Схватил типаж, но тему не нашёл

Бондаренко кивал – он и в самом деле не сомневался, что сделает первоклассный номер, только лишь просмотрев иркутскую хронику. Увы, популярнейшее «Сибирское обозрение» незадолго перед этим закрыли, а «Иркутские губернские ведомости» оказались настолько засушенными, что и зацепки не нашлось никакой. За три часа до представления Бондаренко отправился «за материалом» на Хлебный базар. Тут схватил он несколько любопытных словечек из местных, подсмотрел интересные типажи, но на тему не вышел и, раздосадованный, вернулся обратно. 

Господин Серж, сразу всё поняв и ни о чём не спросив, задумался, а минут через пятнадцать передал одевавшемуся клоуну мятый лист «Сибирского черносотенца». Судя по запаху, в него заворачивали рыбу – значит, можно было предположить, что газета знакома и торговцам, и мелким покупателям, а это давало уже известный шанс. Кроме того, Серж распорядился отодвинуть начало представления – чтобы дать Бондаренко время. И клоун им прекрасно воспользовался, придумав несколько острот по адресу черносотенцев. Вышло не затёрто, смешно – и Серж первым расхохотался. Но Бондаренко-то сразу почувствовал, что публика «не услышала», добавил несколько новых острот – Серж снова расхохотался, а публика снова «не поняла». Зато всё ухватил полицейский служитель, дежуривший на представлении, – и на другой же день клоун был вызван в городскую полицию. 

Стихия отступила – пока…

Внушение было не столь продолжительным, но томительное ожидание в приёмной совершенно лишило клоуна сил. Под конец он собрался и прибег к надёжному средству, представив всё самое худшее, что может с ним произойти. И понял, что ни расстрел, ни тюрьма ему не грозят, а высылке из Сибири он был бы даже и рад. Это открытие так обрадовало Бондаренко, что он вскочил, обернулся к окну – и с радостью обнаружил, что дождь совсем кончился и солнце всё залило вокруг!

К вечеру лужи совершенно высохли, и публика образовала у кассы очередь. Господин Серж так оживился, что лишь мельком спросил Бондаренко: «Ну как?» – и, ещё не услышав ответа, умчался. А зря: клоуну, как ребёнку, хотелось похвалы и участия. 

Острил он сегодня так общо, что придраться было уже совершенно нельзя, но всё же не мог избавиться от ощущения, что все «истинно русские люди» нынче здесь и только и ждут хоть какого-то повода наказать его.

С шашкой наголо!

Иван Александрович Мыльников, давний и большой поклонник театра, цирк не очень жаловал, хоть когда-то, в детстве, конечно, любил – как и конфеты в шуршащих фантиках. Позже, заработав первые деньги, он за вечер съел целый кулёк и совершенно успокоился. Но года три уже как опять пристрастился к сладкому. Так и с цирком: недавно ехал мимо и подумал вдруг, что неплохо бы зайти. И зашёл – в тот самый раз, когда клоун прошёлся насчёт черносотенцев. 

В отличие от большинства публики, Мыльников был прекрасно осведомлён и о «Сибирском черносотенце», и о заменившем его «Сибиряке». Клоун не сказать чтобы понравился, но всё же он невольно вернул его к давним мыслям.

«Отчего, – спрашивал Иван Александрович, расположившись в беседке собственного сада, – отчего естественная забота о соплеменниках обращается в ненависть к остальному миру? Отчего отдельный человек может быть и взвешен, и рассудителен, а сойдётся с товарищами – и начнётся «пожар»? А что бы ни говорили там, но идея «свой против чужих» проросла далеко от заповедей христовых – как чертополох, заведшийся где-то в дальнем углу, а теперь окультуриваемый безумным садовником». «Сибирский черносотенец» как сел на коня, так сразу же и пришпорил, и шашкой во все стороны замахал! Мудрено ли, что пришлось ему остановиться, назваться просто «Сибиряком». 

Однако и в новом издании Мыльников обнаружил всё ту же грубую брань и кавалерийский наскок. И вполне согласился с ироничным суждением корреспондента «Восточного края»: «Ругани сколько угодно, но лично меня, конечно, поразил не самый тон газеты – где уж, что уж! – а то характерное для каждого правоверного черносотенца обстоятельство, что газета так и пестрит эпитетами «дубовый», «осиновый», «сосновый». Даже желая похвалить человека, к нему прилагают эпитет «пальмовый». Это очень характерно, это означает, что, даже когда черносотенец пишет статью, перед его глазами непременно носятся всевозможные осиновые колья, берёзовые дрючки, дубовые стяги и пр., и пр. Дуб, сосна, осина – осина, сосна, дуб – вот, в сущности, весь багаж, с которым черносотенный «Сибиряк» выплыл на свет Божий из мрачных недр иркутского Русского собрания».

Даже подневольная губернская взбунтовалась

Наверное, в глубине души каждый «истинно русский» это понимал – и чем более понимал, тем более заглушал этот внутренний голос на общих собраниях. В самих этих собраниях, проходивших при закрытых дверях, было нечто сектантское, так же как в анонимности черносотенных публикаций. И ни один из типографов Иркутска ни за какие деньги не захотел бы рисковать собственной репутацией. Даже подневольная губернская взбунтовалась, и номера «Сибирского черносотенца» выходили, в нарушение закона, без всякой ссылки на типографию. Но и при этом наборщики и печатники ощущали такое давление близких, что ситуация скоро стала просто критической – и в один из дней «Сибирский черносотенец» приказал долго жить.

При этом губернская типография получила заказ на печатание «Сибиряка». Наборщики не сразу вчитались в машинописные тексты, но корректоры встревожились сразу – и отказались работать с номером. Им сейчас же напомнили, что Иркутск остаётся на военном положении, что аресты и высылки продолжаются, но корректоры встали твёрдо, и вскоре к ним присоединились наборщики, разобрав уже свёрстанные полосы. Штрейкбрехеров не нашлось, и выпуск первого номера черносотенного «Сибиряка» оказался сорван. 

«Чудовища» начали просыпаться

Власти дорого дали бы, чтобы замолчать произошедшее, и «Иркутским губернским ведомостям» было строго наказано «не распространяться». Частное «Сибирское обозрение», разумеется, не смолчало бы, но его только что закрыли. Оставался ещё сатирический журнал «Овод», неожиданно получивший «зелёный свет» от генерал-губернатора Алексеева. А кроме того, сработала мина, заложенная ещё бывшим редактором «Восточного обозрения» Поповым: более года назад он, предвидя развитие революционных событий, зарегистрировал целую обойму газет и до поры до времени уложил их на полку. Но с началом опалы на «Восточное обозрение» спящие «чудовища» начали просыпаться, и на месте «Сибирского обозрения» тотчас же появился «Восточный край». И уж он-то не отказал себе в удовольствии описать все события. 

Однако самой большой находкой черносотенные манёвры стали для сатирического журнала «Овод». Говоря откровенно, он испытывал уже творческий кризис: в первых номерах высмеяв всё и сразу, застопорился – и вынужденно переключился на борьбу политических партий. То есть встал на весьма скользкий путь и сейчас же потерял равновесие, обнаружив односторонность симпатий. Жандармы, добившись приостановки «Овода», в сущности, сослужили ему верную службу; но генерал-губернатор Алексеев оказался куда дальновиднее – и дал «Оводу» свет.

Уснул прямо в кресле

Но самую забавную шутку эти пертурбации сыграли со скромным, но постоянным читателем иркутских газет Иваном Александровичем Мыльниковым. Готовясь к открытию собственного магазина на Большой, он волей-неволей запаздывал с просмотром газет, однако привычка читать всё и иметь обо всём своё собственное суждение не давала покоя, и растущая стопка газет в кабинете становилась всё большим укором. Думал было отдавать ей все вечера, но тогда пострадал бы театр, а ещё Антонина Иванова в бытность свою говорила, что её Ивану Александровичу лучше обед пропустить, чем спектакль. И всё же дождливым июльским вечером 1906 года Мыльников уверил себя, что «ничего интересного нынче в городе нет», и устроился в кресле поудобнее. 

Первые два часа ничто не отвлекало его, но ко времени разъезда из театра в ногах появилось беспокойство – и Иван Александрович отправился прогуляться по саду. После он не только всё дочитал до конца, но и сделал традиционные вырезки, а «Маленький фельетон» за подписью «Затрапезный» даже перечёл, вволю насмеявшись при этом. Вероятно, зря, потому что сон, уже подступавшийся, совершенно оставил его. Не помогла и вторая прогулка. Напротив, при ночном освещении хорошо знакомые очертания сада предстали вдруг как таинственные декорации к какому-то ещё невидимому спектаклю. И Иван Александрович начал думать, что, возможно, сегодня было что-то особенно интересное, а он не увидел, пропустил. Вернувшись в комнату, он снова взялся за «Маленький фельетон» (для поднятия настроения) – с ним и уснул прямо в кресле. И вот ведь что самое интересное – оказался в театре смотрящим политический водевиль. 

Вот тебе и ротонда!

Он увидел полный партер и себя в директорской ложе, но без театральной программы. Ему очень хотелось узнать, что даётся сегодня, но спрашивать было неудобно: занавес открывался уже. На сцене был типичный редакционный кабинет, с большим обшарпанным диваном и ворохами бумаг. Вошли двое, в одном из которых Мыльников без труда узнал редактора журнала «Овод», а в другом – фельетониста газеты «Восточный край». Затребовав чаю, они стали высчитывать выгоды, которые может дать открываемая газета «Сибирский черносотенец». Редактор «Овода» даже губами причмокивал, проговаривая:

– Подумать только, какая бездна юмористического материала, знай только перепечатывай да карикатурами обставляй! Нет, я на «Сибирского черносотенца» решительно как на собственное имение смотрю: буду себе полёживать, а он – мне доходы давать. Подписчиков у меня наберётся – страсть, и скоро рассчитаюсь со всеми долгами; а после и домишко себе приторгую, семью на Ямаровские воды снаряжу. 

– Ты, как я погляжу, и «Овод» затем открыл, что на «Сибирского черносотенца» положился, – начал фельетонист газеты «Восточный край», но закончить мысль ему не удалось, потому что дверь отворилась и в кабинет вбежала жена редактора, бледная и вся в слезах.

– Сняли, сняли! – простонала она. 

– Кого сняли?!

– Вывеску «Сибирского черносотенца» сняли… – она опустилась на стул. – Вот тебе и собственный домик! Вот тебе и новая ротонда!

– Да как же они смеют, пообещали, а теперь назад играют? – чуть не плача, возмутился фельетонист. – В конце концов, это даже и непорядочно: мне проценты в ломбард надобно заплатить… 

– За три сажени дров ещё не уплачено, Васенька обносился, а ему нынче в школу идти, – подвывала редакторская жена.

– Я буду жаловаться! – вскочил редактор. – Я к самому генерал-губернатору заявлюсь, я, чёрт меня побери, в Государственную Думу телеграфирую! 

– Ты, ты один виноват! – женщина нежданно перешла в наступление. – Зачем против «Сибирского черносотенца» писал, зачем составлял на кормильца карикатуры? Вот теперь оне и обиделись, и мстят. Изволь сей же момент одеваться и прощения идти просить! 

– Опомнись, матушка, я унижаться не стану!

– Тут дело о счастье семьи идёт, а он о каком-то унижении толкует! Скажи им, что у тебя дети малые, что благородные-то люди не поступают так! А не то я сама вместе с Васенькой буду в ногах валяться!

«Бей жидов!»

Редактор решительно замахал руками – и занавес опустился. А когда он поднялся вновь, все увидели тот же кабинет со спящим на диване фельетонистом. Укрытый газетой, он давал такого храпака, что ни шум в детской, ни громкая перекличка слуг не могли его разбудить. Даже возвращение сияющего редактора не сразу привело его в чувство, и только радостный его галоп по кабинету, с подбрасыванием бумаг и беспрестанными восклицаниями, заставил Затрапезного окончательно пробудиться. Но на этом месте проснулся и Иван Александрович Мыльников.

Переходя на постель, он с удивлением думал о том, что давно уже не засыпал этаким неудобным образом. А также о том, что увлечение газетами до добра никого не доводит. И в самом деле: целых два дня после этого не притрагивался к периодике. Но на третий не выдержал, причём начал с «Восточного края», где в разделе «Местная хроника» прочитал: «10 июля на Хлебном базаре хулиганы хотели было организовать погром и с криками «Бей жидов!» набросились на евреев. Но дело этим и ограничилось, так как конные полицейские дали дружный отпор этим черносотенникам, и они разбежались». 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского