Страсти по Аделаиде

Миновав здание театра (площадка перед входом была ещё совершенно пуста), он остановился чуть дальше, на Детской площадке, – там сегодня  собиралась комиссия по внешкольному образованию. Все уже были в сборе и деловито осматривали столярную мастерскую, почти готовую к открытию. Но за видимой увлечённостью читалась растерянность и нить разговора то и дело сворачивалась, образуя очередной узелок, пока, наконец, не коснулись того, что действительно волновало, и не заговорили все разом.

В ночь на 1 января председатель комиссии Аделаида Третьякова была арестована, а спустя несколько часов выслана из Иркутска. Все ждали её скорого возвращения и, даже выбирая нового, временного председателя, всячески подчёркивали, что «это – ненадолго, только до возвращения Аделаиды Эдуардовны». Как будто «высылка в 24 часа» означала недолгое  и приятное путешествие.

Телеграф нёс в Иркутск тревожные вести о карательных экспедициях во всех концах Российской Империи, а обыватель твердил, что преступно арестовывать  такую энтузиастку, как Третьякова, и таких образованных и полезных  господ, как инженер Пальчинский,  князь Андронников,  доктор Писаревский и присяжный поверенный  Орнштейн!  Если кто и сохранял трезвый взгляд на мир, так это  гласные городской думы, в большинстве своём предприниматели.  В заседании 16 февраля, когда стало известно, что несколько членов управы арестованы, никто даже не задался вопросом, почему так произошло, – но при этом дружно проголосовали за помощь семьям.

Одно лекарство – «усмирин»

Новая политика власти, названная в  газетах «реакцией»,  имела лишь одну цель –  усмирение, и Иван Александрович  соглашался, что другим путём порядка  не восстановить. Но беда в том, что ни один государственный институт и не помышлял о последующем умиротворении. А ведь нынче, когда даже псаломщики собираются и творят резолюции, без умиротворения не обойтись.  Как говаривал один умный батюшка (светлая ему память), «без оного снова будет надобность усмирять».

Прошлым ноябрём все иркутские гимназии и промышленное училище стали жить по новым, временным правилам, принятым на «объединённом собрании», где и собралось-то не более ста пятидесяти человек. Многих правила не устаивали, и всё же они выражали позицию  части педагогов,  учащихся и их  родителей. С переходом на военное положение эти правила просто отменили, не взяв от них никакого зерна,  и на месте не прижившихся новых идей, конечно же, встанет чертополох протеста – и снова надо будет усмирять, усмирять, усмирять, порождая уже не вражду, а ненависть.

К счастью, миловал Бог оказаться в жандармах,  а ведь сколько умных и совестливых людей, исполняя приказ, идут вопреки своей воле. А быть может, и против воли Господа? Ведь если уж у него, искони торгового человека, зародились сомнения, то каково, к примеру, иркутскому полицмейстеру Никольскому? Нет, не случайно он в дни декабрьских волнений сказался больным, а теперь подаёт в отставку. Вообще, не случайно выметает сейчас из Иркутска самых ярких людей: в Общественном собрании недосчитывается двух третей старшин, вместо присяжных поверенных принимают уже их помощники, преподавателей музыки  пробуют заменить ассистенты,  а с арестами докторов, может статься, будет некому подавать медицинскую помощь!  

Сам-то он вряд ли тронется из Иркутска, разве только по делу, ненадолго. Можно также сказать наверное, что и гласный Жбанов не вырвет вросших в эту землю корней. И Метелёв со Щелкуновым, связанные большими торговыми оборотами, не уедут, а другие – как знать…

Моллериада

От этих невесёлых мыслей Ивана Александровича отвлекла заметка в местной газете о возвращении в Иркутск бывшего губернатора Моллериуса.  «Неужто?» – он так стремительно повернулся всем корпусом, поднося страницу «Сибирского обозрения» ближе к лампе, что ударился локтем об угол стола. Но даже и не поморщился, а сейчас же перечитал: «Слух. Приезд назначенного иркутским губернатором И.П. Моллериуса  ожидается  в 20-х числах февраля».

Прежней, казалось, навсегда  утраченной жизнью повеяло от этих строк, устойчивой, неспешной и добропорядочной.  Иван Петрович Моллериус, прежде чем быть назначенным в губернаторы, поднаторел в чиновном делопроизводстве, возглавляя канцелярию генерал-губернатора. Но удивительным образом  не утратил чувствительности и  во всякой бумаге сразу схватывал равнодушие, бессмыслицу и просто глупость людскую – и боролся с ними, как мог. В первую же поездку по губернии его поразило, как много детей погибает в реках, прудах и просто незакрытых колодцах – и он с готовностью возглавил местное Общество спасения на водах. Во всю бытность в Иркутске (кажется, ещё со второй половины восьмидесятых годов) он ненавязчиво, но на редкость заразительно подавал примеры доброго отношения – к бедным, детям, животным.

А его энергичная супруга Анастасия Петровна не только объединяла  первых дам, но и подвигала к разного рода общественным начинаниям, справедливо полагаясь на кошельки их мужей – крупных чиновников и предпринимателей. Она и сама была попечительницей женской гимназии, вела Дамское отделение губернского попечительства о тюрьмах, создала и возглавила Иркутский дамский комитет Красного Креста.  Её роль и значение в Иркутске были таковы, что и отъезд, и приезд  отмечались в разделе официальной хроники «Иркутских губернских ведомостей».  И вот теперь, после стольких потерь, случившихся в прошлом, 1905 году, Моллериусы  возвращалась – и это был знак надежды.

Иван Александрович с готовностью  ухватился за него. К удивлению кучера, уже распрягшего лошадей и отужинавшего, он велел «подавать», и не к крыльцу, а к тротуару. Лёгким, чуть размашистым шагом (как когда-то давно) прошёлся до экипажа. А прежде чем сесть, с удовольствием огляделся, не нужно ли тут кому добавить хорошего настроения.

«Где нынче лизоформ подешевле?»

Этот, 1906 год  сложился весьма и весьма удачно для иркутского купца Ивана Александровича Мыльникова. На  Большой он открыл большой магазин и с удовольствием приезжал сюда по утрам. Вообще, дни летели так незаметно, а город, напротив, приметно хорошел. Антрепренёр Кравченко сделал ставку на оперу и к концу августа собрал труппу с приличными голосами, даже очень известными в Императорских театрах. Предприниматель Коршунов заявил, что превратит Интендантский  сад в Зимний сад  – и в самом деле, открыл здесь неплохой ресторан, выписал Дамский духовой оркестр под управлением госпожи Травиной. К его первым выступлениям в Иркутск вернулся и доктор Фрайфельд, уезжавший «по причине неспокойного времени». Он с удивлением обнаружил, что из России понаехала масса самых разных врачей. Все они открывали свои кабинеты в центре города, и всё более обострявшаяся конкуренция заставляла предлагать услуги наперебой. Например, зубные врачи, когда не находилось работы, занимались  «удалением  волос  с помощью электричества».

Самым  большим спросом пользовались теперь венерологи, и в Иркутске, более полутора лет остававшемся прифронтовым, это никого и не удивляло. Просто все боялись «всякой заразы», и в  каждом доме был теперь флакон лизоформа. В семейных бюджетах ему отводилась обязательная статья – как  лучшему обеззараживающему, без неприятного запаха и почти что не ядовитому. Иван Александрович тоже мыл руки с лизоформом  и совсем не сердился на аптекарей за навязчивую рекламу. Другое возмущало его: при таком количестве венерологов на весь город был только один ветеринарный врач для скорой медицинской помощи. У его флигеля на Почтамтской постоянно толпился народ, и  все с ужасом думали, что когда-нибудь он отправится в отпуск.

Кстати, одним из завоеваний первой русской революции стала частая  приписка в объявлениях ветеринаров, акушерок и докторов: «Для бедных – бесплатно».  Литераторы-демократы  Потанин и Попов давно бы уж подняли это на щит, но ни того ни другого в Иркутске давно уже не было. Осели где-то в столицах и теперь предлагали своим бывшим читателям подписаться на разные издания, чтобы продолжать давно начатый диалог. Иван Иванович Попов особенно ратовал за  газету «Новь», первый номер которой планировался на декабрь 1906 года. И читая об этом, Иван Александрович Мыльников думал, что название  выбрано очень точное, ибо всё теперь вновь.

Не застрахован от неприятностей, но  всё равно счастлив!

Новая «Всеобщая библиотека» в каждом своём  выпуске предлагала что-то вчера ещё  запрещённое: «Новое учение о государстве» А. Менгера, «Историю революционного движения в России»,  «Материалы для истории гонения студентов при Александре II», «Материалы с портретами деятелей»… Портреты вообще были  слабостью издателей «Всеобщей библиотеки» – они словно знакомили всех  с новыми  вождями. И Иван Александрович однажды полюбопытствовал, но разочарованно отвернулся, увидев Бакунина, бывшего в своё время в Иркутске и оставшегося в рассказах очень громким, порывистым и неопрятным. Под вторым портретом с высокомерным выражением на лице была надпись «Карл Маркс» – и во взгляде Ивана Александровича появилось недоумение, отчего ему предлагается верить капризному бородачу. Вообще, ему очень претили нынешние разговоры о «пересадке с одного корабля на другой», «переплавке мозгов» и т.д.  Слава Богу, что он, погружённый в дело, не имел досуга даже думать об этом (или просто не хотел?).

Но обыватель-то остро чувствовал неустойчивость жизни  и искал, за что бы ему зацепиться.  Страховые компании развернулись неслыханно: если прежде они обхаживали исключительно капитал и недвижимость, то теперь  страховались и пенсии, и приданое, и сама жизнь. Случалось, застраховавшиеся тотчас и умирали, словно бы не желая платить…

Гласный городской думы Жарников недавно потерял застрахованную жену, владелицу застрахованной же аптеки, и теперь находил утешение, работая в Красном Кресте и собирая средства для голодающих в Европейской России. Инженер же Пальчинский, как оказалось, «незастрахованный» от неприятностей, целых три месяца пробыл в тюрьме, но именно там  у него и сложился проект внутригубернских  железных дорог, соединяющих  местные угольные и лесоперерабатывающие предприятия  с местными же хлебными волостями. В библиотеке Общественного собрания  Пальчинский так красиво  рассказывал о новых  рельсовых путях, которые не дадут товару залёживаться и решительно подтолкнут оборот капитала, что Иван Александрович совершенно влюбился в его проект. И мысль о концессии показалась ему столь близкой, что он даже принялся его пропагандировать. Только время было слишком уж  неподходящее, слишком насыщенное политикой: собеседники  охотно кивали головой, но в конце концов спрашивали одно и то же:

– А не возникнет ли тут та самая прибавочная стоимость, о которой пишет Карл Маркс?

Борода как признак прогрессивности

Всего более огорчил Ивана Александровича один спор в его магазине, разгоревшийся между  приказчиком и гимназистом. Растратив все аргументы, молодой человек вдруг воскликнул: «Эврика! Даже если Карл Маркс заблуждается, это – частный случай, вовсе не исключающий его прогрессивности: Маркс ведь не виноват, что его не сослали в Иркутск  и он так и  не узнал, что всё лучшее здесь появилось из прибавочной стоимости!».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.