– До глубокой ночи сидят, а прежде чем уходить, опечатывают шкафы с документами, – со значением говорил один, вероятно, старший. – Кабинет запирают, но свет не выключают, и через отверстие в двери часовые смотрят, не проникнет ли кто в окно. 

«Весьма точно описано», – отметил про себя главный инспектор железных дорог Горчаков.  

Восстанавливает в правах

Вот уже несколько недель по городу носились слухи о министерской проверке на Забайкальской железной дороге, шёпотом повторялись огромные суммы, говорившие о  размахе злоупотреблений. Но при всей их невероятности действительность превосходила описываемое. Господа проверяющие разделились на группы, одна из которых  сосредоточилась на станции Иркутск, другая – на привокзальном складе, а третья разбиралась с особо запутанными делами. И уже после нескольких дней проверок в Петербург был отправлен запрос на присылку дополнительной группы инспекторов. Причём Горчаков обеспечил утечку информации – он пытался хотя бы таким путём  остановить злоупотребления. Но давно запущенный механизм не сбавлял обороты, недостачи, пропажи грузов и багажа выражались в таких цифрах, что в Иркутске появились предприимчивые юристы, скупающие претензии к железной дороге. 

К примеру, на углу Ланинской и Фадейшинской принимал некто Лев Иванович Вульф. И, кстати сказать, он внимательно наблюдал за всеми передвижениями Горчакова по линии. Отметил и то, что на станции Слюдянка большая группа машинистов подала очень содержательную жалобу, подкреплённую не только расчётами, но и образцами плохого угля, насаждаемого начальством. 

Главный инспектор обещал разобраться, и весть об этом стремительно разнеслась по дороге – к статскому советнику потянулись уже и специалисты, уволенные за участие в забастовке. И газета «Сибирская заря» засвидетельствовала, что столичный инспектор «восстанавливает в служебных правах». 

Правда, сам Горчаков в этом не был уверен – потому что был прекрасно осведомлён о всех сбоях в огромном государственном механизме. И даже когда иркутской судебной палатой оказались оправданы несколько «забастовщиков», он  не поспешил заявить о торжестве справедливости. И действительно: приговором Сената освобождённых возвратили в тюремный замок. 

«По кассации их, должно быть, опять оправдают, – прибрасывал статский советник Горчаков, – но пока суть да дело, люди отсидят уж «свой» срок. И снова пополнится армия недовольных Сенатом, правительством и Государем!»

«Царские» дни

Царскую волю в Иркутске со времени приезда комиссии почувствовали пока только раз: через известие, что новая военная форма не получила высочайшего одобрения. А ещё по городу поползли слухи (вскоре официально подтвердившиеся), что у царской арки забил грязный мыльный «ключ», стекающий в Ангару. И хотя городская управа установила, что причиной тут банные трубы, неожиданно лопнувшие, это разъяснение «не заметили», и по дальним уже переулкам зазмеилось: «У царской арки грязный ключ забил»…

В Петербурге Горчакову не раз доводилось слышать, что «провинция патриархальна», «в провинции монархические настроения ещё очень сильны». Действительно, в Иркутске не пропускали многочисленные царские дни.14 мая нынешнего, 1907 года в кафедральном соборе совершена Божественная литургия и торжественное молебствие  по случаю очередной годовщины коронования их императорских величеств. Засим последовал и парад.

За неделю до него был парад, посвящённый дню рождения Государя Императора, а последняя неделя мая по традиции отдавалась императрице – с непременным молебствием по случаю рождения и торжественнейшим парадом.

В мае 1907 года привычный «царский календарь» пополнился богослужениями «об избавлении священной особы Государя Императора от угрожавшей ему опасности». 9 мая благодарственный молебен отслужили в иркутском кафедральном соборе, а на другой день – в городской думе перед началом заседания. Гласные даже отправили телеграмму на имя председателя Совета министров, но от внимательного Горчакова не ускользнуло: обе акции явно запоздали. И обе подтолкнула поступившая накануне телеграмма  министра путей сообщения: «31 марта сего года обнаружилась подготовка целого ряда террористических актов. Причём предполагалось также посягнуть на особу Государя Императора. Попытка, к счастью, не имела успеха. Предлагаю везде, где возможно,  отслужить молебны, пригласив всех служащих, мастеровых и рабочих». Много ли собралось станционных мастеровых, Горчаков затруднялся сказать, но он мог засвидетельствовать, что в Иркутске всё ограничилось «присутственными» особами. 

Единственное всенародное богослужение, с молящимися и на паперти и в церковной ограде, прошло в Благовещение, и в этом страстном обращении к Богу чувствовалась последняя надежда, когда нет уже веры ни в губернатора, ни в царя.  

Парадный подход

К параду по случаю рождения императрицы был приурочен и приезд в Иркутск генерала  Пантелеева, командированного по высочайшему повелению для ревизии войск. Никто, впрочем, не сомневался: состояние будет оценено как блестящее – надо лишь получше принять многочисленную пантелеевскую свиту да обеспечить отменный парад.  

В приёмах иркутяне преуспели давно; что до парада, то начальник края генерал-лейтенант Селиванов лично встал на правом фланге, впереди юнкеров, и велел пустить войска церемониальным шагом, артиллерию – рысью, Верхнеудинский казачий полк – карьером, а иркутскую казачью сотню – в налёт! И погода благоприятствовала, ветерок чуть покачивал флаги, которыми были щедро украшены все  прилегающие здания. Пантелеев благосклонно поглядывал по сторонам, свита ловила и немедленно повторяла каждое выражение на его холёном лице…

Через день столичные щёголи расточали комплименты в иркутском институте Императора Николая I. Казалось, петербуржцы заполняли собой всё пространство, но их улыбки, ужимки, тосты испарились вместе с хмелем от выпитого шампанского. И снова поползли по гостиным тревожные слухи, что царские-де парады без неприятностей не обходятся: если даже нет ушибленных, что-нибудь непременно загорится или вдруг обрушится дождь. А «царская арка» мало того, что бьёт грязным ключом,  но ещё и треснула – прямо по центру свода. 

«Запеленать всех членов общественного собрания!»

Многочисленные «трещины» обнаружились и в недавно ещё сплочённом общественном собрании. О чём бы ни шла теперь речь, мнения немедленно разделялись, силы тратились на внутренние и нередко надуманные конфликты. В присутствии многочисленных членов часами дискутировались мелкие вопросы, вполне разрешимые советом старшин. Время от времени кто-то из здравомыслящих напоминал о более серьёзных вопросах, но помогало ненадолго – и опять создавалась «особая комиссия, которая бы проверила выводы всех прежних комиссий». Бывало, шесть десятков солидных господ расходились, так и не решив, есть ли кворум, то есть не открыв заседание. Под занавес какой-нибудь деловой человек по фамилии Мейер восклицал: «Два часа потеряли!» – и предлагал совету старшин «запеленать всех членов общественного собрания, дать им соски и кормить молочком».

Пока лучшие люди впадали в младенчество, на улицах пробовали силу громилы: «3 мая на Подгорной, у дома 50, здоровенный детина избивал дряхлого старика, просившего у проходящих защиты. Но проходящие  не решались подойти к гиганту-истязателю ввиду обнаруживаемой им громадной силы», –  констатировала  газета «Сибирская заря». С ней перекликались «Иркутские губернские ведомости»: «Безобразия, о которых не раз уже писалось в местной прессе, продолжают находить себе место на наших кладбищах:  с могилок не только таскают венки и выкапывают цветы, но и ломают кресты и даже разворачивают оградки». 

«Их разворачивают в сторону революции, так же как в Петербурге, Екатеринбурге  и пр. Как бы не зажиться мне и не увидеть плоды этих страшных разворотов»! – горько думал статский  советник Горчаков, засиживаясь с газетами после ужина. Правда, виду не подавал и на другое утро подъезжал к управлению Забайкальской дороги подтянутым, собранным, деловитым. Его энергии удивлялись, а он очень негромко отвечал про «энергию распада, коей грех не воспользоваться».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников библиотеки Иркутского государственного университета.