Предпочли окунуться

Обычно она с двух-трёх вопросов определяла профпригодность (а чаще непригодность). Увы, очень много молодых, способных и энергичных людей окунулось в революцию. Варвара Григорьевна вглядывалась в теперешних экзальтированных, нервных юношей, и ей делалось страшно за них. Опьянение, признаки которого были налицо, уже переходило в похмелье, ведь всё теперь развивалось быстрее. Жизнь больше не текла, и события не разворачивались, а мелькали, не успевая хорошо отпечататься в памяти.

Пять месяцев назад обыватели ликовали при известии о конце войны, в октябре поздравляли друг друга с Конституцией и на импровизированных митингах овациями встречали осуждённых на каторжные работы политических. А три месяца спустя под Иркутском, в Александровской пересыльной тюрьме, уже принимали новых заключённых.

Днём 20 февраля несколько десятков железнодорожных агентов собрались в здании управления Забайкальской дорогой, возмущаясь увольнением инженера Нюберга, начальника одного из участков. Тут же было составлено коллективное требование о разборе всех обстоятельств этого дела. Расходились подписанты с ощущением победы, но уже час спустя здание оцепили казаки, жандармы сделали обыск, выявляя сочувствующих. Что до самих участников «митинга», то над ними нависла угроза увольнения как минимум, ведь их фамилии уже попали в «чёрные списки», а из Москвы уже шёл пулемётный поезд для карательной экспедиции генерала Меллер-Закомельского.

Григорий Петрович был бы крайне возмущён!

Глафира Ивановна Сементовская, дама очень почтенного возраста, совершенно не поспевала за сменой событий, хотя дочь доставляла ей новости дозированно, многое и вовсе опуская. В сущности, мыслями Глафира Ивановна оставалась в октябре 1905 года, так поразившем её общей забастовкой. «Григорий Петрович был бы крайне возмущён!» – только и могла повторять она.

Да, импульсивный Григорий Петрович с его педагогическим взглядом на мир, конечно, не усидел бы дома и схватил бы если не пулю шальную, то паралич. Из всех пороков человеческих всего более раздражали его «темнота умов» и «непроходимая самоуверенность глупости». Он был ироничным, даже желчным, но перед новым знанием трепетал совершенно по-детски. Эта страсть, не вполне разделённая сыном, передалась дочери, и за час до кончины она читала ему томик стихов, полученный ею в подарок от императрицы по окончании института имени Императора Николая I.

Уже в зрелом возрасте Варваре Григорьевне часто не хватало отца, но теперь она нередко думала, что он умер вовремя, не дожив до торжества простейших рецептов насильственного обустройства жизни, не увидев примитива, возводимого в идеал.

Просветите нас на 5 руб. 85 коп.!

Вчера на собеседовании у Сементовской были две сестры с Соловьёвской улицы, двадцати и двадцати двух лет. В предложении «В забастовке не участвовала и в политических кружках не состою» обе сделали по пять ошибок, и Варвара Григорьевна невольно спросила:

– Открывали ли вы после школы книжки, барышни?

– Смотрим каждый день! – уверенно сообщила старшая. – Нам родители выписали из Варшавы полированный шкафчик. Из ореха. А в нём 23 книжки.

– Шкафчик точно такой, как было обещано. И к нашей гостиной он тютелька в тютельку подошёл – мы ему дали место на столике у окна, и теперь все соседи смотрят нашу библиотеку, – со смешанным чувством гордости и недовольства сообщила младшая. – «Сонник» так зачитали уже. А ещё любят брать «Искусство нравиться мужчинам», «Застольные речи к свадьбам и вечерам», «Магический кабинет» и «Тайны гарема», – она тихонько хихикнула, но тут же и спохватилась: – Нам-то самим больше нравятся «Язык цветов», «Сборник стихов для альбома», «Хороший тон» и «Практические советы для ищущих занятия». Есть ещё «Советы ветеринара» и «Сборник острот», «Самоучитель бухгалтерии и счетоводства», но их смотрят родители и старший брат.

– И за всё про всё вместе с пересылкой – только 5 рублей 85 копеек! – выпалила старшая. – При задатке в два рубля. А соседка пожалела задаток, так ей не прислали ни книжек, ни шкафчика!

Дальше Варвара Григорьевна не слушала, сожалея о потерянном времени и о том, что снова не успевает в городскую библиотеку, закрывавшуюся ещё засветло «по причине тревожного времени».

«Считать тревожное время минувшим»?

Мужчины, приходившие читать газеты после служебных занятий, требовали «считать тревожное время минувшим» и держать двери читальни открытыми до 8 часов вечера, но власть не спешила распорядиться: несмотря на военное положение, постоянные патрули из казаков и конных городовых, преступления не только не уменьшались, но становились всё более дерзкими. Особенно выделялась шайка несовершеннолетних с их главарём Седых.

Варвара Григорьевна ещё с октябрьских перестрелок не гуляла по вечерам, а отправляясь на службу рано утром, искала попутчиков. И выходы в театр, до прошлого года частые, теперь превращались в событие – к немалому огорчению, ведь в городском театре шли новые спектакли оперы-буфф. Когда в зале музея начались вечера камерной музыки, Варвара Григорьевна уговорила брата сопроводить её на струнный квартет Бетховена, а вот осмотреть дачу на Ушаковке, сдававшуюся на предстоящее лето, не удалось: пока искала свободный день и попутчиков, милый уголок с многочисленными удобствами успели снять. Даже именины Варвары Григорьевны, всегда затягивавшиеся до утра, с непременным катанием по спящему городу, в этот раз совершенно не удались: с половины восьмого гости стали поглядывать на часы, а к половине девятого все разъехались, не дождавшись даже знаменитого пирога в пламени.

Варвара Григорьевна так и простояла полночи у окна, глядя на хорошо знакомый, но всё-таки очень изменившийся город. Погода стояла на редкость чудная, днём на солнце доходило до + 5, и теперь ещё с крыши капало. Ложась, она хотела оставить форточку открытой, но передумала «по причине тревожного времени».

Удручающе «блестящий план»

На 13 февраля назначена была большая операция по поимке нескольких главарей шаек, и она удалась совершенно. Статисты, остававшиеся на свободе, сразу растерялись, и в ближайшие несколько дней их без особых трудов собрали в тюремный замок. Всего за решётку попали 133 преступника. Комендант Иркутска подполковник Вербицкий, возглавлявший всю операцию и разработавший её план, вполне мог быть доволен. Однако на лице у него была только усталость, а когда, оставаясь один, он погружался в задумчивость, можно было заметить и некоторую растерянность.

Назначение подполковника 5-го пехотного Сибирского иркутского полка, только что возвратившегося с театра военных действий, комендантом города было не только логичным, но и лучшим решением. Особенно с учётом недавних боевых заслуг и безусловного обаяния Вербицкого. Но при этом сам он испытывал очень сложное чувство. Дело в том, что Иркутск был уже совсем не тот город, который провожал их два года назад, полный трогательной надежды и на редкость единый. Теперь город был разделён на сыщиков и разбойников, революционеров и контрреволюционеров.

В сущности, никто не заметил возвращения полка, за который два года молились, которому слали телеграммы, посылки и заранее заказали для встречи специальное блюдо под хлеб-соль. Оно пылилось теперь где-то между бумагами в городской управе, а Вербицкий составлял планы поимки одних горожан другими – совершенно по фронтовым схемам, строящимся на ненависти к врагу. Только в роли врага теперь выступали те самые иркутяне, которых защищал он в войне с Японией. Было что-то изначально порочное в этой схеме, возможно, оттого, что за уголовниками (подполковник чувствовал это) неизбежно должны были последовать политические. Или он ошибается? Очень, очень хотелось бы ошибиться на этот раз.

Доктора покупают хлеб для больных

Обязанности коменданта побуждали Вербицкого вникать во все мелочи гражданской жизни, и многое изумляло его. В Кузнецовской больнице обнаружили страшный перерасход, подняли всех на ноги, объявили ревизию – оказалось же, что городскую больницу «объедают» сверхкомплектные железнодорожники. Министерство путей сообщения из года в год принимало обязательство выстроить собственную больницу – и из года в год не исполняло его, а в Кузнецовской больнице доктора на собственное жалованье покупали хлеб для больных. 20 февраля 1906-го и жалованье не выплатили – потому что «смета трещит».

И чем более погружался Вербицкий в путаную гражданскую жизнь, тем чаще задумывался, что без перевода на военное положение городу пришлось бы совсем уж худо. Это практическое соображение постепенно смирило его со своей «миссией», а вслед за этим и в нахмуренном облике города проступило то симпатичное выражение, по которому он скучал два года на Дальнем Востоке.

Субботним февральским утром, объезжая, как обычно, Иркутск, подполковник неожиданно для себя свернул в рисовальный класс, только что открытый местным художником Лытневым. Вопреки представлению, что творцы встают поздно, за мольбертами стояло около двух десятков любителей живописи. Никто не обратил на Вербицкого никакого внимания, и он с удовольствием окунулся в разговоры о будущей всесибирской выставке. Никаких официальных известий о ней не было да и быть не могло до снятия военного положения, но люди у мольбертов нисколько не сомневались, что выставке быть!

Вербицкий тихо вышел из студии и без слов дал команду ехать дальше. На Ангаре, напротив курбатовских бань, остановился и долго разговаривал с инженером Крыловым, проводившим здесь изыскания для строительства постоянного моста через Ангару. День положительно складывался, как постепенно складывалась и вся жизнь.

«Просим изолировать нас от сада»

Ещё одним признаком возвращения к прежний жизни стало заседание городской думы 16 февраля. Более часа гласные сосредоточенно обсуждали размеры пособий семьям арестованных членов управы и другие «прелести» военного положения. Затем слово взял представитель Общественного собрания – и по залу сейчас же пошли иронические смешки. Докладчик озадаченно огляделся, но, не желая отступать, счёл за лучшее просто зачитать «Прошение»:

– Не будучи коммерческим предприятием, иркутское Общественное собрание лишено возможности участвовать в торгах на аренду Интендантского сада. А 337 интеллигентных членов собрания не могут удовлетворить те развлечения, кои предлагает арендатор сада. Поэтому собрание просит сдать ему в аренду 238 квадратных саженей с павильоном на 11 лет по цене 1000 рублей за сезон, дабы «изолировать интеллигентных членов собрания от сада».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского