Когда умирают кони

История о жеребце Бойчике стала практически семейной легендой.

– На фронт брали не только людей, но и лошадей тоже, – рассказывает Вениамин Сергеевич. – Из нашей деревни их ушло 18, в том числе конь отца Бойчик. Отец его, жеребёночка, вырастил, обучил и потом на нём ездил. А Бойчик высокий, красивый был. Гнедой. У него на лбу была белая звезда, а на левом боку белый цветок – как роза. Слушайте дальше, трагедию расскажу.

Во время освобождения Белоруссии в 1943 году после очередного боя в лес, где располагался расчёт отца, привезли полевую кухню. Отец пообедал и сел закурить. А в это время по лесной дороге мимо него к передовой на лошадях везли орудия и боеприпасы. Отец поднял голову, смотрит – Бойчик! Тащит пушку в двойной упряжке, а сам весь в шрамах, худющий, и белая роза отвисла под живот. Он подбежал к нему, зовёт, а конь узнал, голову повернул, остановился. Отец обнимает его, а Бойчик голову ему на плечо положил и заплакал. Слёзы у него как горох были.

Весь обоз остановился, уже пробка образовалась, возчик орёт, стегает коня кнутом, но Бойчик не двигается. Отец объяснил, что это его лошадь, и возчик, услышав, что они земляки, разрешил отвести коня ненадолго в сторону. Тогда отец взял Бойчика за узду и повёл вперёд, под гору. Целовал, обнимал – но долго коня задерживать нельзя. Поэтому отец отпустил его и, прыгнув за кусты, спрятался. А Бойчик смотрит, что отца нет, голову наклонил и медленно пошёл вперёд, за обозом.

Потом отец с фронта вернулся, а Бойчика нет. Убили его. Из тех 18 лошадей с фронта вернулись только три: Чудак – контуженный, горбатая Аннушка – с перебитым позвоночником и Сушило – с рваными сухожилиями ног.

С песней по жизни

Когда отца призвали, Венька пошёл работать «на трактор». Прежний тракторист Вася Шишкин добровольцем ушёл на фронт. После войны была армия, пост зампредседателя колхоза, юрфак Иркутского государственного университета и 28 лет работы в органах. Но сам Вениамин Сергеевич считает, что ему нужно было становиться «не юристом, а поэтом». «Жизнь ведь шла и во время войны тоже, – говорит он. – Оставшиеся в деревне люди продолжали работать, общаться, ссориться, а я про это писал частушки».

Слова «поэт» односельчане Вениамина Дмитриева тогда не знали. Поэтому его друг Петя Проскурин за страсть Веньки к написанию частушек и песен дал ему кличку Сочинитель. Прозвище прижилось.

– За мои частушки ко мне люди ходили, как к прокурору, – рассказывает Вениамин Сергеевич. – Всё равно же, бывает, поссорятся между собой. А к участковому, у него кличка была Налим, идти не хотят. Во-первых, добираться до него 15 километров. А во-вторых, за небольшой проступок засудить же могли. Вон, одному за два кармана пшеницы пять лет на лесоповале дали. А у нас народ жалостливый, но проучить обидчика всё равно охота. И шли ко мне, мол, сочини про него. А это же деревня: как сочинишь строчку, она разойдётся среди всех – такой позор.

Помню, пришла как-то Сашкина мать, Вера. Сашка тоже на тракторе работал, и если норму в день выполнял, ему полагалось 200 граммов муки. Так за пять дней и килограмм набирался. Вера пошла муку забирать, а наш кладовщик, Таисия Хаярова, её обвешала – такая баба была: на 50 граммов, да обманет! А что значит в годы войны 50 граммов муки? Вот как Вера дома обнаружила недовес, побежала ко мне, говорит, не пойду же я к Налиму жаловаться: за обман её посадят, а у неё ребятишки. А мне только дай посочинять. Ну я ей и выдаю: «Кладовщице Хаяровой нужно быть в Заярово (а Заярово – это женская колония под Тайшетом) – она обманет на 100 грамм, домой тащит килограмм!». Та запомнила, прошла и спела. Так меня когда эта Хаяриха через два дня увидела, на колени упала: «Не сочиняй! А то Налим приедет, услышит, он же меня сразу загребёт!». И не было после этого жалоб на неё ни от кого!

Много потом сочинял. Но, честно говоря, в основном матерщинное. Меня за это били, любили и боялись.

Помню, случилась история с трактовым бригадиром, Иваном Живоляпиным, что без руки с фронта вернулся. Он краси-и-ивый был парень, здоровенный! И жена его, Таня, тоже была красавица. Такая красавица, что даже мы, ребятишки, в неё влюблены были. И Ванька её сильно любил. Но ушёл на фронт, а Танька закрутила с Костей Проскуриным. Но Таня-то у свекровки жила, и та сыну написала про измены. Иван лежал тогда в госпитале, а как выписался оттуда, пешком до деревни добирался – 30 километров шёл из Подкаменной по снегу. Пришёл, в дом заходит и спрашивает, где Танька. А та пришла от Кости и на печке лежит, пьяная – тогда хоть и война, а бражку же гнали. Мать и отвечает: «Вон, с Костей натаскалась, отдыхает». Иван стащил её с печки и как давай бить… Схватил ковшик кованый, как в плечо ударит – ковшик аж врезался в тело. Как он её не убил, не знаю. Ну что – по деревне сразу слава пошла. А потом всё это забылось как-то, только Костя вынужден был уйти добровольцем на фронт.

Слушай дальше. Иван стал трактовым бригадиром, и я, стало быть, его подчинённым. А Иван с фронта же – дёрганный был. И как-то мы ели на полевом стане, и он на меня за что-то обозлился и толкнул. Веньку толкнул! Венька и обиделся. Вышел на крыльцо, закурил – тогда самосад курили, – и думаю: я тебя проучу. Успокоился, захожу, все заканчивают трапезничать. А я как заплясал: «Ваня с армии пришёл: «Где моя Татьяна?». Она на печке лежит, с … (тут Вениамин Сергеевич говорит «извините» и ёмко и матерно определяет, чего же именно так она лежит) пьяна!». Знаете, какой позор? Иван соскочил, как меня толканул – я в угол улетел. А тут же старики, старухи вскочили, его поймали: «Да мы тебя зарежем! Правильно он сочиняет!».

Но после мы с Иваном подружились. И он, когда, например, керосин с автобазы везут, в первую очередь ко мне его завозил. А когда я в армию в 46-м пошёл, он всё повторял: «Вернёшься – женишься на моей дочке Тамарке». Но Тамарка мне не нравилась, – улыбается Вениамин Сергеевич, поглядывая на свою жену, которая сидит рядом.

С Екатериной Константиновной Вениамин Сергеевич познакомился уже в Иркутске, когда учился на председателя колхоза и работал киномехаником.

– Обманул её, – смеётся он. – Говорю, будешь у меня председателем колхоза! А там у нас глухая деревня, свету не было! За спичками за 8 километров ходили. В амбаре потом магазин сделали. Приехал председатель сельпо, говорит: «У тебя жена может продавцом быть?» Я отвечаю: «Да она у меня всё может». Так и стала она торговать.

Но долго семья Дмитриевых в деревне не задержалась, перебралась в Иркутск. Своей жене «сочинитель» тоже придумал частушку: «По Иркутску я иду, по большому мосту. Иркутяночку люблю небольшого росту!».