«В школу пришли, нам говорят: началась война» – так просто, совсем буднично для школьницы Кати Давыдовой наступил новый, тяжёлый,  взрослый этап жизни. Тут всё и завертелось: старшего брата забрали на фронт, классы перевели в клуб, из школы сделали госпиталь, дорогой сердцу одноклассник ушёл на войну. И только папу по возрасту оставили дома, он уже был пожилой – почти 60 лет, работал в паровозном депо, вытачивал деревянные модели деталей паровозов. «Модельером был! – улыбается Екатерина Степановна. –  Мама оставалась дома на хозяйстве». Учиться теперь приходилось в тесных комнатках двухэтажного клуба. В Зиму эвакуировали хороших московских учителей, но занятия часто срывались. В приказном порядке снимали старшеклассников с уроков и отправляли помогать в госпиталь. А там было мало врачей, и никаких уборщиц, санитарок, потому что почти все ушли на фронт. «Мы помогали изо всех сил и кормить, и судна за ранеными выносить. Слепые, помню, просили: «Деточка, иди сюда, напиши письмо!». Они нам очень доверяли», – вспоминает Екатерина Степановна.

В 1943 году список обязанностей школьников пополнился. Тогда на Восток массово отправлялись эшелоны с фронтовиками. Шла подготовка к войне с Японией. «Из военкомата приходит товарищ и говорит: давайте ваш девятый класс, пойдёмте дежурить на воинскую площадку. Работа выглядела так:  подходит эшелон с военными, и мы тут же начинаем расставлять железные чашки – первое, второе и, как говорится, компот, чай, булочка. Все бегут  за длинные деревянные столы, а нам кричат: «Девочки, давайте по-быстрому, на подходе ещё эшелон, десять минут будет здесь». За нас повар заступался, мол, они же ещё не кормлены сами, пусть перекусят хотя бы немного, чтобы силы были», – рассказывает Екатерина Давыдова. Запомнила, как кормили макаронами с тушёнкой: «Так вкусно, что, кажется, никогда такого не ела». Это, кстати, была единственная возможность перекусить вне дома. Ведь хлебные карточки выдавали только на семью – 400 граммов на человека, а в госпитале школьников никто кормить не собирался. «Голодовали слегка», признаётся Екатерина Давыдова, хлеба почти не видели, но садили картошку, благодаря которой и выжили.

Смена кончалась, и одноклассники шли на следующий день в школу, а там опять из военкомата пришли. «Просят: «Девочки, вы же концерты умеете ставить, в школе выступаете. Дайте концерт в госпитале». Я в ансамбле песни и пляски нашего клуба ставила танцы  – молдованеску, гопака, русскую народную, казачка. Сами шили костюмы, а все движения я разбирала по журналам, которые мне подарила наша балетмейстер. Её тоже из Москвы к нам в эвакуацию привезли», – говорит Екатерина Степановна. Вместе с хором, тоже занимавшимся в зиминском клубе,  даже ездили выступать в  Куйтун, Залари, Кутулик.  Ехали в открытых товарняках, приедут – все лица в саже, так что за артистов даже никто не принимал.  Зато после выступления ансамблю аплодировали, приговаривая: «Во дают!». «Везде успевали и, знаете, даже не уставали. Хорошо, тепло встречали, особенно ребятишки, которые шли на фронт в 18–19 лет. Запомнилось, как они нам вслед говорили: «Девочки, девочки!», – вспоминает Екатерина Степановна.

В войну, признаётся, девчонкам было не до романов. Хотя сама Катя Давыдова ждала с фронта своего возлюбленного Ивана, за которого после войны вышла замуж. «Мы со школьной скамьи были знакомы. Он ушёл добровольцем, окончил офицерское училище, откуда отправился на Восточный фронт. Часто  писал письма, как минимум раз в месяц», – говорит Екатерина Степановна и признаётся, что военные письма мужа не сохранились, ведь с того момента прошло много лет – вместе с Иваном Егоровичем они прожили 33 года. Единственное, что, по воспоминаниям Екатерины Степановны,  муж рассказывал про войну, так это случай в Китае. «Однажды шёл он с солдатами, те устали жутко, а тут ещё дождь моросит, шинели тяжёлые, оружие. Надо было подходить к городу, но они мертвецки заснули. Иван их еле-еле поднял, заставил дойти, – пересказывает она. –  В Китае такая беднота была, что без конца нищие на улицах просили милостыню: «Мадам, да-а-ай копейку». Они искали любую возможность подработать, брали постирать у военных одежду, постельное бельё. А наши довольны были, что за небольшую плату китайцы всё очень аккуратно делали».

Победа застала Катерину Давыдову на улице: она шла на курсы бухгалтеров, когда по репродуктору – «чёрной воронке» объявили, что кончилась война. «Боже мой, что творилось: незнакомые пожилые люди, женщины обнимались. А праздновать чем? Нам хлеб только по карточкам давали, – вспоминает она. – Вскоре после окончания войны с Японией вернулся Иван, привёз целый чемодан с японскими кимоно. А тут голодуют, потому что был 45-й, тяжёлый год. «Ой, сыночка, Ваня, что привёз! Хоть хлеба будет на что купить», – приговаривала его мать. Так потихоньку все кимоно на хлеб и выменяла.

После возвращения Иван не сразу сделал предложение Катерине. Помолвка чуть было не расстроилась из-за путаницы. «Мы пришли на танцы. Смотрю – появился, а ко мне не подходит. А потом говорит: как к тебе подойти? С тобой ведь кавалер. Я объяснила, что никого со мной нет. Так и разобрались вроде. В 1947 году его в Иркутск офицером КГБ перевели, и меня с собой позвал. Как приходил свататься, до сих пор помню. Привёл с собой армейского друга, который с моим папой и про мёд, и про пасеку разговоры вёл, а сам всё стеснялся. Всё-таки сосватал». Вместе с замужеством для Екатерины Давыдовой закончилось увлечение танцами – после одного из выступлений с московским танцором супруг сказал: «Ты больше не пойдёшь выступать». Так она отвела последний концерт и «покончила с плясками».

В иркутском доме ветеранов, где Екатерина Степановна сейчас является председателем  совета, отмечают все праздники. «У нас директор – ой-ой-ой. Всё в её руках», – улыбается Екатерина Давыдова. На праздники сюда приходят молодёжные коллективы, а спонсоры обязательно наливают ветеранам фронтовые сто граммов и делают ценные подарки. Для развлечения придумывают и свои поводы собраться, к примеру, прошлым летом проводили «Мисс бабулю». В доме ветеранов есть и собственный хор. Екатерина Степановна признаётся, что в самодеятельности участия теперь уже не принимает, и иронизирует: «Двигаемся-то уже не так хорошо!».