Блюда утратили былой вкус

После случались и не столь удачные годы, но благодать цветения повторялась, и только со второй половины июня, когда дорожки в саду становились белыми, Иван Александрович садился с супругой в экипаж и спешил на какой-нибудь из курортов – подлечиться после напряжённой зимы. Естественно, что и там он не забывал о коммерции и возвращался непременно с товарами – к примеру, с кастельскими винами, во вкусе которых не единожды убеждался. Лишь в 1901-м он  вернулся много позже обычного, без багажа и без сердца: Антонина Ивановна Мыльникова заболела в дороге и скончалась в Москве в последний день октября.

Иван Александрович по-прежнему заседал в учётно-ссудном комитете и в губернском попечительстве о тюрьмах, возглавлял попечительский совет второй хаминовской гимназии. Его торговые обороты росли, несмотря на войну, революцию, и к лету 1906-го он готов был уже открыть большой магазин на Большой  – на том же месте, что и четверть века назад. Но домо-водство и домоседство утратили всю былую прелесть; кухарка божилась, что следует всем рецептам Антонины Ивановны, но блюда не имели уже прежнего вкуса. И пахло в доме по-другому. Правда, если Иван Александрович очень долго сидел в гостиной и всё думал об Антонине Ивановне,  навевало её любимым мылом, когда-то привезённым им с ярмарки, и плечи ощущали тепло. 

Сад зацветал как обычно, но в нём проявилась вдруг некая сумрачность, и Иван Александрович распорядился хорошенько всё проредить – не помогло. Мыльников огорчился, задумался, но решил, что всё-таки не отдаст «милый садик», как Лейбович, под ресторан и не станет устраивать средь деревьев сцену с этуалями и певичками. 

В парижском доме пишут по-русски

Всего более занимали его сейчас хлопоты с открытием магазина. Он и домой теперь возвращался много позже обычного и, уже засыпая, прикидывал, а не передвинуть ли одну из витрин и не поставить ли под углом, как, бывало, предлагала Антонина Ивановна. Параллельно с этим вызревала и другая коммерческая операция – о ней Мыльников и не говорил никому, но время от времени доставал из стола номер «Сибирского обозрения» с объявлением: «А.П.ШАРЛО в Париже (ул. Святой Анны, № 12) покупает и берёт на продажу сырьё всякого рода: меха, перо, крылья, птичьи чучела, руды и т.д.  Пишет по-русски».

Перечитывая, он в подробностях представлял, как садится в поезд и отдаётся дорожным впечатлениям, чтению газет (неторопливо сладкому, как и может быть только под стук колёс). Детально продумывал, как проживёт он в Москве день-другой и как поедет в Париж, а покончив с делами, отправится в какой-нибудь незнакомый курортный городок. На обратном пути можно будет снова заехать к Шарло и по его протекции прикупить что-то редкостное для своего магазина.

Все эти планы, к немалой досаде Мыльникова, приходилось откладывать на целый год, впрочем, Иван Александрович  старательно убеждал себя, что так даже и лучше – не собирается же он сделаться главным поставщиком у Шарло. А вот набросок небольшого коммерческого предложения, вложенный в симпатичный конверт и отправленный почтой, – вполне реально и достаточно дальновидно.

«Дайте 20 тысяч предъявителю квитанции № 4224…»  

Разобравшись с Парижем, Иван Александрович снова ощутил, что все планы его обрели свою прежнюю ясность, – и сразу же перестала ныть спина, поднялось настроение, а на столе явилась заветная голубая папочка, заведённая ещё Антониной Ивановной. Здесь хранились газетные вырезки, к которым Иван Александрович время от времени возвращался. Та, что сверху (из свежих), была буквально испещрена вопросительными знаками, и первый из них ставил под сомнение сам заголовок газетного текста – «Очень выгодное дело». 

То было «коммерческое» предложение некоего «предъявителя квитанции № 4224»  предоставить ему капитал в 10–20 тысяч рублей – взамен на обещание «монопольного права продажи заграничных первоклассных фабрикатов, имеющих в Сибири самое широкое поле сбыта». Публикация этого объявления почти совпала с другой, приглашавшей на «иллюзиомедиумическое представление» в театр Общества по распространению народного образования. Сам выбор площадки для выступления говорил, что артисты не претендуют ни на сцену городского театра, ни на сцену Общественного собрания, и всего  вероятнее, что они привезли зауряднейший балаган. Но билеты при этом предлагались весьма и весьма дорогие – до четырёх рублей за место.

«Монтивизаторшу смотрели?»

Такую немыслимую для бедного человека плату «оправдывали» участием  «придворного артиста персидского шаха и единственного во Франции престидижитатора Роберта Сименса», а также «единственной монтивизаторши Нелли Сименс». Кроме того, сообщалось, что «всех представлений будет лишь два», и пускался слух, что «билеты почти все раскуплены». Нынешней зимой подобным приёмом уже воспользовались две столичные штучки – учитель танцев и парикмахер, и что самое удивительное, иркутяне охотно обманулись.

Редкий дом после русско-японской войны обходился без вошедших в моду восточных товаров. Почтенные дамы щеголяли в керемонах-халатах, а барышни на выданье секретничали за шёлковыми ширмами и скрывались от солнца под зонтиками «Гейша»

Перечитав злополучные объявления, Иван Александрович с удовольствием перечеркнул их красным карандашом и отправил дворнику на растопку. Тем более что следующая вырезка была, безусловно, из приятных. Иван Александрович лет пятнадцать уже не читал ничего подобного. Едва лишь увидев это творение господина Дубровского,  он распознал и знакомую вкрадчивость интонации, и сильные токи, исходящие от искусного переплетения слов. Иван Александрович, сам когда-то писавший в газету рекламные объявления, знал, как трудно подобраться к читателю, взять нужную интонацию и, не сбиваясь, держать её до конца. Из иркутских купцов удавалось это разве что Балакшину, Иодловскому да ему, Мыльникову; что до Кальмеера, то он брал исключительно виньетками и картинками, в слове же обнаруживал совершенную немощность. И Иван Александрович думал уже, что прошло оно, время душевных объявлений, как вдруг, откуда ни возьмись, объявился Дубровский!  

И тут без Америки не обошлось!

«Каждому известно благотворное влияние электричества в деле фабрикации пищевых продуктов, – осторожно начинал Дубровский и, мысленно оглядевшись вокруг, продолжал: – В применении к крупчатому производству эта идея прекрасно осуществлена отбелочным аппаратом системы американца Алсона, впервые в Сибири поставленным в Томской губернии. Мука, через которую пропускаются продолжительные электрические искры, получает необыкновенно приятный вкус, прекрасный объём и значительный припёк. Товарищество берёт на себя смелость рекомендовать покупателям все сорта муки, вырабатываемой этим новым способом, впервые введённым в Сибири. Для удобства господ покупателей имеются в продаже пудовые и полупудовые кули. Заказы принимаются по телефону с аккуратной бесплатной доставкой товара на дом. Здорово, вкусно, питательно и дёшево!».

Что там было в действительности, сказать  трудно, и читатель ещё только задумывался об этом, а Дубровский уже отрезал всякий путь к отступлению, размещая  новое объявление. «К сведению любителей хорошей крупчатки. Сим извещаю, что Ново-Николаевское мукомольное товарищество и К0  передало мне на комиссию ихнюю крупчатку одинаковыми ценами с ними. О превосходном качестве этой крупчатки масса лестных отзывов, оправдывающих её превосходное качество. Покорнейше прошу господ посетителей посетить мою лавку, находящуюся на Хлебном базаре, тел. № 554. Пятипудовые кули в предместья города доставляются на дом бесплатно. Кроме крупчатки имеется чай кирпичный, сахар, масло, мука ржаная и пшеничная. Овёс, крупы разные».

Прочитав это, Мыльников не выдержал и нарочно поехал на Хлебный базар – убедиться. И вот ведь что: мало к чему смог придраться и искренне пожал руку господину Дубровскому!

Характер у кучера совершенно испортился

Чем ближе было к открытию магазина на Большой, тем более Мыльников обнаруживал мягкость, и тем более портился характер его старого кучера. Илья что ни день поминал крепким словом иркутского инженера Кравца, изрезавшего весь центр водопроводными ямами. Кучера и извозчики  составляли уже целые списки мест, «где ездить нет никакой возможности», но «ямочные карты» скоро устаревали – сюрпризы от Кравца становились всё более неожиданными и непредсказуемыми.  Путь, бравший прежде 5–7 минут, растягивался в целые полчаса, и неделю назад Иван Александрович даже опоздал на заседание учётно-ссудного комитета, а другой его член, Александр Степанович Первунинский, вообще добрался на извозчике, предоставив  нанятым им зевакам поднимать его лошадь. Мыльниковский конь, недавно купленный, тоже лежал в стойле, а сам Иван Александрович так ушиб себе руку и ногу, что уж, верно, и слёг бы, когда бы не открытие нового магазина. 

Но при этом он выглядел странно довольным, что вызывало  полное недоумение кучера. Илья не догадывался, что ежедневное кружение по центру города давало мыслям хозяина неожиданный ход. К примеру, благодаря затору на 6-й Солдатской, у новой квартиры  доктора Зисмана, Иван Александрович с удовольствием наблюдал всех входящих к нему и думал о том, что «этот глазник сохраняет завидное постоянство, три дня в неделю принимая бесплатных больных».  Вообще, Зисман  словно бы никуда не спешил, в то время как всё сдвинулось и ловило момент «возвыситься и встать близко к столице». Местные газеты то и дело писали о персонах, ездивших в Петербург и представлявшихся Государю. Должно думать, это были достойные люди, но отчего-то всё военные. А коммерческое сообщество редело, увы: карательные экспедиции нанесли по нему неожиданный и, возможно, непоправимый удар. 

Начальник коммерческого отдела Забайкальской железной дороги Криль был арестован «по подозрению», четыре месяца отсидел в тюрьме, а после освобождения с ним случился удар. Купца Тельных, слава Богу, ни в чём «политическом» не заподозрили, но он сам отказался от звания гласного – по недостатку сил. Анна Ивановна Громова тоже переводит главную контору в Москву, и в Вилюйском крае уже началась настоящая паника, ведь тамошние лавочники и инородцы совершенно зависят от её пароходов, привозящих товары по умеренным ценам. 

«На северах на Анну Ивановну молятся», – подумал Мыльников и невольно стушевался: женщины-предпринимательницы смолоду вызывали у него неприятие.

Громовой и проиграть не стыдно

Нет, он, конечно, допускал занятия  дам благотворительностью, вот и супруга его, Антонина Ивановна,  была попечительницей иркутского отделения Мариинской общины  сестёр милосердия, но исключительно с мужнина благословения и без всякого покушения на самостоятельность. Вообще, он считал Антонину Ивановну умной и бережливой женщиной, однако никогда не отдал бы ей, предположим, аптеку, как это сделал их добрый знакомый Василий Васильевич Жарников.  Госпожу Жарникову Иван Александрович тоже ценил, но исключительно как хозяйку уютного дома, и довольно  часто иронизировал: «Ну как там, не разорилась ещё наша деятельница?». 

Что до Громовой, то с самого  1889 года, когда  скончался  супруг её, Иван Гаврилович, торговавший пушниной и имевший на Лене своё пароходство, Мыльников ждал обвала и даже спорил, в какие сроки это произойдёт. Но время шло, сроки отодвигались, и вот уже пролетело семнадцать лет, а Анна Ивановна всё в почёте и в силе.

«Про-иг-рал! Впрочем, Громовой и проиграть не стыдно!» – без намёка на огорчение  констатировал Иван Александрович, въезжая на собственный двор. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского