Невозможно оставаться порядочным, не отсидев за политику!

Однако, внимательно глядя фельетонисту в глаза, сочувственно кивая и даже вздыхая в наиболее подходящих местах, редактор думал исключительно о своём. Он досадовал, что продолжительность жизни печатных изданий стремительно падает: открывшееся в феврале нынешнего, 1906 года, «Сибирское обозрение» продержалось менее пяти месяцев, а «Восточный край», сменивший его, – только пять недель. И «Восточной Сибири» Бауэрберга уготован, возможно, недолгий век, но тем важнее успеть извлечь из газеты прибыль! А Давид нисколько не сомневался, что газетное дело должно быть исключительно прибыльным, в особенности теперь, когда если не война, так Манифест о свободах, революция, разгон Думы – есть на чём поднимать тиражи и удерживать их. Разумеется, силами талантливых журналистов, любимцев читающей публики. И Бауэрберг снова вслушался в монолог разгорячённого Золина.

– Наши отцы лукаво подмигивали друг другу, читая Щедрина, насаждая больнички, школы и искренне считая себя поборниками свободы, – иронизировал фельетонист. – Священники тогда просто священствовали, купцы просто торговали, а доктора прописывали пиявки и клизмы. Только изредка обыватели полушёпотом, по большому секрету проговаривали, что недурно бы завести хоть совсем маленькую конституцию. И такие либеральные речи вполне сходили тогда за некую деятельность. Но то время безвозвратно ушло, требования несказанно повысились, и теперь уже невозможно оставаться порядочным, не отсидев трёх месяцев за политику!

«А вот это уже афоризм, достойный «Восточной Сибири»! – ухватился Бауэрберг и немедля сделал Золину предложение, обещая «наилучшие из условий» и (на этот раз) веря, что действительно сдержит слово.

Берите пример с Ивана Ивановича!

Кадровый голод, таким образом, был утолён, и редактор хотел уже «вынуть из кармана» заранее приготовленный тост, под селёдочку, однако не удержался и задал-таки с утра засевший вопрос:

– А верно ли то, что пишут в столичных изданиях о Государственной Думе? – он поискал в портфеле и достал испещрённый карандашом газетный номер. – Вот, тут я отметил любопытнейшие сведения: будто бы 1 депутат после заседания умер, 1 сошёл с ума, 1 убит, 2 подверглись истязанию, 10 скрываются, 5 высланы, 33 подвергнуты обыску, 24 заключены в тюрьму, 182 привлечены к суду с устранением от службы, общественной деятельности и лишением политических прав…

– Цифры скоро забудутся, если только за первою Думой придёт вторая. А будет ли и вторая? Вот в чём вопрос. Мнения иностранных корреспондентов разделяются приблизительно в тех же пропорциях, что и сообщения наших телеграфных агентств…

Бауэрберг вытянул губы трубочкой: сказать по правде, он совсем не любил отвлечённых разговоров, и газета как трибуна совершенно не привлекала его. Она представлялась ему просто фабрикой, ежедневно выбрасывающей на рынок скоропортящийся, но крайне необходимый товар. Когда же ему пеняли и приводили в пример «прогрессивного Ивана Ивановича Попова», он только усмехался:

– И для Ивана Ивановича «Восточное обозрение» было в первую голову прибыльным предприятием! Жандармы, конечно, утверждали иное, но на то ведь они и жандармы. А Попову политическая ангажированность служила верным средством удержания тиража!

Одна только сумеет разобраться и осветить

А вот в канцелярии генерал-губернатора сожалели и о закрытом «Восточном обозрении», и о Попове, теперь уже москвиче, год назад ещё мирно обедавшем у начальника края. В то недавнее время и господа революционеры казались понятными, и будущее не таким уже страшным и вполне предсказуемым. Теперь же и выдающиеся умы терялись и путались в догадках о завтрашнем дне. Хорошо хоть, что с Государственной Думой появилась какая-то определённость: после двух–трёх недель замешательства по правительственным каналам на места начали поступать срочные депеши о немедленной подготовке к новым выборам.

Все депеши писались под копирку, однако же на местах виды и намерения правительства толковались по-разному. Правительство ещё не ведало средства сделать управление единообразным, согласованным, подчинённым общей движущей силе, и поэтому винтики государственного механизма вращались в совершенно разные стороны. Тем более что после политических «акций и реакций» всё менялось на глазах – распадалось, срасталось на новой основе, порой принимая очень странные формы. Ясно было, что предстоящие выборы пойдут и совсем уж в другой среде, и совершенно по-разному – в силу местных особенностей.

Иркутского генерал-губернатора Селиванова, как недавнего назначенца на этот пост, чрезвычайно интересовали все местные особенности. Но губернатор Моллериус не спешил и на йоту расширить узкие рамки традиционных докладов, очевидно, ещё приглядываясь к патрону и соблюдая известную осторожность. Впрочем, оба сошлись на том, что оценка деятельности первой Государственной Думы принадлежит исключительно истории, которая «одна только сумеет разобраться и беспристрастно осветить».

Портфель оказался пуст

Будь Моллериус пооткрытее, Селиванов поделился бы с ним своими недоумениями. В сущности, весь короткий период существования первой Думы она агрессивно противостояла Совету министров – и уже потому была обречена на провал. В то же время и кабинет министров оказался совершенно не подготовленным к диалогу: в его портфеле не нашлось ни одного законопроекта, увязанного с положениями Манифеста 17 октября. И скандальное предложение министерства народного просвещения обсудить уставный документ об оранжерее и прачечной Юрьевского университета только усугубило конфликт.

Впрочем, куда охотнее генерал-губернатор размышлял о подвижках в работе нового кабинета, ведь то тут, то там ощущалось уже стремление улучшить незавидное положение, в котором пребывала Россия. В канцеляриях готовились законопроекты по водворению конституционного строя, появился целый ряд правительственных узаконений в духе Манифеста 17 октября. Шаги в развитии веротерпимости (легализация общин старообрядцев и сект, исключая изуверские) казались генерал-губернатору просто революционными, а стало быть, и опасными.

Долой источник «безгрешных доходов»!

Впрочем, у господ революционеров было иное мнение. И иркутская оппозиционная пресса усмотрела в религиозных уступках «момент полного торжества бюрократического начала». Главным источником раздражения стал контроль за сектами местных администраций: «К чему же было создавать новый источник трения, присваивая администрации, простому исполнителю закона, судейские функции? – возмущалась «Восточная Сибирь». – В цивилизованных странах типа правового государства блюстителем закона является суд. Так будет, несомненно, и в конституционной России. Нельзя не отметить стеснительных и прямо неосуществимых условий открытия религиозных общин. Так, одним из требований поставлено заявление за подписью не менее 50 лиц. Между тем как основное условие существования христианской общины дано нам самим Христом: «Если собралось два или три во имя Моё, то и Я посреди их». Таким образом, нет ни канонических, ни логических оснований требования 50 сторонников того или иного вероисповедания. Затем, определение территории, на которой будет действовать община, даст повод к казуистическим придиркам низшей администрации, привыкшей в ограничениях старообрядцев и сектантов видеть источник «безгрешных доходов».

Губернатор Моллериус, перечтя, без труда вычислил, чьей рукою написан был этот текст, и почувствовал лёгкий приступ раздражения. Генерал-губернатор, ещё слабо ориентированный на местности, никого и не вычислял и, быть может, поэтому ни на кого не обиделся. А сделал простой вывод, что одного лишь творчества бюрократов мало там, где затрагиваются вопросы чрезвычайной важности.

Упростить, чтобы потратить

Селиванов с интересом наблюдал, как растёт, усложняется государственная машина, как приспосабливается она к меняющимся потребностям, выделяя совершенно новые отрасли, обустраивая их на современных началах. Естественно, завелись и разного рода сановные специалисты, например, по насаждению на востоке промышленности или по колонизации Сибири в целом. Под этих специальных чинов создались особые комитеты и ведомства, уже не подчинявшиеся министерствам. Одна важная особа сосредоточила в своих руках все нити переселенческого дела в Сибири, включая и финансовую. Громадные суммы потекли в неизвестном никому направлении, и когда госконтроль появился с проверкой, никаких документов обнаружить не удалось.

Показательно, что сам чиновник оправдывался тем, что вёл дела «без всякой формалистики». Да, в последние годы Селиванов встречал немало борцов с бумаготворчеством, он же мог засвидетельствовать, что нередко они получали значительный ход по службе – и тогда стремление упростить и удешевить заканчивалось колоссальными тратами из казны. Вот что было действительно страшно, а не колкости местных газет, задевающие Моллериуса.

Талалаев против Маркса!

По наводкам жандармов, «Комитета трёх» генерал-губернатор время от времени проводил артобстрел, закрывая крамольные газеты, высылая издателей-редакторов. Но чем более открывалось оппозиционных изданий, тем более и отпадала нужда в репрессиях: в тесном пространстве газетно-журнального мира редакции начинали толкаться, и оставалось лишь наблюдать, как они истребляют друг друга. Летом 1906-го иркутской читающей публике предлагались попеременно «Сибирское обозрение», «Восточный край», «Жало» – в добавление к привычным «Губернским ведомостям». И августовский выход на сцену Давида Бауэрберга, мягко говоря, никого не обрадовал. Ни одна из редакций не пожелала разместить рекламу нового издания, а журнал «Овод» объявил конкуренту настоящую войну.

Конфликт коммерческих интересов обозначился ещё в июле, когда несколько предпринимателей объединились для выпуска ежедневных сообщений телеграфных агентств. Издатель «Овода» господин Талалаев принял на себя все расчёты с типографией и, как видно, не устоял перед соблазном завысить реальные траты. А возможно, обвинение в мошенничестве было только плодом больного воображения компаньона Арнольда Маркса. Но так или иначе, а Маркс публично и не стесняясь в выражениях обвинил Талалаева в прибавленной стоимости бумаги, равно как и труда метранпажа, наборщиков, печатников. Все перипетии конфликта, естественно, смаковались на страницах газет, и тут уже было не до интересов читателей, не до простейшей этики.

Столь порочную наклонность конкурирующих изданий подметил ещё предшественник Селиванова – генерал-губернатор Алексеев. И он сделал ход конём, разрешив приостановленный стараниями жандармов журнал Талалаева «Жало». Мина замедленного действия превосходно сработала: все исполнили роли, написанные для них генерал-лейтенантом. Сам он, кстати, был уже далеко – в Москве, где, среди прочего, обнаружил и один очень умный журнал под названием «Будильник». В каждом номере там давались карикатуры на злобу дня, но при всей остроте ни к одной из них было невозможно придраться. Секрет оказался очень прост, и редакция каждый раз выносила его на обложку – как призыв развивать свободу исключительно мирным способом.

В сущности, этого можно было бы пожелать и властям.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского