Остался позади посёлок. Колёса вновь начали наматывать знакомые километры Жигаловской трассы. Расстояние здесь водители измеряли пройденными перевалами, хребтами и зыбунами. Проезжая хребет Берёзовый, что на полпути от Новой Уды до Жигалова, вспомнил Михаил Мясников белые берёзовые рощи и душистые поля Верхнего Кукута – деревеньки, где в военные годы провёл своё детство с мамой, бабушкой и старшим братом Иваном. Перед глазами встала  картинка из школьного учебника  истории: лошадёнка, выбиваясь из сил, тянет соху, а за ней – крестьянин. И так они слитны, так велико сопротивление земли, напряжение дела, что их, кажется, можно нарисовать одной, почти впрямую вытянутой линией. Только вместо крестьянина за сохой видел он свою маму, с утра до ночи пропадавшую  на колхозных полях. Сам Михаил тоже не слезал с лошади.  В их некомплектную  школу частенько наведывался  председатель колхоза Андриан Петрович Труфанов.  В страдную пору звал ребят подсобить женщинам – мужчины-то все были на фронте. Но Михаилу повезло больше, чем многим его ровесникам: отец вернулся с войны. И его  возвращение стало для всей деревни настоящим праздником. 

Отец, Пётр Данилович, сменив гимнастёрку на комбинезон, положил начало  шофёрской династии Мясниковых. Он устроился в  Байтогскую  МТС, и вскоре рядом встал подросший Михаил. Тяжёлая физическая работа с детства была ему привычна. Разнорабочий на пилораме, помощник комбайнёра, наконец, самостоятельно у руля комбайна, шофёрские курсы – так и прошли его годы до призыва на срочную службу. Служил Михаил Мясников подводником в Находке и за закалку остался благодарен армии.

Вернувшись в родную МТС, начал присматриваться к работе водителей, изучая маршруты передвижения, объёмы перевозок.  Однажды появился на пороге директорского кабинета:  «Николай Трофимович, 4-5 кубометров кругляка, что вывозим из лесосеки, это ничто, зря  только топливо сжигаем. А почему не загрузить в два раза больше?». Хитрющий хозяйственник Андреев только глаз прищурил: «Может, сам попробуешь?». Михаил переоборудовал ЗИС-150, сделал прицеп на свой лад и махнул на лесную деляну. За лето двумя лесовозами забили  все склады.

Работал бы и дальше, да не нашёл общего языка с новым, назначенным взамен Андреева начальником. И ситуация вроде была всем понятной: заступился на общем собрании за не виновного в дорожной аварии товарища – такого же, как он сам, шофёра. Но начальству, видно, не по душе пришлось открытое выступление Михаила в защиту невиновного. Ему пригрозили: уволим. А он, не привыкший душой кривить, только усмехнулся: мол, сам уйду. Написал заявление «по собственному желанию», отработал положенные две недели и действительно ушёл. 

Подался в Иркутск,  устроился на автобазу. «Вот тебе машина, – подвёл его к голой раме начальник колонны,– как соберёшь, так и ездить будешь». В помощь, правда, прислал слесаря, с которым Михаил за месяц собрал бортовой ЗИС-150. Возил зерно на иркутские мельницы, муку и стройматериалы в Качуг и Жигалово, строил дорогу Тайшет – Братск…

Как-то после очередной поездки начальник колонны вызвал его к себе: 

– Передай машину другому. 

– Как передать, я же для себя её собирал? – насупился  Михаил. 

– Пойдёшь на полуприцеп,  с Александром Ганьковским будешь работать на ЗИЛ-164.

Это были незабываемые рейсы ездили: в Монголию за скотом, в Усть-Уду и Балаганск за зерном, доставляли металл на Качугскую и Жигаловскую судоверфи. 

– До Осы, бывало, дойдёшь по щебёночной трассе, а дальше – поселковые, грунтовые просёлки, – вспоминает  Михаил Петрович. – В горы лезешь – шлак с собой берёшь; забуксовал – подсыпал и дальше. Летом – зыбуны непролазные. В Жигалово ходили через Бохан – Осу – Новую Уду. Зимой – через Качуг. Горы по Лене объезжали. Дорожники, спасибо им, трактором протянут клин, снег растолкают и – вперёд. Чуть не каждая ходка была подвигом, потому что от водителя требовались те качества, что  дала мне армия: работоспособность, выдержка, воля, смекалка.

Как-то подняли его колонну по тревоге: срочно потребовалось перебросить вагон стали на судоверфь в Жигалово. Отправленные в разведку три пробных полуприцепа справились за трое суток: дорога была сухой, казалась вполне надёжной. Тут же снарядили ещё 12 полуприцепов. Добрались благополучно до Осы, переночевали в заезжем пункте и в четыре утра отправились, чтобы преодолеть оставшиеся полторы сотни километров. Ничто не предвещало неприятности. Но не успели отойти от Новой Уды километров 15, как зарядил ливень. Глинистая дорога вмиг стала непроезжей. Вся колонна оказалась в кюветах. В конце концов выбрались. Груз доставили. Вот только тот осенний, оставшийся в памяти Михаила Мясникова рейс из 60-х годов вместо трёх суток растянулся более чем на 20.

Михаил Мясников, пока шоферил на своей большегрузной машине, намотал на её колёса тысячи километров. И крепко усвоил одну истину: даже с виду надёжная трасса грозит непредвиденностью, к любой неожиданности нужно всегда быть готовым. Расслабляться за баранкой – всё равно что испытывать судьбу. Дороги, по которым довелось ему водить свой ЗИЛ, изматывали до, казалось бы, смертельной усталости. Затяжные подъёмы, крутые спуски, зыбуны, закрытые повороты.  Летом, когда обгоняют более резвые машины,  попадаешь в густую тьму пыльного шлейфа; зимой стёкла закрывает снежная пелена. Чудится: не только руками, всем телом повторяешь изгибы дорожной ленты…

Михаил Петрович признаётся: иногда в рейсе, если было настроение, он пел.

– Есть что-то особенно любимое? – поинтересовался я. А он, отхлебнув горячего чаю, помедлив секунду,  вместо ответа низким басом вывел мелодию, слова которой знают, наверное, все «дальнобойщики»: «Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов. Но один был отчаянный шофер, звали Коля его Снегирёв».  

– Не про вас ли песня, Михаил Петрович?

Мясников посуровел, будто увидел себя вновь на  Жигаловском тракте. Затем устало махнул рукой:

– Все мы тогда были «Снегирёвыми».

…Кто знает, сколько бы ещё продолжались его рейсы, если бы от постоянного переохлаждения не отказала нога. Его прихватило всё на том же Жигаловском тракте. Да так, что самостоятельно не смог из кабины вылезти. Пришлось лечь на больничную койку, с которой расстался только через полгода. Вердикт медики вынесли грозный: никакой тяжёлой работы. Да только как было ему, привыкшему к немалым физическим нагрузкам, сразу смириться с приговором? Михаил Петрович засомневался: может, врачи ошиблись. И решил рискнуть – отправился в рейс всё по тому же Жигаловскому тракту. Снова оказался в больнице.  Понял: медики не ошиблись. Но ведь и он не мог расстаться с баранкой.

 На автобус его не взяли. И ушёл Михаил Мясников в таксопарк, в котором без единого прокола отработал восемь лет. Потом был автотранспортный цех ещё в ту пору живого завода имени Куйбышева: возил смены на «дежурке»; для ансамбля народной песни и танца «Узорочье»  из Москвы новый автобус пригнал, на котором потом с десяток лет возил по области молодых артистов. Его и на пенсию всем ансамблем провожали. «Причём дважды, – с благодарной улыбкой вспоминает Михаил Петрович. – В первый раз, когда исполнилось 60, а во второй – на 70-летие». 

Глядя в доброе, открытое лицо своего собеседника, я думал о чуде духовной чистоты в рабочем человеке. Думал о том, что в жизни нельзя оставаться святым, но можно оставаться порядочным. Михаил Мясников при всех превратностях судьбы был и остался таковым.

Прощаясь, спрашиваю, как будет праздновать 65-летие Победы.      

– Место шофёра за баранкой: сначала к Вечному огню загляну,  а затем к старшему брату в Куду; вспомним родителей, вынесших на своих плечах суровое бремя, вспомним наше детство, совпавшее с Великой Отечественной.

– Счастливого вам пути, Михаил Петрович.