«Три калеки осталось»

По утверждению местных историков, Гоголевка, как переселенческий пункт, возникла на Тайшетской земле в годы  столыпинской реформы, в 1908-м. Первыми её жителями  были белорусы и эстонцы. Земли было вдоволь, селились обособленно. Так родилась Гоголевка – Нижняя, Средняя, Верхняя, отделявшиеся друг от друга на какие-то один-два километра.  Откуда такое название? Местные краеведы ничего толкового на этот счёт сказать не могут.

Больших трудовых взлётов деревня не демонстрировала, да и время к  тому не располагало, просто люди жили-поживали, не кляня судьбу, довольствуясь тем, что Бог, погода и земля-кормилица пошлют.

Владимир Дмитриевич Хаткевич, высокий, худощавый, ещё достаточно крепкий на вид, первый, с кем встретилась в Нижней Гоголевке, по – стариковски тянет:

— О-о-о, раньше это была большая деревня, человек двести проживало. Молодёжи много было, гурьбой ходили. Колхоз был. Люди пахали, сеяли, убирали, коров доили, свиней разводили.

Пилорама была. Школа до четырёх классов. Клуб большой.  И мельница была своя водяная.

 После войны председателем колхоза был Николай Горин, казах по национальности, фронтовик. Прославился своей экстравагантностью.  Мужик башковитый, толковый, крепкий хозяйственник, вон сколько лет прошло, а люди о нём помнят.

Владимир Дмитриевич задумался:

— Тяжело людям жилось: масло сдай, яйцо сдай. Табун коней тогда большой был, чёрт его знает, сколько, на них ведь и пахали, и сеяли. Жеребцы высоко ценились.  Сдаст он жеребца, а потом  поедет, отыщет его и украдёт. Несладко жила деревня.

Другой председатель колхоза Куценко остался в памяти старожилов тем, что собирал телячьи, овечьи шкуры и сдавал в райпотребсоюз. 

С четырнадцати лет работал Владимир Дмитриевич: сено, силос возил на ферму,  весной и осенью прицепщиком был на тракторе.

Постоянно проходили какие-то эксперименты, не совсем понятные сельскому люду. В 1960 году  Нижнегоголевский и Тайшетский колхозы  соединили, и  люди чуть-чуть с облегчением вздохнули: после завершения уборочных работ вместо зерна стали выдавать деньги, пусть и небольшие. Через какое-то время они отошли к  Берёзовке. Потом опять в один узел собрали сельское хозяйство Акульшета, Борисова,  Гоголевки –  родился совхоз «Тайшетский».

Одно время отделением в Гоголевке руководил Фёдор Михайлович Медвецкий, управляющий требовательный, умный и мудрый, ныне покойный. Долгие годы здесь работал известный в районе механизатор Вениамин Алексеевич Чупин. То были славные семидесятые годы, которые «звенели» высокими показателями по растениеводству и животноводству.

Владимир Хаткевич называет имя ещё одного председателя колхоза – Михаила Хоронеко. Правда, при нём он уже не работал. Платили  копейки, потому подался в город.  Устроился на дорожный участок, потом  перешёл на железную дорогу. 

Связь с односельчанами не терял. Разваливаться деревня начала где-то с середины  восьмидесятых годов. Парни уходили в армию и не возвращались. Другие уезжали учиться и оставались в городе. 

— Смотрите, сколько пустых домов стоит. Три калеки осталось, — то ли горечь, то ли обида звучит в словах Владимира Хаткевича. 

Жена и сын его живут в Тайшете, а он, уйдя на пенсию, перебрался сюда. Дом под дачу держит. Находится здесь круглый год.  Зимой снег чистит, летом – огородничает.  Рядышком с его домом единственный на всю деревню колодец, но он старый, обвалился. Сетует, что теперь по воду приходится ездить чуть ли не за полкилометра к скважине. Зимой – на саночках, летом – на тележке.

Щедрая земля

Снегу по колено, тропка безобразно узкая, верхний слой утрамбовался и превратился в ледяную корку.  До середины мая будет таять. Отважно пробираюсь к дому Николая Павловича Камышева.  Застаю его за колкой дров.

— Завтра большой праздник – Благовещение Пресвятой Богородицы, — просвещает он гостью, — ничего делать нельзя, даже птица в этот день гнезда не вьёт, потому с утра занялся работой.

Говорит, что родился-крестился в Средней Гоголевке. Покинул её ребёнком. Почти всю жизнь шоферил.

Ближе к старости, лет двенадцать назад, потянуло на родную сторонку, купили с супругой здесь домик, держали хозяйство. Приезжали помогать из города сыновья, внуки. Когда возраст стал  мучительно о себе напоминать, коров продали, жена уехала в Тайшет, где у них благоустроенная квартира, а он остался в деревне.

— Земля здесь щедрая, не застаивается, один чернозём, — рассказывает Николай Павлович.- Урожай богатый снимаем. Что ни посадишь, всё буйно поднимается. Я до этого имел дачу в другой деревне, там хило все растёт. 

— Понятно, в тёплое время года занимаетесь огородом, а зимой, в холода, не скучно?

— Вечерами телевизор смотрю, нравятся передачи на судебные темы. Да и не один я – со мной три кошки и две собаки.

На этой же улочке, через несколько домов от Николая Камышева, живёт Нина Николаевна Рябоконь, разменявшая девятый десяток. Родилась в деревне Семёнов брод, о которой сегодня уже и старожилы-то не помнят.  Вышла замуж поздновато, к тридцатнику подпирало, за парня из Гоголевки. Беззубо смеётся:

— Меня с будущим мужем его сестра познакомила. Переехала к нему в деревню. Какая там свадьба? – машет рукой баба Нина. –Денег не было, оба из бедной семьи. На ферме работали: он — скотником, я дояркой.

Вспоминает, что вначале доили руками, когда установили доильные аппараты, легче стало.

Муж давно умер, живёт со взрослыми сыновьями. Старший сейчас лежит в больнице, другой с утра подался на рыбалку. 

— А почему парни семьи не завели?

— А за кого выходить? Девок в деревне нет, так и остались холостыми. Дома за скотом ходят.

 Вышла за дровами и замёрзла

Ещё одна бывшая доярка, телятница Тамара Михайловна Богданова. Последние годы работала на свиноферме. Фигуру сохранила, не расплылась, как многие её сельские ровесницы.  Под правым глазом огромный, с куриное яйцо, отвисший фиолетово-бурый синяк.  

— Сыновний «подарок»?

— Не-е, упала, с начала один раз, потом второй, и всё на одно место. Сами видите, как скользко.

Может быть, и не врёт. А может быть, досталось от великовозрастного сынка за то, что денег на выпивку  не дала.

— Сын чем занимается? Сколько ему лет? 

— Тридцать шесть. До армии на железной дороге работал, а сейчас негде. Не женатый. А на ком?  И как семью кормить, если нет работы?  Живём на мою пенсию в 4600 рублей. Нет, хозяйство не держим.

Оглядываю комнату: большая, чистенькая, почти полупустая. Не видно кухонной утвари, и пищей не пахнет. Любопытствую:

— Вы сегодня что-нибудь ели?

— Не хочется, — кажется, пахнуло перегаром, а может быть, показалось… 

Вспоминает, что раньше веселее жили. Если праздник, скажем, Пасха, готовились заранее, улицей гуляли, друг к другу в гости ходили. Сегодня в одном доме отмечали, завтра – в другом, потом – в третьем. Сейчас опустела деревня, некому пить.

Что, правда, то правда, осиротела деревня.  А пьют по-прежнему много.

Безобразно дикий случай произошел нынче зимой в деревне. Вышла бабушка за дровами, потянулась к поленнице, а её снегом накрыло. Замёрзла. Дом у неё большой, сын через стенку один живёт, от рюмки не откажется,  да и  не в ладах с матерью был.  Замечает соседям: «Что-то не видно её и не слышно».  В общем, нашли её, бедную, через два дня.

Одно время в Нижней Гоголевке «квартировала» ферма совхоза «Сибиряк». До начальства далеко, потому доярки вели себя вольготно, смело. На работу ходили, не соблюдая график дойки, а могли и вовсе  загулять.  Ферму закрыли, а  коров перевели в «Парижскую коммуну». Местные женщины остались без работы, лишившись единственного источника существования.

Тайшетский комбинат хлебопродуктов  попытался возродить деревню, «влить свежую кровь». Организовал здесь подсобное хозяйство, завёз свиней. Работайте, люди, и вы при деле, и нам хорошо. А кому за хрюшками ухаживать, когда одни уехали,  а те, кто остался, с утра уже навеселе? Закончилось всё печально: свинаря из города, поставленного здесь для надсмотра и наведения порядка, убили. Свиноферму, естественно, убрали. 

Решаю заглянуть ещё в один дом, тем более, что дверь нараспашку. Собачонка, пару раз тявкнув для приличия, исчезает. В сенях – детская коляска. На стук никто не отвечает. Осторожно заглядываю внутрь. Резко обдаёт стойким перегаром,   откуда-то изнутри доносится громкий храп, в избе – Мамай прошёл. Позже узнала, что живёт здесь многодетная семья. Имеет троих детей школьного возраста. Жена работает, муж — нет. Её сестра не замужем, в декабре родила, сейчас ребёнка забрали.

Женский лагерь

— В верхней Гоголевке, по левую сторону, через речку Байроновка,   располагался женский лагерь. Большой был, сидело много женского полу, многие из них были заняты на сборе живицы. Сюда свозили беременных женщин, получивших срок, которые находились здесь с новорожденными определённое время. Местные жители называли лагерь меж собой «Мамский». Особо шустрые и ретивые мужички нередко туда наведывались.

И школа была здесь, и ферма – наверное, для неё и пробурили тогда скважину. Лагерь в пятидесятые годы  расформировали, колхоз развалился, и теперь там всё заросло бурьяном.  Оставшиеся жители из Верхней Гоголевки переехали в Нижнюю.

Недалеко отсюда, в четырёх километрах, располагается кладбище заключённых Озерлага (1940-1950 годы). Можно встретить захоронения японских военнопленных. Грустное место.

В Средней Гоголевке, что в километре от Нижней, сегодня официально проживают два человека. 

В этой деревне огни не погашены

Многие десятилетия административно Гоголевка подчинялась  Старо-Акульшетской сельской администрации. Года четыре назад она вошла в состав Квитокского городского поселения. 

Сегодня официально в Гоголевке прописано 34 человека, а живёт намного меньше, пять-шесть семей. Деревня неприветлива, безотрадна, с угасающими признаками жизни. Клуб, школу давно разобрали по брёвнышкам и увезли. Магазина нет, за покупками в город ездят. 

Оживает деревня с наступлением весенне-полевых работ. Тайшетцы с удовольствием скупают здесь земли под дачи. А почему бы и нет! Рядышком, под боком, в каких-то 15 километрах от районного центра, да асфальтированная дорога с постоянно курсирующим транспортом.

Некоторое время назад, переключая телевизионные каналы, наткнулась на передачу, посвященную актёру Владимиру Ивашову. Тихо, под гитару, пронзительно больно он пел на стихи Николая Рубцова: 

Кто мне сказал, 
что во мгле заметеленной    
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал,
что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!

И столько в его голосе было безысходности, тоски, нежной печали, будто болело его сердце за все умирающие, осиротевшие, разбросанные по нашей матушке — Руси деревни. Плакала и скорбела его душа, и не находила ответа на извечный вопрос: «Кто виноват, и что делать?».