом, где формировалась линия сопротивления. Военные заверяли, что будут придерживаться нейтралитета, хотя директивы от ГКЧП у них были. Люди реагировали по-разному. Вечером выхожу в приёмную, смотрю: портрета Горбачёва нет. Кто снял? Такие-то. Спрашиваю: зачем сняли? «Ну, его же уже нет, этого меченого». По моему требованию портрет вернули на место.

– Ситуация предполагала какой-то плюрализм, а то на расстоянии в 20 лет создаётся такое ощущение, что в Иркутске все были как-то единодушно против ГКЧП. У вас были оппоненты?

– Были. Мы от имени Иркутской области заявили с Ножиковым единую позицию и таким образом прикрыли весь регион. К слову, на текстах заявлений, которые шли в эфир через Гостелерадиокомитет, мне приходилось писать: «Под мою личную ответственность». Руководство Иркутского телерадиокомитета таким образом подстраховывалось. 

В период неопределённости примерно в четверти районных Советов народных депутатов поддержали ГКЧП. Правда, не успели никуда разослать свои заявления. Путчистов формально, с разными оговорками, поддержал Иркутский обком КПСС. Вполне однозначную позицию занимало только руководство КГБ, настаивавшее на исполнении решений ГКЧП. Но и со стороны Комитета госбезопасности жёстких угроз не было, так, воспитательные беседы по телефону. Мол, никуда не рыпайтесь, никаких заявлений не делайте. Это уже после стало известно, что и в КГБ тоже получился раскол. Более 20 офицеров выступили против позиции своего руководства.

– Вы опасались за близких?

– Жену с маленьким ребёнком я практически сразу отправил в Читу к родственникам и перебрался жить в свой рабочий кабинет. А уже 21 августа стало ясно, что путч провалился. 

– Говорят, что в Иркутске действие КПСС было приостановлено раньше, чем в целом по России, и вы принимали в этом участие. Так ведь?

– Да, 24 августа с «Серого дома» исчезла табличка обкома. На это люди специально приезжали посмотреть. Произошло это до указа Ельцина. А началось всё с того, что в пятницу, 23 августа, рано, полседьмого утра, я ехал на работу и увидел дым над зданием, которое занимали органы власти. Я поднялся на пятый этаж в крыло, где сейчас зал заседаний областного правительства. Там была «секретка» обкомовская, и там жгли документы. Мы, естественно, потребовали прекратить. «Секретку» опечатали. В итоге приостановили деятельность партийного архива, опечатали документы. В субботу запретили сотрудникам обкома находиться на рабочих местах. Я написал по этому  поводу пять распоряжений. Всякие ситуации при этом возникали, в том числе имущественные. Была в обкоме энциклопедия Брокгауза и Эфрона. Она исчезла в суматохе, мы её разыскали, заставили вернуть и отдали одной из иркутских библиотек. А из одного кабинета исчез дорогой, тонкой работы нефритовый прибор. Его тоже вернули. Бывший первый секретарь обкома Виктор Спирин в своих мемуарах написал, что я вместе со своим заместителем обыскивал его бумаги. Но на самом деле никакого обыска не было. Он был тогда депутатом РСФСР. По его просьбе я разрешил вскрыть опечатанный кабинет и отдать Спирину его депутатские бумаги, а он захотел прихватить и другие документы. Естественно, ему это не позволили. Иногда сделаешь добро людям, а они интерпретируют.

– Насколько события августа 1991 года были для вас неожиданными? 

– Политическая ситуация в стране была непростая. Не было определённости. Горбачёв постоянно лавировал между коммунистами и демократами. Михаил Сергеевич почему-то отказался от всенародных выборов, что придало бы ему, как президенту, большей легитимности в ситуации 19 августа. Плюс в это время Ельцин и Горбачёв дрались за власть. Такое было напряжение во всём, и должно было где-то прорвать. Население тоже устало. Я помню, 19-го шёл по коридору, а уборщица говорит: «Правильно, что ГКЧП сделали. В стране надо наводить порядок. Мне сейчас детей надо собирать в школу, а я им не могу купить ни одежду, ни обувь, у меня холодильник пустой». Это было время не просто экономического кризиса, а экономического распада. И когда начались экономические проблемы, на окраинах заиграл национализм. Это взорвало страну.  Во главе государства не оказалось мудрых людей, которые соответствовали бы сложности решаемых проблем. Горбачёв никаких проблем решить не мог. Ему говорили тогда: Прибалтику не удержишь. Предлагали принять закон о порядке выхода из состава СССР, только цивилизованно, к примеру, с переходным периодом на 20 лет. Я и Горбачёву говорил в его последний приезд в Иркутск осенью 1991 года о том, что у нас государственно-правовой кризис.

– Сегодня сложно оценить события тех дней. Хочу понять: вот вы не подчинились ГКЧП, значит, были за Ельцина? 

– Мотивация была совершенно другой. Я, как юрист по образованию, тогда кандидат наук, специалист по конституционному праву, не мог поддержать людей, которые действуют неконституционно. О том, что этих людей знали и это были ретрограды, неспособные управлять страной, не буду долго распространяться. Скажу одно: никогда легитимности у ГКЧП не было бы. Более того, создание ГКЧП ускорило развал СССР. Верховная власть должна соблюдать Конституцию – это главный критерий оценки её деятельности.