Без права на кассацию

Генералу докладывали, что в кассе Иркутского благотворительного
общества, содержащего этот приют да к тому же ещё две богадельни и
столовую для бедных, на начало марта 1906 года осталось только 400
рублей, и Константин Михайлович  прихватил с собой 250
«представительских» – но отдать их хотел не раньше, чем убедится в
толковом ведении дел.

Госпожа Звонникова взяла деньги без всякого удивления, коротко
заметив, что теперь  удастся устроить пасхальное угощение для детей.
Константин Михайлович почти час проговорил с этой дамой, женой
присяжного поверенного, в обращении чрезвычайно спокойной и простой, но
на редкость деловитой и расторопной. Он узнал, между прочим, что ещё
прошлой осенью «освободился» завещанный  обществу благотворительный
капитал госпожи Портновой, помещённый в банк на 25 лет. Проценты с
этого капитала могли бы стать приюту хорошим подспорьем, однако
всеобщая забастовка и отъезд из Иркутска генерал-губернатора графа
Кутайсова смешали планы, и теперь все надежды были на то, что он,
временный генерал-губернатор, сможет дать делу ход.

Константин Михайлович (к удивлению для себя) оказался  очень
разговорчивым в это утро, но всё же он не сказал Звонниковой главного –
отчего он сегодня здесь.  Накануне Алексеев распорядился о суде без
кассации для трёх обвиняемых в грабежах и убийствах.  Прежде, когда
приходилось отправлять на верную смерть, у Алексеева возникали
сомнения, теперь же никаких колебаний не было. Константин Михайлович
внимательно  просмотрел дело и ясно увидел изворотливых хищников,
никогда не чувствовавших родительского  тепла и уже не способных  ни к
чему человеческому.

Но среди ночи он проснулся вдруг, что само по себе было странно: как
настоящий служилый, генерал мгновенно засыпал и мгновенно же просыпался
–  в назначенный час. А сегодня пришлось долго ворочаться, а потом до
5-30 ходить по кабинету, разгоняя нехорошие, странные мысли. В начале
седьмого он стоял уже у Владимирского приюта.

Поворачиваем!

На генерал-губернаторство Алексеев, заведовавший санитарной частью
Маньчжурской армии, был назначен временно – исключительно на период
военного положения. В иную пору и под другую  задачу подобрали бы
фигуру помасштабнее, с опытом управления не одною губернией. В Иркутск
начальником края назначался то граф, то барон; к этому привыкли уже, и
на «маньчжурца» Алексеева тут же сделали карикатуру на январском
балу-маскараде в Общественном собрании.  Чины из окружения бывшего
генерал-губернатора графа Кутайсова язвительно передавали друг другу,
что «К.М.  развит плохо,  и в одну сторону». Впрочем, знавшие его
несколько дольше признавали, что «ловок, очень ловок и на редкость
умело применяет законы».

Сам же Алексеев полагал своим отличительным качеством здравомыслие,
позволявшее и абсурдный приказ так искусно исполнить, чтобы,  сколько
возможно, уйти от абсурда. А ещё его отличала способность чувствовать
перемены до того, как они станут  явными. Вот и теперь, в разгар
карательных экспедиций, у него появилось ощущение, что «вот-вот
повернёт».  Ещё с середины февраля, открывая газеты, он старался
угадать скрытые пружины политической хроники. Сначала они вплетались в
затейливое кружево экономических новостей: «По телеграфному
распоряжению министра путей сообщения восстановлены в прежних
должностях инженеры Кенге, Питон и техник Сенкевич», – информировало
«Сибирское обозрение» в номере от 28 февраля. Потом пришла весть, что
министр народного просвещения граф Толстой ходатайствовал о разрешении
высланному из Томска директору технологического института Зубашёву
приехать в Петербург на съезд вузовских профессоров. Наконец, «Биржевые
ведомости» поместили телеграмму из Верхнеудинска: «Совет местного
педагогического общества умоляет правительство о смягчении наказаний,
налагаемых генералом Ренненкампфом, который в первый же по прибытии
день приговорил нескольких человек к смертной казни за одно лишь
осуществление начал Манифеста 17 октября». Расстрел отменили, и хотя
расправы не прекратились ещё, ясно было, что поворот начался, что
наконец-то поняли: искры протеста лучше гасить, нежели раздувать.

«Большая военная прогулка по городу»

Нужно было прожить в Иркутске всего несколько дней, чтобы стало
понятно: для большинства обывателей их размеренное существование куда
значимей, чем дом на Большой или, скажем, доходное предприятие. И если
кто-то привык из года в год получать к Рождеству «Памятную книжку
Иркутской губернии» или, скажем,  «Восточно-Сибирский календарь», то он
и должен был их получить – просто для сохранения равновесия. Значит,
он, Алексеев, должен озаботиться, чтобы и вагон с бумагой не застрял в
тупике, и типограф Казанцев не попал в тюремный замок в неподходящее
время. С другой стороны, и вдове убитого бунтовщиками помощника
полицмейстера нужно будет пробить не просто хорошую, а очень хорошую
пенсию – дабы показать, кто есть кто. Обыватель посудачит, конечно, но
кончится тем, что и на квартальных начнут смотреть по-другому.

На 6 марта Алексеев назначил смотр войск – продемонстрировать силу и
в то же самое время умиротворить. Смотр и назван был необычно –
«большой военной прогулкой по городу». И пулемётную роту, и казачью
сотню, и пехотные части, расквартированные в Иркутске, настроили на
пасхальное шествие. Накануне был зачитан  высочайший приказ о наградах
за отличия в войне против японцев. Командира Иркутского пехотного полка
полковника Вставского пожаловали орденом св. Анны 2-й степени с мечами,
полковника Аксёнова и капитана Серебренникова – орденами св. Станислава
2-й степени с мечами, подполковника Богословского – орденом св. Анны
4-й степени с надписью «За храбрость». Пехотинцы ликовали; что же до
юнкеров, то их естественную порывистость по распоряжению Константина
Михайловича смягчили утренней экскурсией в золотосплавочную
лабораторию. Кое-какой запал всё-таки остался, но он весь был растрачен
на стоящих вдоль тротуаров барышень. Те, впрочем, заглядывались на
осанистых командиров, переговариваясь о том, что главное украшение для
мужчины – орден.

Накануне в городе ждали наводнения, и сегодня утром ещё с тревогою
передавали друг другу, что за Ершами Ангара совершенно уже очистилась
ото льда, тогда как обыкновенно проходила лишь в конце марта. «Прорвёт,
непременно прорвёт!» – заражались друг от друга тревогой прохожие, но
теперь, под впечатлением от «военной прогулки», обыватели как бы забыли
об угрозе, и даже когда улицы опустели и смолкли последние звуки
музыки, в тёплом мартовском воздухе оставалось что-то очень приятно
волнующее, и дочка мирового судьи второго участка попросила «покататься
ещё», и кучеру было велено сделать два круга. На самом же деле вышло
больше; к тому же барышня повстречала знакомых и довольно долго
простояла у входа в кондитерскую Камова – кучер совершенно проголодался
и, едва  вернулись домой,  припустил на кухню. Суп был остывший уже, но
всё равно очень вкусный, и Илья с удовольствием потянулся, встав у
окна. Тут-то и увидел он, как кто-то вихрем промчался на их Рыжке в
улицу.

Невыездные

С этой минуты все надежды Ильи были на полицию. Прежде он, бывало,
посмеивался над знакомым городовым, у которого правый глаз был всегда
прищурен, а левая бровь приподнята; но теперь маленький и забавный
Семён Игнатьевич разом вырос в глазах, и два раза в день Илья бегал к
нему справляться о Рыжке.  Очень уж не хотелось терять место и
возвращаться в извозчики, чтобы опять трястись по ночам от страха, а
днём опасаться задиристых конкурентов.  С детства Илью  прозвали
«Смирным», и на службе у мирового судьи ему было покойно, а в последнее
время, как подружился с кухаркой Варварой, ещё и весело. Да, если Рыжка
найдётся, то хозяин не прогонит, конечно;  а вот если не сыщут, то
другого коня уж не станут пока покупать, потому как невыгодно очень при
нынешних ценах на овёс. Из-за ранней распутицы пуд обходится нынче
почти в два рубля, а сено продаётся и вовсе по небывалым ценам –  22–23
рубля за возок.

Говорят, что в Иркутске извозом кормятся восемь тысяч человек, и,
видно, так оно и есть,  потому что сам иркутский губернатор ещё в
начале  войны дал извозчикам разрешение провозить овёс по железной
дороге из тех мест, где он дёшев, – за военными грузами. А вот господам
судьям этого не положено, и овёс даже их может очень легко разорить.  

Между тем собственный экипаж давал чувство известной безопасности, в
особенности теперь, когда из-за военного положения личное оружие было
запрещено. Конечно, многие так и не отказались от револьвера, вот и
дядя Ильи, служащий отдела статистики управления Забайкальской дороги, 
недавно спасся только тем, что три раза выстрелил в воздух, а после и в
самого преступника. Не попал (он ведь и не целился), но всё-таки по
приговору окружного суда был осуждён на четыре месяца. И с работы его
уволили, несмотря на награды и прекрасные отзывы.

Переборщили

Ранним мартовским утром из иркутского тюремного замка направилась в
Александровскую тюрьму новая партия «политических». Все 140 человек
были в арестантских халатах, и трудно было поверить, что где-то здесь
председатель Иркутского сиротского суда Концевич, известные иркутские
адвокаты и примерный служащий отдела статистики по фамилии Павлов.
Илья, заспанный и всклокоченный, еле отыскал его, сунул свёрток,
переданный Варварой, и сразу же принялся за рассказ, «как наш Рыжка
нашёлся сам».

Павлов слушал рассеянно, но  на половине пути, когда из провожавших
никого не осталось уже, всё-таки улыбнулся – навстречу двигалась партия
«двухмесячников», уже  отбывших срок и совершенно счастливых.

Они радостно говорили о том, что на второй день Пасхи в Общественном
собрании начнёт гастроли итальянская труппа, а  потом будут два
концерта пианиста Румшийского и скрипача Мариупольского. Известная
антрепренёрша Софья Абрамовна Светлова, говорят, вернулась в Иркутск и,
уж верно, опять удивит какими-нибудь куплетами. Из записок родных
многие освобождённые знали, что их ждут корзинки с цветами от «Флоры».
А в семье Павлова уже строили планы  поездки на тункинские воды. До сих
пор они находились в ведении конторы Иркутского архиерейского дома, но
недавно были сданы в аренду одному частному предпринимателю. И уже к 1
мая он обещал сделать ремонт,  а главное – привести в порядок дорогу от
Култука.

Бескорыстный Хлестаков

Забайкальские родственники Павловых, узнав об аресте Алексея
Ивановича, слали соболезнования, но тут же и добавляли, что у них
«жизнь не лучше и вообще: цены на продукты стоят невозможно высокие, и
читинские предприниматели даже перекупают  грузы, назначенные в
Иркутск».  

[dme:cats/]Да, об этом писали и в иркутских газетах, но всего более общество
взбудоражил один необычный мошенник, некто П., нанимавший персонал для
некой корейской лесной компании. Оклады он обещал солидные,
гарантировал  и проездные, подъёмные, но всего более убеждали заказ на
расчётные книжки в одной из иркутских типографий и скупка ножей для
меток на деревьях. Одним словом, пока не вмешалась полиция, около 60
иркутян успели бросить работу и собраться в отъезд.  Самое же
интересное, что и корысти тут не оказалось никакой – мошенник
действовал исключительно «из любви к искусству».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов
историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии
областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.