На груди Ольгерта Маркевича – боевые медали «За отвагу», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина». Гвардии старшина 2-й гвардейской зенитно-артиллерийской Барановичской Краснознамённой ордена Александра Невского дивизии сказал сразу: «Писать обо мне будет трудно. Уже всё написано». Это правда – статей о нём не менее десятка. Но мы попытались собрать то, что ещё не звучало.  

«Лилипут»

Его родители, белорусы, приехали в Иркутск из Витебской области, спасаясь от голода. Сначала отец, Вацлав Маркевич, оказался здесь на заработках – слухи ходили, что в Сибири можно прожить. «А через год, где-то году в 27-28-м, приехали мы с мамой, – рассказывает он. – Дней семь тогда шёл поезд, я помню этот особый запах вагонов – угля, краски. Я же из деревни, всё в новинку! А как в Иркутск приехали, мороз сильнейший! Нас сразу на извозчика, по самый нос шкурой медвежьей накрыли – и по льду через Ангару. Мост тогда был только понтонный и зимой разводился». В его судьбе вообще много удивительных моментов. Человек, прошедший так много городов и стран, сейчас живёт в одной остановке от того места, где прошло его детство, – на Площади декабристов. Он бегал во вторую иркутскую среднюю школу, бывшую духовную семинарию. И помнит, что на площади стояла церковь.     

Фотоаппарат был его любимой детской игрушкой. «В доме откуда-то появился плёночный фотоаппаратик «Лилипут», – рассказывает Ольгерт Вацлавович. – Помню, он был простенький, фокус даже не  наводился. Плёнка так, без кассеты вставлялась». Он открывает альбом – крохотные желтоватые фото, обрезанные «ёлочкой». «Вот отец, вот мать, девушка моя знакомая, бабушка, – показывает он маленькие снимки. – Год 37-й, не позднее». А вот сам Ольгерт Маркевич, 18 лет от роду. Синяя рубашка, пунцовые губы. Иркутское фотоателье в 1940-м предоставляло особые услуги. Цветной фотографии не было, и фото подкрашивали, как могли.

Пройдёт ещё год, и 19-летний мальчишка поступит на авиационные курсы, станет пилотом запаса. А после коротких курсов в Чите попадёт в артиллерийские войска, оборонявшие Москву. «Закрутилось, понеслось», – машет рукой Ольгерт Вацлавович. Свой первый фронтовой фотоаппарат, немецкий, он нашёл в разрушенном Сталинграде. «Израсходован был только один снимок, – вспоминает он. – Немец успел снять наш горящий склад, а доснимал плёнку я. Уже потом, когда бои пошли, разведчики мне всё время приносили фотоаппараты. Операция начнётся – аппарат в землянке остался, пропал. А ничего страшно –  разведчики новый принесут». В дивизии был свой официальный фотограф политотдела. Вот с ним-то Ольгерт Маркевич и подружился. «У него материалы – плёнка, бумага – трофейные, – вспоминает он. – Он снимал на документы и делал снимки по истории части для отчётов. Я ему помогал, отчёты потом отправлялись в штабы дивизии, фронта. А мне разрешалось снимать только «дома» – на огневой позиции батареи. Дальше отходить и снимать не следовало. Мог бы попасть в поле зрения контрразведки, и доказывай, что ты не фашистский шпион».

«Страшно было»

Первый серьёзный бой его дивизия приняла в Орловско-Курской операции. Затем были бои в Белоруссии. Вопрос «Страшно было?» Ольгерт Маркевич слышит, вероятно, уже не от первого журналиста. Он молчит. Потом читает стихи «медички» Юлии Друниной:

Я только раз бывала в рукопашной.
Раз – наяву, и тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Видно, ему есть что рассказать. И он рассказывает. Но добавляет: «Это не для статьи». Когда у тебя на руках четыре часа умирал друг, это правда не для газеты. «Мне дважды приходилось с пехотой идти в атаку, – вспоминает он. – Был один случай в Белоруссии, около деревни Холодняки. Началась артиллерийская подготовка, пехота двинулась в атаку. И мы с Федей Пудовкиным, разведчиком, примкнули к ним. Нам надо было дойти до деревни, вернуться и доложить, что Холодняки взяты. А когда пойдёшь, тут уже всё. Не повернёшь. Сзади лейтенанты с пистолетами в руках: «Вперёд! Вперёд!». Немцы стреляют так, что снег впереди взвивается от очередей. А лечь нельзя. Ты ляжешь, другой, третий… И всё, захлебнулась атака. Тогда просто повезло. На немецкой линии обороны стояло где-то 15 пулемётов, но половину из них фашисты чистили и огонь был слабый. Вечером возвращаемся, смотрим – лежат люди. Кто-то подымет руку и мотает, мотает… Иначе его не заметят санинструкторы. Он ночь не переживёт – зима, холод. И вот идёшь, а они водят, водят руками…  А что ты сделаешь? Ничем ты им не поможешь».

Ольгерт Вацлавович достаёт маленькое фото. На нём – земля и очертания человеческих тел. «Это поле боя,  убитые солдаты. У нас были трофейные команды, состоящие из стариков. Как бой кончался, они шли и тут же всё зарывали. В руках – шесты с крючками. Наши ли, немцы ли – цепляли за ремни и волоком тащили в щели, ямы из-под снарядов. И засыпали. Это же зараза, особенно летом. Документы старались брать, но иногда это было просто невозможно. Понимаете, во время Орловской битвы жара страшная стояла. Убитого раздувало как лошадь, какие уже тут документы? Там столько людей было закопано, не пересчитать!». Судьбы выживших – это отдельная история. Друг Ольгерта Маркевича, дошедший с ним до Берлина, вернулся в Иркутск без единого ранения. И слёг до конца жизни – отказали ноги. Врачи считали, нервы. Второй друг, Витя Куклин, радист, погиб под Барановичами. Его имя – на мемориальной доске его родной девятой школы Иркутска. «А вот видите, на фото старшина? – Ольгерт Вацлавович показывает карточку красивого молодого бойца. – Приглядитесь: он снят в профиль, и чуть заметная ямка идёт по краю щеки. С другой стороны у него всё лицо разорвано. Осколок снаряда шоркнул. А вы говорите: страшно ли было?».

Фото это – из огромного краснокожего альбома. Когда-то его прислал из Одессы фронтовой друг, начальник политотдела дивизии, Яков Соломонович Ривлин. В 1992 году он уехал с сыном в Израиль, прислав прощальную открытку в Иркутск. «Он был старше меня, его, наверное, уже в живых нет, – говорит Ольгерт Маркевич. – А альбом вот он, живой». Он показывает совсем крохотные фото. «Увеличителей на фронте не было, – рассказывает Ольгерт Вацлавович. – Печатали «контактом». Это когда фотоснимок прямо с плёнки на бумагу  накладывался. А увеличение я делал уже потом. На фронте такие маленькие фотографии и возить с собой было удобно. Надо проявить – берёшь у старшины тарелку. Наши-то котелки жирные были, не годились для работы. А дело происходит в землянке, сверху всё сыплется прямо в тарелку. Видите, вот тут царапины на фото? Это песок по плёнке чиркнул».

«Вот где крест, там погиб сын Сталина, Яков»

Длинные ряды колючей проволоки,  часовая вышка. И посередине чьей-то рукой прямо на фото  поставлен крест. «Заксенхаузен, лагерь смерти под Берлином, – говорит фотограф. – Вот где крест, там погиб сын Сталина, Яков. Лейтенант Яков бросился на эту проволоку и был застрелен часовым. А это – «Волчье логово», главная ставка Гитлера в Восточной Пруссии, уже после того как её взорвали». Эти фото – послевоенные. А военный Берлин был в руинах, когда дивизия Ольгерта Маркевича вступила туда. Он напоминал Сталинград. «Я тогда впервые с батареи отлучился, хотел улицы поснимать, – вспоминает Ольгерт Вацлавович. – А там ещё бои шли. Так капитан-пехотинец как закричит: «Пока голову тебе не оторвало, убирайся, парень!». На ещё одном фото бредут мрачные, кое-как одетые фашисты. Это центр Берлина, последние немецкие пленные, «тотальные «фрицы». Когда близился конец Берлина, на оборону по приказу Геббельса собрали всех кого ни попадя – подростков, инвалидов. Эти уже совсем не походили на бравые, рослые, отборные войска Сталинграда.

То, что творилось в душах советских солдат, шедших по Берлину, понять несложно. В январе 45-го они вступили в первый пограничный город Чарнкув. Ольгерт Маркевич тогда записал в своём дневнике: «На стене каменного сгоревшего дома кто-то прибил кусок белой простыни, на ней углём написано: «Вот она, проклятая Германия!». В этих словах было столько ненависти, что без труда можно было представить участь следующих городов». Он вспоминает: немцы были страшно запуганы пропагандой Геббельса, мол, придут «бородатые казаки» и всех перережут. Было разное, но чаще всего советские бойцы немцев не трогали.

«Очень тяжело у берлинцев с продуктами, очевидно, их попросту нет, – записал Ольгерт Маркевич в дневнике 28 апреля 1945-го. – Сначала на улицах появляются старики, благообразные седые старцы, похожие на стариков-профессоров из кинофильмов, с тарелочками и ножами в руках. Они пытаются отрезать мяса от лежащих на улицах убитых лошадей». Вот тогда русские девушки с грузовиков стали раздавать берлинцам хлеб. «Стоявший рядом пехотинец зло выругался: «Я бы им… вместо хлеба… Их сынки там, у рейхстага… Сколько наших полегло возле этого проклятого рейхстага, а им – хлеб!». Пехота и танкисты встречались с фашистами лоб в лоб и к концу войны были очень озлоблены, вспоминает Ольгерт Маркевич. «Вы представьте, у человека всю семью положили на Украине, что он, должен жалеть фашистов? А таких там было много, очень много. Помню, кричали: «Ты чего немца защищаешь? Он детей моих дома убил!». Тяжело людям было сдерживаться».

К 4 мая бои в Берлине почти утихли. Ольгерт Маркевич с разведчиками ехал по какой-то улице – надо было выбрать дорогу для батареи. Вдруг видит – длинное здание с высокими окнами, потолки пробиты. Внутри двора парк. Зашли внутрь, побродили. И видят: в самом конце какого-то коридора медная табличка, а на ней – «Адольф Гитлер». Оказалось, попали не куда-нибудь, а в имперскую канцелярию. «Помню, в комнате фюрера был огромнейший глобус и рухнувшая с потолка люстра», – говорит он. Только разведчики вышли наружу, как увидели – бежит пехотинец и кричит: «Гитлера нашли!». «Мы думали, как? Живой, что ли? А там, во дворе, стоят несколько человек над обгоревшими человеческими останками».  

«А вот 15 мая 45-го, – Ольгерт Вацлавович показывает фото огромного разрушенного здания. – Узнаёте? Это рейхстаг. Видите, на самом куполе – крошечный четырёхугольник? Это Знамя Победы. Видели фильмы, когда знамя водружали? Оно сначала, первые дни, стояло вот здесь, на фасаде, рядом со статуями коней, бронзовых рыцарей. Я там всё излазил. А уже потом его перенесли на вершину купола». Историки трактуют эти события так: 30 апреля 1945 года в 14 часов 25 минут на фасаде рейхстага было установлено Красное знамя 674-го стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта. А Знамя Победы, Красное знамя Военного совета 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта, Берест, Егоров и Кантария внесли на купол рано утром 1 мая. Впрочем, ценнее то, что помнит Ольгерт Вацлавович. Он там был, историки – вряд ли.

Это потом будут два года службы в Германии, приезд в Иркутск, Восточно-Сибирская студия кинохроники, Иркутская студия телевидения, где Маркевич станет главным оператором. А пока ему 23 года, он, молодой, счастливый, на ступеньках рейхстага. Ровно там, где Лидия Русланова давала концерт с казаками. Сзади – стены, исписанные в несколько слоёв. Имена, фамилии, слова: «Дошли!». «Лётчики отомстили!». «Там просто писать было негде, – вспоминает Ольгерт Вацлавович. – Я когда внутрь зашёл, всё до самого потолка было исписано. Как только люди туда добирались? Не знаю. А у меня и краски-то не было. Я взял ножик и нацарапал с краешку на какой-то стене: «Иркутск». И свои инициалы». В рейхстаге до сегодняшнего дня сохранили нетронутой одну стену с надписями. Может быть, где-то там, в уголке, ещё есть маленькое слово «Иркутск». Должно быть.