Долгие проводы

24 апреля 1906 года из Иркутска уезжало управление по строительству Кругобайкальской железной дороги.

Собственно, основные работы закончились ещё более года назад, и тогда уже местная пресса стала намекать, что надо бы срезать разбухшие штаты и отчёты закончить уже в Петербурге, в Министерстве путей сообщения. Впрочем, добавляли ироничные корреспонденты, вряд ли управление добровольно откажется от «столовых», «квартирных» и прочих дополнительных выплат. Но, так или иначе, а с отъездом действительно затянулось ещё на год. Из уроженцев Иркутска решено было взять не более 30 человек, но вместе с семействами, прислугой и вещами набрался-таки целый поезд. 

«Стоимость Кругобайкальской дороги определяется в 61 млн. руб., за время строительства умерло 540 чел.», – писало вслед отъезжавшим «Сибирское обозрение», но сами они думали совершенно о другом: жизнь в столице, конечно, влекла, но, ещё не уехав, они начали тосковать и, стоя на перроне вокзала, вглядывались во всё, словно заново открывая и стараясь запомнить до мелочей. 

Неловко даже находиться вне тюрьмы

Двумя часами позже в том же, западном, направлении отбыл ещё один поезд, на который так же не продавались билеты – просто те, «кому следует», знали, что на станции Иннокентьевская сядет рота пехоты с двумя пулемётами. Кто-то окрестил этот поезд карательным, однако хроникёр «Сибирского обозрения» всё-таки уточнил: «так называемый карательный», потому что с недели на неделю уже ожидали отмены военного положения и амнистии всех «политических».

Недавние арестанты из присяжных поверенных не разделяли общего оптимизма, но и они бодрились:

– По нынешним временам как-то даже неловко находиться вне тюрьмы, – повторял известнейший Б.С. Орнштейн.

– Хоть куда безопаснее «честно молчать», – с улыбкой добавлял поверенный И.С. Фатеев.

За три месяца пребывания в тюремном замке Иван Семёнович Фатеев до мельчайших деталей распланировал, как проведёт первый день на свободе, однако с самого начала всё пошло не так. Город, по которому он соскучился, жил своей, отдельной жизнью, в которой зеленеющие пригорки значили куда больше, чем ощущения порядочного человека, вдруг оказавшегося в грязной тесной камере предварительного заключения. 

Соседи, сочувственно покивав, пустились пересказывать Ивану Семёновичу новости: о жеребце, неожиданно взявшем победу в апрельском забеге, о начальнике юнкерского училища полковнике Станковском, недавно представлявшемся Государю. О том, что священник Верномудров помирился-таки с ученицами второй женской гимназии и опять, как и прежде, присутствует на экзаменах, но вопросов уже не задаёт. А старейшим иркутским благотворителям Якову Патушинскому и Ивану Мыльникову «высочайше воздали» святой Анной II и III степени. 

Всё это Иван Семёнович уже знал из газет, об этом же говорили в семье – и постепенно на лице у него проступило устало-раздражённое выражение. Даже семейный обед, с особой тщательностью приготовленный и состоявший из любимых фатеевских блюд, не порадовал, как бывало. Отказавшись от кофе, Иван Семёнович поспешил в дом Попова, где размещалось теперь «Сибирское обозрение». Номер сдавался в печать, но сейчас же все оставили дело и обступили «страдальца» и «узника», усадив его на диване в редакторском кабинете. 

«Хочу участвовать в процессе!»

Первым делом Иван Семёнович объявил, что отправляется на лечение за границу, и даже спешно продиктовал объявление для клиентов. Но поздно вечером, возвращаясь домой, он поймал вдруг себя на странном ощущении, что с поездкой, возможно, стоит повременить. 

На другой день он встречался с товарищем по несчастью Борисом Сергеевичем Орнштейном, и в этом новом качестве свободных людей они показались ещё более симпатичными друг другу. Между прочим, Орнштейн сообщил о готовящемся процессе над телеграфистами, не принявшими высочайшую телеграмму. Мысленно Борис Сергеевич уже выстроил линию защиты и хотел посоветоваться с Иваном Семёновичем, а быть может, и привлечь его к делу. 

Сначала Фатеев наотрез отказался, но несколько дней спустя, отоспавшись, наговорившись с близкими, невольно стал задумываться о предстоящем процессе. 26 апреля в Иркутске ударил нежданный мороз, а 27-го газеты сообщили, что в иркутской тюрьме уже не отпускают дров на отопление камер. По Положению тюремный замок должен был отапливаться вплоть до 1 мая – об этом Фатеев был прекрасно осведомлён, но что было делать – звонить тюремному смотрителю, чьим «подопечным» он состоял столь недавно? 

Иван Семёнович позвонил Борису Сергеевичу Орнштейну:

– Хочу участвовать в процессе!

«Отказать!»

Между тем ситуация в городе складывалась чрезвычайно противоречивая: с одной стороны, обывателям предлагалось участвовать в свободных выборах в Государственную Думу; но в то же самое время в Иркутске сохранялось военное положение. Политзаключённые местной тюрьмы несколько дней спорили над текстом приветственной телеграммы к открытию Думы, а прокурор окружного суда в две минуты наложил резолюцию: «В отправке отказать!».

Заключённые ополчились на смотрителя тюрьмы Терещенко, но один из них, не тратя силы напрасно, просто передал текст телеграммы во время свидания с женой – и на другой же день «Сибирское обозрение» с удовольствием сообщило: «Одно лицо взялось доставить телеграмму адресату, а также довести до сведения те препятствия, которые были при её передаче». 

«Нельзя ли разойтись?»

27 апреля, в день открытия Государственной Думы, Орнштейн с Фатеевым прогулялись по городу. Здания всех полицейских частей и пожарных команд были украшены флагами, не отстали от них и некоторые общества. «По случаю праздника» (а также из опасения митингов) отменили занятия в школах. Отпустили и рабочих казённых винных складов, на остальных же предприятиях продолжали работать. 

В городской управе с утра заговаривали, нет ли повода разойтись по домам, и приступали с вопросами к исполняющему должность головы Юзефовичу. Тот, по привычке уходить от ответов, лишь пожимал плечами, но ближе к полудню съездил-таки к губернатору. Однако узнал только то, что «сверху никаких указаний не поступало». 

В час дня в кафедральном соборе архиепископом Тихоном была совершена литургия, а после неё и торжественное молебствие, на котором присутствовали начальствующие лица всех ведомств. Присяжные поверенные постояли и здесь, слушая здравицы «Государю Императору, даровавшему России право народного представительства в управлении государством».

– Теперь вы понимаете, почему дома обывателей сохраняют будничный вид?! – гневно воскликнул Орнштейн, едва они отошли от собора. 

Фатееев молчал: идея монаршего служения была близка ему куда больше, чем Орнштейну. Равно как и иркутский обыватель, не думавший о политической подкладке жизни, радовавшийся и военному положению, если благодаря ему изловили бандитов и даже известного своей грубостью легкового извозчика усадили на месяц в тюрьму. Кстати, известие об этом разнеслось стремительно – не в пример политическим новостям. 

На манёврах как на манёврах

В канун выборов в Думу только-только начинали представлять свои цели и задачи кадеты, а также и прогрессивный блок, состоявший из докторов, коммерсантов, инженеров и педагогов. Самым первым начало агитацию новоявленное собрание «истинно русских людей», убеждённых, что «Государственная Дума ни в коем случае не может изменять что-либо в основных законах». Их воззвания без труда проходили цензуру и печатались на хорошей бумаге в казённой губернской типографии. «Это даёт нам право предполагать, что и агитация других партий не встретит препятствий со стороны администрации края», – замечало «Сибирское обозрение», не подозревая, что уже стало жертвой предвыборных манёвров. 

Дело в том, что корреспонденту газеты на условиях конфиденциальности предложили «Список иркутских выборщиков от партии октябристов». Правда, он никем не был подписан, но кто же в такую пору будет ставить подпись без крайней нужды? Коротко говоря, список тут же был переправлен наборщику, и лишь на другое утро, когда газета вышла, стало ясно, что в октябристы записали их убеждённых противников. Первым подмену обнаружил инженер Бржозовский – и немедля потребовал объяснений. Выбор у редактора был небольшой: либо признать, что репортёр оконфузился, либо сослаться на происки тайных недоброжелателей. Господин Манн предпочёл второе. 

«Дунул ветер – и Авдей полюбился больше ей!»

В апреле иркутские социал-демократы претерпели неожиданную метаморфозу: ещё недавно они в своём «Летучем листке» глумились над Государственной Думой как «гнусной комедией» – теперь же вдруг решили участвовать в «гнусности». «Воображаю положение партийных ораторов перед рабочими, которых они теперь будут приглашать пить из колодца, в который только что наплевали», – иронизировал корреспондент «Сибирского обозрения». А надо сказать, что до весны 1906 года редакция воздерживалась от полемики с социал-демократами, но в одном из «Летучих листков» иркутские большевики поместили на них злую карикатуру: «Мы хотим идти с царём против народа». 

– Есть границы терпения, и наши социал-демократы их переступили! – заявил на журфиксе редактор Манн – и встретил решительное одобрение. 

О пользе больших карманов

Пока партии враждовали, а жандармская полиция гонялась за всеми ними и за каждой в отдельности, неизвестно когда и неизвестно куда пропали 9 тыс. вагонов с интендантским грузом. «Какой же величины должны быть у господ неизвестных карманы, если в них свободно уместилось 7 млн. пудов груза?» – вопрошало «Сибирское обозрение». Тут же сообщалось, что «в городе организовалась и недавно открыла свои действия компания занимающихся кражею живности». 

Удивительно, но преступники предпочитали действовать в самом центре города, где, как известно, больше всего ночных сторожей; и одежда у них была очень запоминающейся, чего стоил один жёлтый пиджак молодого кокета! Животные также способствовали поимке своих похитителей: куры издавали протестующие крики, утки с завязанными носами вырывались из рук и бросались под ноги – тем не менее ворам всякий раз удавалось скрыться, к полному изумлению горожан.

Спокойнее всех ощущала себя фирма «А.Ф. Второв и сыновья»: обороты росли, воровство и мошенничество пресекались в зародыше. В конце апреля, подсчитав выручку от пасхальной торговли, обревизовав приказчиков, администрация присмотрелась к приказчицам. И пришла к выводу, что одежда их неподобающе разных цветов. Тотчас же явилось распоряжение: летом надевать исключительно серые платья, а зимой – исключительно чёрные. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.