«Освобождаю вас от выплат»

Поверенные артистки  туманно сообщали об «осложнениях в смысле передвижения» –  Кравченко тут же пообещал «всяческое содействие», а в конце напомнил о возможной неустойке. На это из Москвы ответили «срочной»: «Положение крайне тревожное, ехать невозможно. Просим взять неустойку, но освободить от контракта». 

Это был конец, и взбешённый Кравченко, закрывшись в гримёрке, дал волю чувствам! Досталось от него и злой фортуне, и газетчикам, напугавшим артистов сибирскими карательными экспедициями. Неизвестно, сколько бы продолжалась эта сцена без зрителей, но  в дверь неожиданно постучался Брюшков –  антрепренёр, более известный иркутянам под сценической фамилией Вольский.  Без малого год назад он объявлен был несостоятельным должником и, натурально, бежал из Иркутска с «навсегда утраченной репутацией». И вот уже прибыл снова, да не один, а во главе французской кафешантанной труппы!

Вечер с Вольским  едва не закончился в ресторане «Метрополь», но Кравченко вовремя остановился и они успели ещё посмотреть заключительный номер концерта в Общественном собрании. Софья Абрамовна Светлова читала басню с явным  политическим намёком, а намёки ей, как правило, удавались вполне. Вольский даже бисировал и не без гордости думал о том, что это он приметил её сначала как артистку, а потом и как антрепренёршу.  Да, и она не раз терпела неудачи, но всегда поднималась и снова удивляла неблагодарную публику! 

– Мы, «артисты средней руки, безнадёжно застрявшие в Сибири», кое в чём посильнее будем столичных знаменитостей! – словно вторя ему, заключил Кравченко.  

На другое утро он отправил Савиной телеграмму  в одно предложение: «Освобождаю вас от выплаты неустойки». 

Страсти по Иванову

Когда стало окончательно ясно, что Савина не приедет в Иркутск, у Ольги Андреевны Зониной изменились майские планы – она решила определиться с музыкальным образованием Кати.  Вообще, Зониных устраивало преподавание в классах Иркутского отделения Императорского русского музыкального общества, в особенности класс фортепиано, который вёл Рафаил Александрович Иванов. Но в прошлом году тот решительно порвал с дирекцией общества и открыл частную музыкальную школу совместно с педагогами Городецкой и Синицыным. Это стало полной неожиданностью для Ольги Андреевны, и метания её кончились тем, что выбран был третий, временный вариант – уроки музыки у француженки Брюно. 

Минуло каких-то шесть месяцев, и ивановская школа  дала несколько хороших концертов; после одного из них Ольга Андреевна и произнесла сакраментальную фразу: «Сомнений не остаётся, уходим к Иванову!». Но тут пошли слухи, что дирекция музыкального общества усиленно зазывает Рафаила Александровича обратно, и не сегодня завтра всё решится. Наконец, в газете «Сибирское обозрение» появилась коротенькая информация:  

«Г-н Иванов, связанный теперь частной музыкальной школой, предъявил условия, найденные дирекцией Императорского русского музыкального общества неудобными для себя». 

Алексей Николаевич Зонин, наслышанный об Иванове, ничуть не удивился такому повороту событий, а просто посоветовал Кате  «не медлить с очевидным решением».  Кате же, с её нынешней отстранённостью от происходящего, ничего не хотелось решать. После отъезда Владимира её существование протекало как бы само по себе: сразу же после завтрака подавали лошадь – и Катя ехала на занятия, и день катился, как в гаммах, до самого верхнего «до», а потом медленно ниспадал обратно, и нижнее, прерывистое «до» заканчивалось, когда Катя засыпала.

Непрошенная гостья

Город охватила эпидемия кори, и в одной только ближней к Зониным Крестовоздвиженской  церкви отпевали не менее четырёх детей каждый день. По утрам, тяжело просыпаясь, Катя всякий раз думала, что  тоже заболела и скоро, скоро умрёт. Но в дверь стучалась Ольга Андреевна – и здоровое бодрое утро входило вместе с ней в Катину комнату. 

Сегодня за завтраком Алексей Николаевич сообщил, что иркутскому институту императора Николая I  выделены кабинетом Его Величества 10 стипендий – для дочерей убитых и раненых на японской войне офицеров. 

– Значит, родственница Глембовских, сирота, может быть устроена в институт, – быстро сделала вывод Ольга Андреевна. – Надо будет сейчас же позвонить.

– Да, поторопиться стоит: из института документы пойдут  сначала к командующему Сибирским военным округом, оттуда – к министру императорского двора, затем – на высочайшее утверждение. Хорошо бы успели обернуться к началу курса! 

Уроки у мадам Брюно сегодня тянулись как никогда – может быть, потому, что  Сони Глембовской не было на занятиях. Кате хотелось ей позвонить, и дорогу до дома она прошла вдвое быстрее, чем обычно. В гостиной горел свет, но Ольги Андреевны нигде не было видно – она подъехала только в восьмом часу и буквально рухнула в кресло:

– Весь день у Глембовских. Думали, что у младшей девочки корь, но, к счастью, не подтвердилось. А их родственница-сирота, о которой мы говорили, умерла нынче ночью. 

Письма «Онегину»

Сони Глембовской снова не было на уроках: к семейным неприятностям прибавилась  ещё одна – её друга, студента Петербургского университета Евгения Тимофеева, приговорили к 10 годам каторги за соучастие в убийстве директора Путиловского завода. 

До отъезда в столицу Тимофеев жил в Иркутске и имел большое влияние на молодёжь. Он и Кате был симпатичен, но всё-таки ей казалось странным, что в 21 год он только ещё сдавал экстерном  экзамен за гимназический курс. И вообще, её Володя мог часами рассуждать о сложных приборах и механизмах, Тимофеев же владел только механизмом влияния на людей. Правда, владел в совершенстве. В любых «декорациях» он умел встать в эффектную позу,  даже когда извозчик останавливался среди лужи, Тимофеев обнаруживал благодарного слушателя:   

– Если только человечеству суждено изобрести настоящий воздухо-плавательный снаряд, то его выдумают непременно в Иркутске – и только в Иркутске. Потому что невозможно найти другой город с такими улицами, при виде которых не являлось бы желание иметь за спиной крылья. И я совершенно серьёзно предлагаю русскому правительству согнать всех «внутренних врагов» в Иркутск, дождаться хорошего дождичка и провести крамольников босиком – живо бы «восчувствовали», безо всяких  там карательных экспедиций!   

Тимофеев говорил «круглый квадрат», «сухая вода» – он вообще любил сталкивать противоположности, весело, легко и ничуть не задумываясь о последствиях. Кате даже казалось порой, что  в каждой складке его свободного костюма была шутка или забавный каламбур. Гимназисты беспрестанно цитировали Евгения, гимназистки называли его Евгением Онегиным; впрочем, за год с отъезда  и забыли почти.  Только Сонечка Глембовская окончательно, совершенно влюбилась и писала «Онегину» безответные письма. Родители не подозревали, конечно, и не знал никто из подруг, только Катя Зонина. И вот этой-то  Кате Соня  не хотела теперь звонить и даже не поднимала трубку.

Преждевременные надежды 

…В этот вечер, снова не дозвонившись до подруги, Катя осталась в гостиной и наблюдала, как отец встречает приятелей.

– Навигацию на Ангаре можно считать открытой, – с порога возвестил всегда серьёзный Владимир Александрович Мономахов.

– А городская управа по мере  возможности оказывает судоходству противодействие, – шутливо подхватил Алексей Николаевич. – Понтон разводится два раза в неделю, а не ежедневно, как прежде, пароходы простаивают по двое-четверо суток. 

– Да, господин Юзефович всё больше  «пропитывается»  интересами арендаторов моста, но отнюдь не интересами  здравого смысла, – рассмеялся второй гость, чью фамилию Катя каждый раз путала, и мужчины живо прошли в кабинет.

Это значило, между прочим, что настала очередь политических новостей. Рассевшись в кресла, господа начали обсуждать свежий номер «ХХ века», где напечатали текст и ноты «Гимна избранникам народа».

– Ещё до полудня у разносчиков совершенно не осталось газет – настолько зачарованы все Государственной Думой, – по традиции начал Мономахов.

– И настолько же будут, видимо, разочарованы, – так же, по традиции, быстро вставил Зонин.

– В самом деле, – поддержал его третий собеседник, из присяжных поверенных, – откуда в Государственной Думе возьмутся деятели, отличные от тех, которые их выдвигают? 

– Иркутское общество приказчиков в третий раз отклонило приглашение министерства торговли и промышленности обсудить законопроект об отношениях хозяев  и служащих, – подхватил Алексей Николаевич. – И ведь каков у каналий приказчиков «аргумент»:  «только законы, разработанные народными представителями, могут соответствовать интересам трудящихся». – Зонин нервно потянулся к коробке с папиросами, но, закурив, закашлялся. 

Владимир Александрович Мономахов, оглядев папиросный столик, сердито покачал головой:

– И вас провели! И вам вместо «Зефира» прислали «Эфир» с ядовитой гадостью. Увы, господа, мы вступаем в пору  беспрецедентных подделок, организованных авантюр и чудовищных мошенничеств. А оружия против них пока нет!

Переводим стрелки!

Как раз в эту  пору в иркутской фирме Второва поджидали большую партию товара на 80 тыс. рублей. Между тем на станции Обь некие господа уже предъявили на этот груз убедительные документы, и всё до единого фунта  было перенаправлено в Томск. Пока из Иркутска бежали тревожные телеграммы, груз успели переложить на повозки и отправить в далёкий Нарымский край, где следы его окончательно затерялись. Благополучнейшая  из торговых фирм столкнулась с невидимым, но чрезвычайно опасным врагом. 

Правда, в Иркутске этот конфуз прошёл почти незамеченным: город  был охвачен предвыборным ажиотажем. «Путёвку» в Думу давали выборщики, а их в таком городе, как Иркутск, полагалось 80 человек. Неплохие шансы взять большинство в этом списке имела многочисленная «Трудовая группа», представляющая интересы приказчиков, портных, шапочников, извозчиков, наборщиков и прочих. А вот группа правового порядка и октябристы располагали очень немногочисленными сторонниками, поэтому Алексей Николаевич Зонин был уверен, что в ближайшее время должны составиться партийные блоки. 

Правда, этому очень мешала межпартийная конкуренция. Вот и временный генерал-губернатор Алексеев, почитав сатирический журнал «Овод», обнаружил не критику власти, а самые заурядные склоки – и, не колеблясь, пустил их в печать. А вскоре Алексеев заработал ещё одно, дополнительное очко у господ оппозиционеров.  Исключительно волею обстоятельств. Дело было так: однажды майским вечером корреспондент «Сибирского обозрения», обходя лужу, ступил на тротуар у дома полицмейстера. Городовой, стоявший в ружьё, проявил излишнее рвение и, прямо скажем, обидел господина газетчика. Задумав обличительный материал, тот отправился на набережную и демонстративно прошёлся по тротуару у дома генерал-губернатора Алексеева. И раз, и другой прошёлся, но решительно ничьего внимания не обратил. А вернувшись домой, описал этой случай,  высветлив генерал-губернатора и зачернив полицмейстера вкупе с городовым.

Обуздайте! 

В день выхода номера хроникёр уезжал в отпуск и часов в одиннадцать уже был на вокзале.  Как и описывалось в его недавней публикации, здесь царило «неимоверное утеснение и спутник его – беспорядок. Лица, либерально относящиеся к чужой собственности, находят благоприятную почву для своей деятельности. Порядок отсутствует и при посадке в поезд».

Да, как только дали первый звонок, началось настоящее сражение, и носильщик, описанный корреспондентом, невозмутимо подошёл к нему и предложил усадить «на какое пожелаете место, но не менее чем за 5 рублей». Обличитель нравов  так и закипел изнутри, но… немедленно согласился, решив отложить борьбу до другого, более удобного случая.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.