В обход карательной экспедиции

Дело в том, что Гондатти, волею обстоятельств вознесённый на пост иркутского губернатора в самый канун отправки сюда карательной экспедиции Ренненкампфа, сумел избежать всякого кровопролития. Аресты, высылки, разумеется, были (в том числе и случайные, и нелепые, и ничем не оправданные), но при этом никто не был казнён, как в соседнем Забайкалье или Красноярске. Более того, многим общественным деятелям удалось беспрепятственно скрыться; вот и в иркутском Обществе охотников несколько небезызвестных персон получили от Николая

Николай Львович Гондатти (на переднем плане), сын итальянского художника-скульптора и русской, родился в Москве. В 1885 г. по окончании курса университета отправился с экспедицией в Северо-Западную Сибирь и почти два года кочевал с инородцами, изучая их быт. Затем знакомился с производством чая в Китае, собирал этнографический материал в Японии и Северной Америке. Два года прожил с чукчами и эскимосами, составляя научные коллекции и проводя перепись населения. После заведовал переселенческим делом в Приморской области, а в 1900 г. получил назначение правителем канцелярии иркутского военного генерал-губернатора.
В 1906 г. был назначен тобольским, а затем и томским губернатором.
С 1909 по 1917 год – начальник Приамурского края. После революции Гондатти был арестован, доставлен в Петроград, но никакого компромата чекисты не обнаружили, зато обратили внимание на прекрасные организаторские способности Николая Львовича и прекрасное знание восточных окраин.
В двадцатые годы Гондатти осел в Харбине, где служил в одном из отделов КВЖД. В контрреволюционном движении он никак не участвовал и сумел избежать репрессий. Умер в 1946 году, уже в очень почтенном возрасте.
За выдающиеся этнографические исследования удостоен большой золотой медали Императорского Русского географического общества,
состоял действительным членом едва ли не десятка русских
и зарубежных учёных обществ.

Львовича своевременное предупреждение – и отправились кто в неплановое заграничное путешествие, кто «за товаром» (в неизвестном никому направлении).

С середины февраля действительный статский советник Гондатти ждал нового назначения, подбивая дела для передачи вновь назначенному иркутским губернатором Моллериусу, а также подполковнику Генерального штаба Попову, намеченному на должность правителя канцелярии генерал-губернатора.  Слухи о предстоящем отъезде Гондатти постепенно распространялись по городу, и Николай Львович всё более ощущал волну благодарности-сожаления, напомнившую ему расставание с эскимосами, среди которых он прожил два года.

Возвращаясь со службы, Николай Львович не обнаруживал то аквариума с золотой рыбкой, то оттоманки, то любимого венского стула  – уютнейшая из иркутских квартир, в которой шесть лет назад обосновались Гондатти, постепенно пустела, словно какие-то невидимые руки изымали то одно, то другое, обещая вернуть при первой возможности, но не возвращали.

Да ещё и «с цветами большого росту»!

Вещи «от Гондатти» расходились за треть цены – как и всё теперь по причине нараставших отъездов из города. Обыватели изумлялись, находя на Грамматинской отличные сани петербургской работы по смехотворной цене, да ещё и с медвежьим одеялом в придачу. Тут же предлагался красавец тёмно-серый конь с хорошим ходом,  рысак с аттестатом Подаруевского завода, малоезженый. Очень хороший дубовый буфет в доме на Луговой спускался за бесценок, да ещё и «с цветами большого росту». А на Ланинской спешно, на невиданных прежде условиях, передавалось прекрасно поставленное винно-бакалейное дело.

Перед самой сдачей поста губернатора Гондатти получил на утверждение два устава – иркутского Союза лавочников и иркутского же Торгово-промышленного союза. Оба документа были хорошо знакомы Николаю Львовичу, и за месяц, отпущенный на переработку, они, в сущности, не изменились. Чья-то опытная рука только чуть-чуть подправила их, с явным расчётом на его снисходительность. А зря: работа  с генерал-губернатором графом Кутайсовым научила Гондатти и читать между строк, и быть очень жёстким (при внешней мягкости).

Николай Львович был прекрасно осведомлён, что местным  Обществом приказчиков  вот уже несколько лет заправляли ссыльные революционеры, и хотя основная масса членов оставалась инертной, требование закрывать магазины по воскресеньям  вызывало всё больше сочувствия у местной прессы.  «В воскресенье 26 февраля, как нам достоверно известно, в магазине Мерецкого выходили на работу многие приказчики, – возмущалось «Сибирское обозрение». – Два приказчика замечены были в магазине Рафильзона на Большой. Мы, пожалуй, ещё понимаем короткую память господ коммерсантов, подписавших 23 марта 1905 года постановление об обязательном праздничном отдыхе приказчиков, но странно, что находятся приказчики, изменяющие этому постановлению. Эти «уроды в семье»  подобным поведением подкладывают «большую свинью» своим товарищам!».

Новая война?

А в немецких газетах в эту самую пору мелькали тревожные сообщения о китайских планах завоевания Приамурья. Российские «Биржевые ведомости» отдали этой теме отдельную статью, довольно спокойную и достаточно ироничную, но при том оставляющую весьма тревожное ощущение.

Из южной Маньчжурии доходили вести о шайках хунхузов, к которым примыкали и группы беглых русских солдат. Китайцы искали защиты от грабежей в маленьких крепостях (импани), а в японских газетах смаковались подробности этих набегов и подчёркивалась «присущая русским разнузданность и жестокость». При этом в Харбине один за другим возникали проекты заселения Маньчжурии сибирскими крестьянами. «Переселенческое русское движение есть явление естественное, а потому и очень интенсивное. Оно безусловно придёт и в Маньчжурию, так как именно здесь колонисты найдут наиболее благоприятные условия для себя, – категорично заявлял «Харбинский вестник». – Последним этапом будет русский Харбин, откуда переселенцы и будут направляться в разные стороны и селиться здесь. Явится необходимость вмешательства нашего правительства по отношению к отчуждению необходимого количества участков китайских земель по соглашению с китайским правительством».

А в одном из мартовских номеров «Сибирского обозрения» появилось объявление: «Управление Китайской Восточной железной дороги сим объявляет, что на 20 марта сего года в Харбине, в Новом городе, в помещении театра «Порт-Смут», назначаются торги на земельные участки в Харбине с долгосрочной уплатой».

Для начала хорошо бы себя оживить

Николай Львович раздражённо отложил газету, думая о том, что всё оживление Маньчжурии, Харбина и блаженной памяти Порт-Артура и Дальнего куплено на русские деньги. «Какие капиталы ушли на  постройку железной дороги, каких капиталов потребовали подавление боксёрского восстания 1901 года и   только что окончившаяся война с Японией, уже прозванная несчастной и позорной! Харбин и сейчас продолжает оттягивать к себе русские деньги, хотя Инкоу и Куанчензы  теперь в руках японцев. Э-эх, эти бы капиталы да на оживление нашего Ленского края с его запасами соли, леса и золота, на прокладку сети местных железных дорог!».

Недавно Николай Львович наткнулся на одно из жандармских донесений  о митинге солидарности с русскими революционерами  в Урге.  Местом действия стал заезжий двор Феофаниева-Гнеушева, где  несколько колонистов  задумались, не организовать ли для поддержки «охватившего всю Русь движения» какую-нибудь забастовку. Только как ни старались, а не нашли-таки, против кого им, собственно, выступать. Решили «выразить своё сочувствие сбором денег раненым и вдовам павших в борьбе с бюрократией».

Русский консул в Урге получил резолюцию митинга, по которой настоятель местной церкви должен был объявить Манифест 17 октября («да чтобы протоиерей, прочитав, не вздумал его толковать или кормить нас своей проповедью!»), отслужить благодарственный молебен, а затем – панихиду по жертвам с провозглашением вечной памяти.

Кроме того, решено было провести манифестацию с красными флагами и с флагами «учительниц наших – конституционной Англии и республиканской Франции». Но тут вышла заминка: никто из 43 участников митинга не мог толком сказать, как же выглядят флаги «учительниц наших». Думали было ограничиться красными флагами, но кто-то вовремя вспомнил, что у китайцев они считаются боевыми знамёнами:

– И как бы не начали в нас стрелять из китайской-то крепости! А стреляют они теперь, под руководством японских инструкторов, очень метко!

Подискутировав на этот счёт, окончательно постановили, что «каждый манифестант должен заказать своей жене или сожительнице приготовить по два английских и два французских национальных флага». Но, как видно, дамы-с не нашли нужных справочников: манифестация вышла очень уж малочисленной и вялой.  Дабы взбодриться,  послали на квартиру  к недавно умершему почтмейстеру Таркову, большому любителю  домашних заготовок, да и купили  три полуведёрных бутыли наливки-старки. Как оказалось, отменного качества:  взбадривание,  начавшееся 26 ноября в час дня, кончилось лишь 28 ноября в шесть утра. И при этом  все выжили: народ-то ведь подобрался крепкий и уже закалённый митингом, начавшимся ровно в полдень, а закончившимся в 10 вечера. Сообщая об этом, автор донесения не погрешил против истины и уточнил: «Из этого времени нужно вычесть выпивку и закуску в соседних комнатах».

Пошла «реакция»

С отъездом из Иркутска генерала Ренненкампфа аресты и высылки не закончились, и всё же события развивались по лучшему из всех возможных сценариев – на этом особенно настаивали подписчики телеграмм, каждый день получавшие страшные вести о кровавых расправах. Иркутск, уставший от потрясений, тянулся к привычной, размеренной и приятной жизни. Во вторник, 28 февраля, в Общественном собрании состоялся второй концерт артиста русской оперы В.Р. Пикока. А накануне он участвовал в камерном вечере в музее, устроенном  местными музыкантами Синициным и Городецкой. В акустическом отношении зал оказался совсем непригодным, звуки выходили неполные и тут же пропадали, но странное дело: все стулья, даже и приставные, были заняты, и даже самые взыскательные знатоки не ворчали.  

Были здесь и гласные городской думы, избранные на новое четырёхлетие и уже приведённые к присяге. Накануне они распределяли жалованье между членами управы. Городскому голове положено было 6 тыс. годовых (предлагалось и десять), и даже думского секретаря оценили как чиновника средней руки. Русские колонисты в Монголии и Китае, верно, удивились бы, если бы узнали, с какой значительностью  занимались всем этим господа гласные. Впрочем, скоро и колонистам стало не до масштабных проектов: «реакция», о которой они с таким гневом рассуждали, но которая до сих пор представлялась абстрактной, докатилась и до них – в конце февраля  в Харбине были арестованы врачи Эйхгорн, Чакин и управляющий делами Восточно-Китайской железной дороги Лепешинский.

Разумеется, это были дежурные, без разбора, аресты. По-настоящему же опасные  люди давно уж пересекли океан. «По сообщению из Токио, русские революционеры ходатайствуют об издании в Нагасаках ежедневной газеты», – известило «Сибирское обозрение».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского