Прогулка с профессором Леви начинается от Центрального рынка. По улице Дзержинского ползёт обычная для буднего дня автомобильная пробка. Между машинами снуют пешеходы, жизнь бурлит.

– С центром города у меня определённая связь, поскольку я здесь жил семь или восемь лет, – говорит профессор. – В 1960-м, когда я приехал в Иркутск, здесь находился Центральный рынок, Торгового комплекса не было. Между улицами Дзержинского и Тимирязева стояли зелёные прилавки, где продавали всевозможную еду. Помню замечательные огурцы. Их солили в бочках, которые погружали в реку под лёд, чтобы они были хрусткие и плотненькие.

В каком году начали сносить этот рынок, точно не помню. Но строительство Торгового комплекса сильно нарушило геологическую среду, на которой он стоит. Я жил тогда в четырёхэтажном доме на углу Байкальской и Тимирязева, а напротив стояло жилое здание ещё сталинской постройки. В конце 1960-х в подвалах начала подниматься вода. В нашем доме она подошла к уровню входа в подъезд, на противоположной стороне улицы ситуация была ещё хуже. 

– А как вы очутились в Иркутске?

– Я родился в Москве, в Калинин-ском районе, рядом стояли два института – Московский энергетический и Всесоюзный энергетический. МЭИ – учебный, ВЭИ – экспериментальный. В феврале 1947-го я родился, а в 1948-м родители уехали из Москвы, я остался с бабушкой и тётушкой. 

Жизнь известного иркутского графика Георгия Леви, отца собеседника «СЭ», сложилась непросто. Он был студентом училища искусств им. 1905 года в Москве, но в 1939-м ушёл в армию, служил на Западной Украине, работал в СМЕРШе, был в плену. Когда в 1946-м вернулся в Москву, уже глубоко больным человеком, ему посоветовали уехать из столицы.

– Время такое было, – поясняет Леви, – всем, кто был за границей, советовали уехать. В Иркутске у отца был фронтовой друг. Долгое время родители жили в Иркутске II. Мама вела курсы английского языка на авиазаводе. 

Я оказался здесь после окончания шестого класса, в июне 1960-го. Город мне сразу понравился. Он был старинный, спокойный, очень много деревянных домов с резными наличниками. Папа рассказывал, какие из них польские, какие прибалтийские, русские. Отец как раз собирался с академиком Окладниковым на раскопки в район Бурети и взял меня с собой. Хотя родители не настаивали, чтобы я остался в Иркутске, после экспедиции я решил не уезжать. 

– Не хотелось ли позже вернуться в Москву?

– Иногда хочется. Вы знаете, тогда все были, наверное, немножко бедные, но довольные своей жизнью. По крайней мере, мы, дети, так ощущали. 

В конце 1960-х, продолжает Леви рассказывать о центре города, он ходил гулять со старшей дочкой на набережную. Там стояла эстрада, где по выходным играл военный оркестр. 

– Люблю вальс, но для того, чтобы его танцевать, мне надо очень много пространства, – смеётся профессор. – В молодости я вообще мог на этой эстраде танцевать один.  

Потом берег реки стали забирать в бетон, но, видимо, не везде удачно, потому что он до сих пор проседает. С другой стороны, это было оправданно. До 1957 года, пока не запустили Иркутскую ГЭС, в городе бывали так называемые зимние наводнения. Сибирские реки замерзают не сверху, а со дна. Когда шуга – лёд, который отрывается от дна и идёт на поверхность, – наконец схватывалась, появлялся «ледяной мост» от Глазково до Нижней набережной, он выходил к Московским воротам, которые находились там, где сейчас здание педуниверситета. 

С этими деревянными воротами связана вот какая история. В пустых колоннах ворот размещался иркутский архив. И однажды кто-то из любопытных горожан проверил замки. Оказалось, что они висят, но не закрыты. Народ начал потихонечку растаскивать архив и продавать его на рынке древностей. Какие ценные документы по истории освоения Сибири оттуда ушли, никто сегодня не знает.

Город, с виду тихий, в то время, когда Кириллу Леви было 16–18 лет, делила между собой шпана разных районов. 

– Например, на улице Карла Маркса, которую иначе чем Брод (от слова Бродвей) не называли, была бродовская шпана. На каждом углу кто-нибудь останавливал и просил 20 копеек – хорошие деньги по тем временам. В маратовской шпане присутствовал и наш бывший губернатор Борис Александрович Говорин. Однажды на каком-то юбилее я ему сказал: «Ну, вот и встретились два шпанёнка – один из Марата, другой из Глазково». Мы с ним почти ровесники.

В 42-й школе я проучился два года, после чего отцу сказали: «Забирайте своего пацана, всё равно от него проку не будет, отдайте в ФЗУ». Я попал в геолого-разведочный техникум и забыл школу как кошмарный сон. 

Затем были два года учёбы в политехническом, откуда Кирилл Леви перешёл в ИГУ на географический факультет, где открылась новая кафедра – геоморфологии. 

– C этого момента и началась моя научная жизнь, – резюмирует собеседник газеты и предлагает двинуться в сторону ЦПКиО. 

В пути наш гид объясняет, что в середине 1970-х годов сильно увлёкся эпохой декабристов, проехал по всем «декабристским» местам. 

– Ощущал, что вообще должен был родиться в то время. Декабристы очень хорошо осознавали смысл их жизни в Сибири – они несли знания, культуру. Эти люди провели здесь почти 35 лет ссылки. Я уже прожил в Сибири 51 год, поэтому могу себе представить, что они принесли с собой в сибирские края. 

Через боковые ворота заходим в парк, останавливаемся около памятника Иосифу Поджио. К выщербленному камню склоняются ещё голые ветки дерева, вокруг валяется разнообразный мусор. Пучок искусственных цветов уже неопределимого цвета одиноко торчит из земли.

– Поджио был другом семьи Волконских. Между собой декабристы сплетничали, что у Марии Волконской один из сыновей был от него. Сам Волконский, говорят, вообще был прогрессивный человек, но с возрастом опростился: стал выращивать овощи, фрукты, жил в амбаре. Очень любил ходить по рынку, беседовать с крестьянами и рассказывать им, как правильно вести хозяйство, – говорит Леви. – Видите, в каком состоянии находится памятник человеку, который оставил свой след в истории, прошёл каторгу, занимался просветительской деятельностью. С памятника Загоскину, которому принадлежат слова: «Сейте разумное, доброе, вечное», где-то в начале 1990-х украли овальный бронзовый барельеф. 

Хочу сфотографировать это место, потому что нечасто здесь бываю. – Профессор достаёт камеру.

– Много фотографируете?

– Когда куда-то езжу. Дочери берут иногда фотоаппарат по мере надобности. 

– Они, как и вы, занимаются наукой?

– Одна – юрист, подполковник прокурорского надзора, серьёзная девушка. Вторая окончила факультет социологии, а третья – факультет туризма. 

Попрощавшись с Поджио, мы вновь садимся в машину. Кирилл Георгиевич отмечает:

– Много чего вспоминается, я ведь практически этот город и не покидал: полгода – в экспедиции, полгода – здесь. 

– Есть какая-то иркутская черта, которую вы любите больше всего? 

– Иркутская старина, которая всё-таки как-то умудрилась сохраниться. Сейчас варварским способом добывают землю в черте города, сжигая или выбрасывая на свалку старые здания. На остановке трамвая «Улица Степана Разина» рядом со школой находился один из самых старых деревянных домов города, который устоял даже при великом пожаре. Теперь его нет. Вон остатки резьбы торчат, хотя можно всё это отреставрировать. Ведь смотрите, как восстановили дом Сукачёва.

Здесь вообще было много всего интересного. Именно в Иркутске появилась первая книга в Сибири. Меня иногда удивляет, что наши власти – губернские, городские  – наплевательски относятся к науке, культуре, искусству. Всё решают сиюминутные житейские проблемы, никоим образом не заглядывая в будущее. Какое наследие мы оставим? А ведь Иркутск всегда был культурной столицей Сибири.  

Леви обращает внимание на дом в глубине площади Декабристов, в котором среди мастерских иркутских художников в верхнем этаже была мастерская и у его отца: 

– Дальнюю угловую мастерскую занимали художники Тетенькин и Фридман. Они много путешествовали по Сибири и собирали колокола. В мастерской выбили несколько кирпичей в стене, проложили туда деревянные лаги, на которых колокола и развешивали. И когда гулеванили, начинали трезвонить. Соседи, конечно, были в полном «восторге». 

Тем временем останавливаемся у красавицы Казанской церкви в предместье Рабочее. 

– Дедушка по материнской линии был выходцем из семьи священнослужителей. Несмотря на то что в советские времена говорить о религии было как-то не принято, бабушка с дедушкой и тётушка всегда повторяли: ты можешь не верить в Бога, но уважать веру ты должен. Я это усвоил. В советское время в этой церкви были овощные склады, она была в ужасном состоянии, повсюду торчали голые кирпичи. Никакого уважения, а ведь многие наши предки с этой верой жили. 

Однако рабочие предместья были интересны не только шпаной и церквями. 

– Там развиваются такие природные процессы, которые для самого города не очень полезны, – говорит профессор. – В конце предместья Марата располагалась автобаза. В этом месте срезали склон и сделали подпорную стенку. В ней стали появляться трещины. Стало понятно, что там очень активно развиты оползни. Аналогичную картину можно наблюдать, когда едешь со стороны старого моста к железнодорожному вокзалу. Кирпичная стена во многих местах уже накренилась. В Иркутске гидрогеологическая обстановка не очень удачная. Известно, что по улице Партизанской в подвалах домов иногда вдруг начинали бить ключи. Город стоит на юрских песчанистых толщах, которые легко подвержены экзогенному воздействию.

Между тем мы возвращаемся туда, где начиналась история Кирилла Леви и его Иркутска.

– Любимые места отдыха жителей Глазково в мои времена – парк Парижской коммуны, курорт «Ангара», стадион «Локомотив», куда зимой ходили на каток. 

В парке, видите, такие обширные ямы? Это так называемые суффозионные воронки, внизу у каждой есть отверстие – понора. Они иногда забиваются. Когда я приехал в Иркутск, весной растаял снег, а в этих ямах остались озёра. В них плавали деревянные круги от кабельных катушек, детьми мы на этих плотах катались.  

Наша последняя остановка – дом №17 по улице Маяковского. На жёлтой стене – мемориальная доска известному иркутскому графику, оформителю и театральному декоратору Георгию Леви. Но квартира на первом этаже, которую занимала семья, уже перестроена в какой-то офис. Мы обходим здание с тыла. Профессор Леви показывает окошко, через которое мальчишкой забирался домой. Во дворе стоял круглый стол, за ним собирались соседи, выносили патефон. Сейчас здесь гаражи, другие дома напротив, асфальт, новая весна.