За 30 рублей можно уже потребовать и порядочности

Всю предварительную работу Баранов провёл самым тщательным образом и, кажется, склонил самых влиятельных в нужную сторону, но все знали, насколько непредсказуемы решения Думы… И точно: в первые же минуты раздался недоумённый вопрос о «неожиданных ассигнованиях». После небольшой паузы поднялся Херимон Фёдорович Колоколов, как всегда, по-судейски строгий:

– Я тут слышу о несвоевременных, нецелесообразных тратах, – он неспеша оглядел всех собравшихся, – слышу – и не могу согласиться. Если с прибавкой состав полицейских чинов улучшится, то отчего бы и не прибавить? В самом деле, господа, нельзя же за 17 рублей жалованья сыскать на должность городового порядочное лицо? А вот за 30 можно требовать уже некоторых нравственных качеств. 

– В сущности, прибавка не Бог весть какая большая, – подхватил директор промышленного училища Викентий Иосифович Тышко, – обычное же вознаграждение столь мизерно, что на него младшему полицейскому чину и прожить-то нельзя. Не случайно в пору войны с Японией, когда всё вздорожало, мы остались без городовых, и, если б не помощь из России, даже страшно представить, чем бы всё это кончилось. В прошлом году, когда мы, только в качестве опыта, увеличили жалованье городовым, положение сразу изменилось: стало меньше грабежей, преступники теперь почти сразу задерживаются… Не так ли, Николай Андреевич? – он оглянулся на полицмейстера. Но тот и ответить ещё не успел, а Тышко вспоминал уже о недавно погибшем при задержании городовом Подворчане. Гласные смягчились, полицмейстер же, напротив, напрягся: он опасался, как бы попутно не выскочило наружу сегодняшнее зверское убийство на Троицкой.

Хотел написать заявление, но не успел

А залогом жизни и здоровья, как и прежде, считалось какао

Это несчастье выросло из другого, увы, нередкого на железной дороге: несколько лет назад ссыльнопоселенец Олимпий Модзиевский попал под поезд и лишился обеих ног до колен. Ему было за шестьдесят, жена умерла, дети оставались в России и сами уже имели внуков – в общем, оставался один путь – в богадельню. Но свободного места не оказалось, да и знакомые Модзиевского, супруги Кали-новские, уверяли, будто бы он сможет получить от железной дороги крупную сумму денег, надо только похлопотать – и отвезли его в юридическую консультацию. И так совпало, что именно в этот день дежурил присяжный поверенный, недавно проигравший дороге крупный иск, – желание взять реванш определило всё. Через полгода он высудил инвалиду 1700 рублей и даже отказался от гонорара. 

Осчастливленный Модзиевский собрался было в Россию, но Калинов-ские уже подыскали ему компаньона из ссыльных, и вскоре на Троицкой, 27, открылась польская мелочная лавка. Место здесь было хорошо приторгованное, народ не выводился, благо старик инвалид был на месте в любое время суток. Но вот что странно: он выглядел теперь более озабоченным и часто жаловался соседям, что Калиновские забирают у него деньги «в долг», а не отдают. Говорили, будто бы он даже написал заявление, но в полицию передать не успел: на другое утро его изрубленное туловище обнаружили в проруби напротив бань Каменщикова. 

Такие известия пулею облетают весь город, и Баранов опасался, что к началу думского заседания он не будет ещё иметь верных сведений о поимке преступников. Но сразу же за выступлением Тышко (и словно бы в подтверждение ему) в приоткрытой двери зала заседаний показалось торжествующее лицо помощника – и у Николая Андреевича отлегло. 

Две недели спустя фамилия Модзиевского снова всплыла в газетной хронике – вместе с недостававшими останками его тела, прибившимися к берегу у Георгиевского переулка. Но эта жуткая подробность не повлияла уже на исход дела, а только напугала двух женщин да прибавила работы владельцу бюро похоронных процессий А.И. Шастину.

Без риска разориться

Продвигая собственные товары, иркутские коммерсанты
не стеснялись касаться
и деликатнейшей темы смерти

Накануне у Шастиных случился конфуз: извозчик доставил к ним не-знакомую даму с племянником и посылкой из Петербурга – для священника Шастина. Хозяйке долго пришлось объяснять, что «тут другие Шастины», и даже дать обеих дочерей в провожатые. Барышни довольно скоро вернулись, но совершенно раздосадованные, что «папенькино дело неприличное, о нём так неловко рассказывать образованным людям из Петербурга». Алексей Иннокентьевич краем уха услышал, обиделся и даже грозил оставить обеих без приданого.

Похоронные фирмы никого в этом городе не выводили в миллионеры, но они давали крепкий и во всякое время обеспеченный доход. При этом не было и особенной конкуренции, до самого недавнего времени Шастину не приходилось даже давать объявлений в газету. Но в прошлом, 1906 году он почувствовал, что становится тесно, и недавно снёс в «Губернские ведомости» рекламу, а теперь подумывал, не повторить ли её. 

Хозяин не выпустил ни одеяла, ни грабителя

Каждый свой день Шастин начинал с «Хроники происшествий», но ещё более любил он слушать городовых и всегда мог сказать, в каком околотке сейчас свирепствует скарлатина или, например, дифтерит, где орудует больше грабителей. Недавно злоумышленники средь бела дня пробрались в хорошо охраняемую квартиру Миндалевича в самом центре Иркутска, на углу Большой и Мало-Блиновской. Услышав в зале незнакомые голоса, хозяин поспешил – и увидел двух здоровенных парней, один из которых упаковывал накануне купленное одеяло. «150 рублей плачено!» – закричал Миндалевич, бросаясь на похитителя. На лестнице, ведущей к выходу, между ними завязалась такая борьба, что перила не выдержали – и оба упали вниз. Любопытно, что при этом хозяин не выпустил ни одеяла, ни грабителя и, верно, задержал бы его, но подоспел другой злоумышленник, вооружённый ножом. Миндалевич с тоской оглядел новое одеяло – и выпустил грабителей через парадную дверь. 

Но самые большие сюрпризы таили «номера» – крохотные комнатки, сдававшиеся без разбора. Так, в конце Саломатовской, на квартире мещанки Виноградовой, жил молодой техник, проводивший выходные у микроскопа и варивший желатин для бацилл чахотки, с которыми этот любознательный молодой человек проводил какие-то опыты. Однажды он загостился у приятелей, и хозяйка приняла в его комнату на ночлег старика, представлявшегося афонским монахом. Весь вечер он читал вслух о страшном суде, утром же хозяйка не нашла ни его, ни своих денег, ни микроскопа студента, ни его коробки с желе. «Деньги, конечно, необходимая страннику вещь, но что он будет делать с размножившейся колонией чахоточных бацилл?» – иронизировали газетчики. 

Этот странный первоклассный доктор Тыжнов

Что до Шастина, то его, уж давно переставшего удивляться, натурально сразила новость о кончине городского врача Сосфена Порфировича Тыжнова. Он прекрасно знал этого доктора, да и кто же не знал его, отслужившего в Бирюсинском этапном лазарете, а затем приглашённого в Иркутск, где работал он в городской и тюремной больницах, параллельно опекая Трапезниковское ремесленное заведение и Мариинский детский приют. Сирот и просто бедных он лечил совершенно бесплатно, и Шастин, случалось, пенял ему: «Чужих спасаете, а свою-то семью норовите оставить без средств!».

Так оно и вышло, в конце концов, но только бесплатно хоронить Сосфена Порфировича Шастину не пришлось: весь Иркутск сбросился по копеечке. Многие заказали траурные венки, и два детских хора не смолкали до самого кладбища, несмотря на ужасную погоду. На поминках повторяли на все лады чью-то очень удачную фразу: «Он не сделал славы среди богатых, но все бедные знали, какой Сосфен Порфирович первоклассный доктор и человек».

 «Вот именно, первоклассный! Теперь-то я понимаю, что у нас общего!» – утешился владелец похоронного заведения. И, вернувшись домой, продиктовал новое объявление для газеты: «А.И. Шастин, владелец первоклассного бюро похоронных процессий. Купивши гроб в моём заведении, цена на катафалк изменяется с большой скидкой. Купив металлический венок и траурную ленту, лента печатается бесплатно тут же, в бюро».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников библиотеки Иркутского государственного университета.