«Эшелон прибыл! Персоналу – на станцию!»
Женщины кинулись одеваться. Ночью они бежали через Ангарский мост к железной дороге. Из открытых вагонов – стоны. Но санитарки их почти не слышали. Вторые или третьи сутки на работе? Никто не помнил. В глазах плыло от недосыпа, за пазухой грелся кусок хлебной булки. Всё съедать никто не решался. Половину несли домой – ребёнку. Носилки в руки, рывок к машине, поднять раненого, перегрузить в кузов. И назад, в госпиталь. Там – разгрузить, раздеть, вымыть, перевязать, накормить. И одна навязчивая мысль – не упасть в обморок. За четыре года войны врачи, медсёстры и санитары Иркутска спасли около 100 тысяч фронтовиков.
Когда я начала писать этот текст, поняла: 65 лет – это очень много. Профессиональному врачу, которому можно доверить раненых, к началу войны должно было быть уже не меньше 23–26 лет. Прибавьте к этому 70 лет и поймёте, что почти никого нет в живых. Надежда была на тех, кому в 1941-м исполнилось по 18–19 лет. Мне дали телефоны двух санитарок. В первом случае трубку взяла дочь: «Маме на прошлой неделе несколько раз вызывали «Скорую». Во втором к телефону подошла сама женщина: «Девочка, простите, я слишком болею». И ничего с этим нельзя сделать. Поэтому этот текст основан на воспоминаниях военных студентов и «детей войны».
Хирурги от Бога
«В сорок первом мне был восемь лет, – вспоминает нейрохирург ГУ «Научный центр реконструктивной и восстановительной хирургии ВСНЦ СО РАМН», кандидат медицинских наук Софья Калинина. – Только открыли нашу семнадцатую школу, и я пошла во второй класс. Но мы там и полугода не проучились. Школу отдали под госпиталь, а нас перевели сначала в деревянный домик рядом, а потом в дом на территории чаеразвесочной фабрики, тогда её чаепрессовочной называли». Госпиталями в то время стали более десятка школ. Опустели десятая, тринадцатая, пятнадцатая, семнадцатая… Всего в городе к концу 1941 года было уже 28 госпиталей. Самый первый открылся в Физиотерапевтическом институте, сейчас это курорт «Ангара», самый крупный, на тысячу коек, – в финансовом институте, нынешнем БГУЭП.
А с января 1942 года в Иркутск начали прибывать санитарные поезда. По статистике тех лет, около 40% раненых нужны были повторные операции. Почему? «Поступали больные с полевых передвижных госпиталей, оперировали их и прямо в санитарных поездах, – рассказывает Софья Калинина. – Человеку оказывали только первую помощь, а в тыл везли тех, у кого были тяжёлые ранения. Фронтовые хирурги не спали по трое суток, отдыхали, выкурив сигарету в промежутке, когда одного раненого снимали со стола, а другого – готовили. Они людей от смерти спасали. А что было делать? Если к тебе привозят истекающего кровью человека, ты будешь ему объяснять, что спать хочешь? У нас в отделении детской ортопедии работала сестра Лидия Ничипуренко. Вот она ездила с эшелонами, которые эвакуировали в тыловые города раненых».
Словосочетание «хронический остеомиелит» в иркутских госпиталях знали очень хорошо. Мало было вытащить осколок и собрать кость. Кости часто воспалялись. А ткани вокруг раны начинали отмирать. Человек медленно угасал, и в передвижном госпитале ему уже не могли помочь – с фронта каждые сутки шли новые раненые. Самые страшные ранения – черепа и головного мозга. Это параличи, пролежни, людей как-то надо было приспособить ходить, стоять. Ранения вызывали психические нарушения. «У нас долго наблюдался один пациент, – рассказывает Софья Калинина. – Ранен он был где-то на Западном фронте. Красавец мужик был, высокий, громадные синие глаза, чёрные вьющиеся волосы, румянец во всю щеку. Но глубокий инвалид. После ранения в голову интеллект к нему не вернулся. Что-то он, конечно, понимал, но ни обслуживать себя, ни работать не мог».
Но в 93% случаев иркутские медики возвращали людей на фронт или к работе. В Иркутск привозили стонущих, отчаявшихся больных, у которых были раздроблены кисти рук, и здесь им собирали кисти заново. У многих были исковерканы лица – не было носа, губ, снесены щёки. Месяц за месяцем, очень-очень медленно им пересаживали кожу с других частей тела методом мигрирующего стебля Филатова. И «лепили» новые лица. Иркутские хирурги ставили обезноженных людей на протезы. А для этого нужны были повторные операции, чтобы подготовить культи к протезам. Удаляли из тела осколки, которые не смогли вынуть фронтовые врачи. А госпиталям всё время требовалась кровь.
– В Иркутске все четыре года работал донорский пункт крови, – рассказывает Софья Калинина. – За войну у нас было сделано двадцать тысяч переливаний крови! Вдумайтесь, никто за это ни копейки не получил, нечем было платить, а люди всё равно шли и шли сдавать кровь.
Донорами были все студенты мединститута. В день студент получал около 200 граммов хлеба. Многие страдали дистрофией, и по линии профкома им выделяли ржаные галушки и брусничный напиток. В столовой давали настой хвои, а летом студенты ходили собирать черемшу, вспоминала секретарь комсомола ИГМИ в 1941–1945 годах Александра Серкина. Надо было учиться, работать, ходить в подшефные госпитали. И думать, чем обогреть себя и раненых. Студенты ездили за углём в Черембасс, там его грузили, приезжали в Иркутск, разгружали его на складах Военного городка. А потом по городу тянулись вереницы лошадиных подвод, санок с углём – одни шли в общежития, другие – в институт, третьи – в госпитали. Впрочем, так было в любом тыловом городе.
Ольга Васюхина была девчонкой – студенткой ИГМИ, когда началась война. Голод, пайки были скудными. Её старшая сестра, хирург Августа, уже не могла прокормить двоих. Ольга перевелась в Омский мединститут, поближе к родителям, которые жили в североказахстанском Петропавловске, – они могли присылать овощи, немного молока. «Тяжело нам было, голодно, – вспоминает Почётный гражданин Иркутска Ольга Васюхина. – Что в Иркутске, что в Омске, да в любом городе тогда было очень тяжко. Нас снимали прямо с занятий, мы ехали в колхозы – полоть, окучивать, копать. Себе брать овощи категорически запрещалось. Но на поле разрешали запекать картошку, так что мы были сыты».
Её сестра Августа каждый день в Иркутске оперировала раненых. Цифра не новая, но впечатляющая – на одного тылового хирурга в Иркутске в день приходилось не менее 15 операций. Медикаментов, в том числе и обезболивающих, не хватало. В 65% случаев операции проводили под местным обезболиванием. А то и резали «под крикаином» (от слова «крик»). Августа Васильевна своих пациентов выхаживала на руках. «Августа была врачом с большой буквы, – говорит Ольга Васильевна. – Все раненые знали, что она была хирургом от Бога. Она была очень предана своему делу. Больные её боготворили. Ушла сестра из жизни только два года назад». Ольге Васильевна трудно вспоминать, в 84 года многое уже стёрлось из памяти. Осталось что-то очень простое: «Сестра была моим маяком в жизни. Она всегда была моим маяком».
«От недосыпа падали в обморок»
Санитарные поезда шли в Иркутск круглыми сутками. Как только в госпитале звучало: «Эшелон прибыл! Персоналу – на станцию!», сёстры и санитарки бросали все дела и бежали выгружать раненых. Шли пешком через Ангарский мост – трамваев тогда не было, машин и лошадей никто не давал. Всё это было для раненых. С носилками – от вагона к машине, стараясь не слышать стонов. Только приехали в госпиталь – снова разгрузка. Раненого надо было раздеть и помыть. А потом ещё и перевязать и накормить. Были и такие, кого сразу готовили на операционный стол.
– У нас работала санитаркой Антонина Василькова, прекрасной души человек, – рассказывает Софья Калинина. – Так вот она вспоминала. Привезут раненых, а никто из девчонок не идёт их мыть. Молоденькие все, и сами стесняются, и мужики тоже. А Антонина взрослая женщина была, уже с ребёнком. «Снимаю с себя всё, остаюсь только в лифчике, трусах и мою мужиков. Меня они не стеснялись», – смеялась она. Санитарки не выходили из госпиталей по двое–трое суток. От недосыпа и голода некоторые просто падали в обморок. На заводе Куйбышева рабочим давали по 400 граммов, для санитарок пайка была куда меньше. Но никто всё не съедал. Дома были «иждивенцы» – старики и дети. На них в сутки полагалось только по 200 граммов (около трети буханки), потому матери несли куски хлеба домой. А дети бежали в госпитали.
– Мы сами, без учителей, без пионервожатых, посидим, придумаем что-то, концерт какой – и бегом в госпиталь, – рассказывает Софья Калинина. – Раненые нас очень любили. Наверное, у них самих где-то дети были. Мы вели умные беседы, пытались писать за них письма. А потом ходили по домам, собирали одежду, чтобы отправить на фронт. Взрослые вязали носки, рукавицы, а мы, дети, шили кисеты. Внутрь обязательно вкладывали маленькую записочку. Это же какая отдушина им там, на фронте, была!
Когда фронт стал отступать от Москвы, от Сталинграда всё дальше и дальше, раненых в Иркутск стали привозить меньше. Госпитали закрывались, и в Иркутске, наверное, из-за этого остро начали чувствовать, как близка победа.
– Я не могу говорить, как это было, – Софья Калинина плачет. – Я была дома, было раннее-раннее утро. Проснулась – много-много солнца в комнате. Мама сидит на тахте и плачет. И все побежали на улицу. А погода была в то время не такая, как сейчас. Май был уже летом. На деревьях были большие листья, трава, цветы росли… Мы ходили в летних платьицах, носочках. Все побежали на площадь, туда, где сейчас сквер Кирова. Бегу, под ногами хрустит битый кирпич. Она вся была усыпана красной крошкой, я тогда не знала, что это взорванный собор. Спиной к горисполкому, нынешней мэрии, стояла деревянная трибуна в форме мавзолея. Митинг был стихийным – у кого-то уже сразу лозунги появились. Когда успели нарисовать? Откуда-то вынесли портреты Сталина… Было много слёз, и радости, и смеха!
А спустя год приказ правительства – создать по всей стране в тыловых городах институты восстановительной хирургии для долечивания и реабилитации раненых. К тому времени все иркутские раненые уже были собраны в одном месте – школе № 13. В марте 1946 года появился Иркутский институт травматологии и ортопедии. Первым директором стал главный хирург тыловых госпиталей области Иосиф Шварцберг. А за ним потянулись в институт врачи и медсёстры. Это хирург, кандидат медицинских наук Ольга Захвалинская, правнучка декабриста Бесчастнова, сосланного после каторги в Смоленщину. В институт ортопедии пришли хирурги Сергей Филатов, Елена Рютина, челюстно-лицевой хирург Вероника Высоцкая. Высоцкая как раз была тем доктором, который «собирал» фронтовикам по кусочкам новые лица. Здесь начала работать Вера Зоркина, лучшая операционная сестра эвакогоспиталей Иркутска, к которой все в войну ходили на учёбу. Она эвакуировалась в Иркутск с запада с дочкой на руках. И по дороге подобрала потерянного мальчика, который стал ей сыном. Перешли в институт медсестра Александра Брюхалева, фармацевты и госпитальные сиделки Надежда Косякова и Галина Снежок. А в 1948 году директором института стала ортопед, профессор Зоя Базилевская, главный хирург тыловых госпиталей Урала. Пока она была директором, здесь всегда наблюдались инвалиды войны. И даже когда Базилевская в 1967 году ушла со своего поста, она осталась в институте и продолжала курировать своих фронтовиков. Только в 70-х годах, через четверть века после окончания войны, фронтовые пациенты стали потихоньку исчезать. Их почти уже нет. Как нет и их врачей.
В статье использованы данные из материала «Военврачи сороковых годов» Ольги Горощеновой
