– Вот и приспособились мы жить на военном положении… Ко всему привыкает человек, – вынес резюме отец Кати Зониной.

О том, что в Сибири введено военное положение, иркутские власти узнали в канун нового, 1906 года.  Последние номера газет уже вышли, обыватель, уставший от забастовок и митингов,  окунулся в праздничную суету – и несколько дней город не хотел принимать  очевидного. У Зониных, всегда живших уютно и открыто, было особенно многолюдно и весело, но едва лишь Алексей Николаевич появился в присутствии, как уже в коридоре услышал об арестах и высылках.  

Надо было что-то срочно решать с револьвером, по причине военного положения оказавшемся вне закона. Ношение оружия грозило теперь тюремным заключением, однако и перспектива сдать его воинскому начальнику  привлекала мало: в Иркутске и в спокойные времена приходилось «держать оборону», не расставаясь с револьвером ни в квартире, ни тем паче на улицах.

Вместе с несколькими чиновниками из губернского управления Алексей Николаевич решил выхлопотать себе разрешение на оружие. При этом ему и в голову не приходило, что, пока суть да дело, кто-то может на него донести.

Миновали три дня, и на групповое ходатайство был получен решительный и бесповоротный отказ, а вечером в квартиру Зониных буквально ворвался домовладелец, требуя у гостей паспорта.  Обескураженный Алексей Николаевич  сначала растерялся от неожиданности, но потом, конечно же, дал отпор.  Хозяин вызвал полицию, и, к счастью, приехал  городовой, знавший всех зонинских гостей. Для порядка он, конечно, заглянул в паспорта, но уж после этого настоятельно попросил «не беспокоить полицию по пустякам».

Домовладелец затаил обиду, и едва лишь гости разошлись, Алексей Николаевич бросился к ящику с пистолетом: «Сдаст, непременно сдаст! Завтра прямо с утра отправляюсь к воинскому начальнику!».

Превратности «погоды»

Этой ночью, ходя из угла в угол кабинета, Алексей Николаевич размышлял о превратностях стремительно меняющейся жизни, всё более странной и противоречивой. В самом деле: Манифестом 17 октября всем дарованы были свободы, а два месяца спустя снаряжались уже карательные экспедиции. Сейчас вся Сибирь на военном положении, идут аресты и высылки, но при этом от сибиряков ждут свободного волеизъявления при избрании Государственной думы.

В каком-то заведомо ложном положении оказалась теперь и государственная бюрократическая машина с огромной массой чиновников и приравненных к ним служащих казённых предприятий. В недавнем постановлении Совета министров как бы выказана политическая терпимость: разрешено участие служащих в политических партиях, но исключая «стремящиеся к разрушению существующего государственного строя». А какой именно строй следует полагать существующим? Год назад такого вопроса просто не возникало, но теперь, после Манифеста 17 октября, правовое пространство  сделалось исключительно неопределённым: старые законы, противоречащие октябрьским нововведениям, не отменены – на что же именно следует ориентироваться?

Неопределённость страшит, и многие семейства со средствами, не связанные государственной  службой, ещё с ноября прошлого года отъезжают за границу. Вот и иркутский домовладелец Файнберг собрался – по всему видно, в разведку. Сам Исай Матвеевич, вероятно, вернётся, а дети наверняка осядут в Европе, да и капитал потихоньку переберётся туда. Петербургские и московские издания сообщают, что только за два последних месяца 1905 года сберкассами выдано свыше 100 млн. рублей. А «Berliner Tageblatt» пишет, что «политическая реакция в России создаёт большое предложение денег за границей и их обесценивание».

Из всех рассуждений о российских финансах следует, что нужно прекратить свободный размен или же просить отсрочки от уплаты процентов по внешним займам. Впрочем, это всё забота правительства, его же, статского советника Зонина, дело – дослужить оставшееся, получить положенное да и поселиться на старости где-нибудь в Московской губернии.  Или просто поближе к дочери, когда она выйдет замуж.

Бальные и околобальные страсти

Холодный, тревожный, опасный – и всё-таки бальный январь установился в Иркутске 1906 года. Известный в столицах дамский парикмахер  Константин Шиллер прибыл причёсывать дам и барышень «специально для бала»  и теперь принимал на Большой, в салоне Розенбаума. Учитель танцев Ковалёв показывал новейшие танцы: гейша, модерн, экспромт, фурор, ХХ столетие. Три из них Катя Зонина знала уже, но самые модные в этом сезоне, фурор и гейша, видела только раз.

Кроме того, ей хотелось взять несколько уроков  балетных танцев у господина Каца, снявшего зал на углу 5-й Солдатской и Власовского переулка. В прошлый вторник, когда был первый публичный показ, они с сёстрами Клеоновскими просто ахнули, когда бывшая однокашница по гимназии, всегда такая неловкая, грациозно прошлась в паре с интересным молодым человеком. Ольгу Андреевну Зонину это тоже, кажется, впечатлило: на обратном пути она предложила барышням Клеоновским брать уроки танцев вместе с Катей.

А лучшая из Катиных подруг, Сонечка Глембовская, к сожалению, заболела и даже ни разу не съездила к Шиллеру причесаться на столичный манер, со всеми этими фронами, крепонами, трансфамасионами и шиньонами из заграничного волоса, без которых невозможна настоящая «бальная голова». Это вам уж не косы и валики, как у Гутмана на Ивановской! Правда, мама почему-то держит сторону Гутмана и вообще утверждает, что «причёски от Шиллера живут отдельною от головы жизнью, сами по себе».

А и в самом деле: причёски не шли ни к дамам, ни к барышням. Господин Шиллер привычно улыбался клиенткам, подсыпал комплименты, всегда бывшие наготове, но, по сути, не смог сосредоточиться ни на одном лице – таково было его нынешнее состояние.

Старый приятель Розенбаум давно уже зазывал его на «гастроли» в Иркутск, обольщал гонорарами, на которые не скупятся-де маменьки засидевшихся барышень. Говорил и о том, что иркутские дамы в одно время с московскими, ещё в 1901 году, перешли от горячих щипцов к холодным гофрированным приборам, дающим «волны» различной величины. И о том, что в короткие периоды застоя парикмахеры с успехом приторговывают парфюмерией, а также галстуками, запонками, мужскими и женскими воротничками. В канун Рождества и Нового года неплохо зарабатывают на гриме и прокате маскарадных бород, париков и костюмов. С началом русско-японской войны многие из иркутских парикмахерских не поскупились на издание карты Японии и бесплатно раздавали её клиентам. Правда, на оборотной стороне красовалась реклама, но обыватель был даже доволен. Вообще, война с Японией оказалась прибыльной для цирюльных  дел мастеров: запасные полки, стоявшие в Иркутске, раз в месяц выстраивались в длинную очередь, а сколько останавливалось офицерских  чинов, едущих к театру военных действий или возвращавшихся с него!  Правда, кое-кто сетовал на неопрятность, но такой грех водился и за столичными парикмахерскими – уж кто-кто, а Шиллер-то это знал.  Сам же он отличался исключительной аккуратностью, а кроме того, работал исключительно быстро – и, пожалуй, Розенбаум было прав, утверждая, что приятель мог очень хорошо заработать в Иркутске.

Как Ренненкампф перебежал дорогу Шиллеру

Но всё-таки Шиллеру казалось, что Иркутск очень уж далеко, и, наверное, он не выбрался бы сюда, если бы не революция:  московский декабрь 1905 года показал, что политические страсти заставляют забыть и о стрижке, и о бритье, не говоря уже о причёсках  «на выход». Месяц просидев без работы, Шиллер, натурально, бежал из Москвы. Но попасть в Иркутск оказалось не просто, и когда он наконец-то добрался сюда, то увидел: карательная экспедиция генерала Ренненкампфа опередила его.  

Розенбаум предупредительно встретил Шиллера на вокзале, но выглядел он не столько обрадованным, сколько напуганным и всю дорогу до дома жаловался на мастеров, «заделавшихся революционерами». Шиллер пробовал было свести всё к шутке, но вышло неловко. А уже первые полчаса, проведённые им в салоне, показали, что угроза в самом деле серьёзная, и Шиллер только покачал головой, когда вечером Розенбаум дал прочесть ему объявление для газет: «Извещаю уважаемую публику, что с февраля 1906 года мастера состоят участниками в деле. Сверх установленной платы вознаграждение мастера не берут».

Шиллер и сам продиктовал давно составившееся в голове рекламное объявление о парикмахерских услугах столичного уровня. При этом не забыл указать и на краткость своего пребывания в городе. Казалось бы, это сработало – тотчас налетели барышни на выданье, но не в таком числе, как обещал Розенбаум. Несколько солидных дам появились после второго и третьего объявления – но и только. Розенбаум искренне сокрушался, объяснял, что аресты и высылки захватили самых главных клиентов лучших парикмахерских – докторов, инженеров, учителей и чиновников.

Для кого танцевать?

С самых первых балов Катюша Зонина поняла, что танцевать нынче не для кого. Публики хватало, но это была именно публика. Генерал Ренненкампф словно бы отбирал всех танцующих, когда готовил свои арестные списки. И уволенным инженерам Гвоздеву и Окинчице, отставленному от дел поверенному Орнштейну, увы, было не до балов – как и их спутницам. Немного оживил обстановку генерал-майор Эльрих,  командированный из Петербурга для наблюдения за эвакуацией раненых, да ещё три-четыре танцующих чина. К 10 февраля Ренненкампф наконец уехал в Читу,  но и балы к тому времени почти кончились.

В довершенье всего у сестёр Клеоновских умер отец, и они сделались совершенно невыездными. Даже выздоровление Сонечки Глембовской не могло вернуть Кате прежнего, бального воодушевления. Главной же причиной была постепенно улетучившаяся надежда, что любимый, Владимир, приедет в эту зиму в Иркутск. В Томском технологическом институте, где он состоял, занятий давно уже не было – по причине никак не кончавшейся революции. А для поездок в западном направлении теперь требовалось свидетельство о политической благонадёжности, которого у Володи быть никак не могло, – так считал Катин папа Алексей Николаевич.

Он и в самом деле  так говорил. Но  умолчал о другом: что в Томском технологическом 48 студентов оформили  заграничный отпуск, чтобы впредь до открытия этого института обучаться в германских и швейцарских политехникумах.  Ещё 38 студентов с последних курсов перевелись в заграничные заведения, а Владимир Пашкевич был выпускник…

Алексей Николаевич скрывал бы всё это и дальше, если бы не газетный номер с объявлением, попавший Катеньке на глаза: «Продаются: дубовый письменный стол, стенные гамбургские часы с башенным боем, пианино фабрики Беккер, японские вещицы  и прочая домашняя обстановка. Видеть можно от 10 до 4 часов дня, улица Графа Кутайсова, № 4/15». Адрес был ей слишком знаком.

Эхо французской революции

Кате так захотелось, чтоб отец в этот час оказался вдруг дома, но день только разгорался ещё и Алексей Николаевич отдавался служебным занятиям. Ольга Андреевна сидела в гостиной с ближайшей приятельницей, по обыкновению перебиравшей  последние новости, тихонько кивала и очень тихо, чтобы не услышала Катя, вздыхала. Лишь однажды она оживилась – когда приятельница сообщила:

– В два последние месяца в Иркутске очень много новорождённых с  уродствами, и детские врачи считают это следствием войны и революции. Говорят, то же было и во Франции в известное время.

– А пожалуй, пожалуй, – откликнулась Ольга Андреевна. – И в самом деле: не время нынче заводить семью.

Против течения

В пятницу, 10 февраля, на временном зимнем ипподроме в устье реки Ушаковки состоялись призовые бега, и Алексей Николаевич чуть не силой увёз Катюшу с собой. Всю дорогу он шутил, даже насчёт военного положения:

– Наконец-то и у нас на Большой можно видеть образцовый порядок: вчерашние лихачи строго держатся правой стороны и не скачут, а тянутся, как в обозе. Право же, мы сегодня быстрее всех – может, будем бороться за приз на бегах?

Четыре дня спустя Алексею Николаевичу вручали очередную награду – высочайше пожалованный орден Святого Станислава 2-й степени. Вечером Зонины отмечали событие в узком кругу, и хозяин, как обычно, был весел и мил. Но когда гости разошлись, сделался вдруг задумчив и с грустью заключил:

– Жизнь идёт своим чередом, а монаршьи награды – своим, может быть, уже против течения.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.