«Два года в Киренске после техникума и с 1937 года по сей день я телеграф и топчу», – он улыбается. И всё время шутит. Опять ловлю себя на мысли: удивительное поколение, им в голову не приходит ныть и жаловаться. За эти четыре года перед войной он увидел многое. «Приходишь утром на работу и смотришь: человека нет, – рассказывает Михаил Николаевич. – Никто ничего не спрашивал, все знали – арестован. Со мной дежурил напарник, Соловьёв. Так он даже мешочек при себе держал – полотенце, мыло, одежду. Чтобы, когда придут, быть готовым». Сейчас известны имена 287 репрессированных иркутских связистов. «Получил. Денег не шлите. Горячо целую, крепко любящий папа» – это записка на волю из тюрьмы. Начальник почтового управления Иркутска Михаил Хлыстов тогда ещё надеялся: разберутся и выпустят. В иркутском отделении музея связи Сибири хранится его последнее письмо. Он просит рубашку, носки и мыло. И поперёк всего этого размашисто: «Выбыл». Молодёжь, вспоминает Михаил Яковлев, не трогали – иначе некому было бы работать. Но ещё два–три года, и молодых мужчин здесь почти не останется. Война.

Михаилу Николаевичу 92 года, а тогда, в 41-м, старшему инженеру центрального иркутского телеграфа было 24. «В июне 41-го это было. Вызывает меня начальник управления, говорит: «Вот сидит майор, поедешь с ним в Белую, надо дать им связь». Организовали им там узел, включились они сразу в Читу. И начался перелёт авиации с востока на запад страны. Готовились они, войска перебрасывали. А я ничего не знал тогда, дали команду – и разговор окончен». А 22 июня ровно в девять дежурного Яковлева вызвал Московский центральный телеграф: «Откройте немедленно связь по телетайпу!». Сеанс ТАСС всегда был в час дня, и Михаил Николаевич понял: случилось что-то чрезвычайное. «Включил аппарат, прогнал пробы, и пошло: «Сегодня, 22 июня, в четыре часа без объявления войны…». Я позвонил руководству, сбежались люди. Получилось, что я был первым в Иркутске, кто принял сообщение о войне».

До 41 года на телеграфе работало не более 10% женщин. После – почти 90%. Мужчин забрали на фронт. «Меня два раза тоже призывали, – говорит Михаил Николаевич. – Но специалистов-то  не хватало. Второй раз, в 1943 году, я чуть было не ушёл на фронт. Уже шёл в колонне по Ангарскому мосту, главный инженер Ялов догнал и освободил. А двое ребят с телеграфа, что были со мной, ушли и погибли». С начала войны телеграф перешёл на три смены. «На нас вся нагрузка по связи упала, – говорит Михаил Николаевич. – Прямой связи до Читы, Бурятии и Якутии тогда не было – всё шло через Иркутск.  Гражданская связь, документы, секретная информация». Организация была военизированной. За опоздание на работу или ошибку при передаче можно было попасть на день-два на гауптвахту. Она находилась тут же, во дворе телеграфа. Особенно тяжёлыми были два дня в октябре 41-го, говорит Яковлев. Советские войска терпели поражение за поражением. 12 октября было принято решение о строительстве оборонительных сооружений на ближних подступах к Москве. А это означало: немцы успешно двигаются к столице. 16 октября фашисты начали наступление под Ленинградом, а Одесса была сдана врагам. И в этот самый момент иркутский телеграф известили: Москва будет только «слушать», а сама прекращает передачи. «Телеграфисты наши работали вслепую, не зная, что там, на западе, – говорит Михаил Николаевич. – Но, глядишь, появились они! Вышли на связь. Радость была: жива Москва, работает!».

Всю войну связь держалась на буквопечатающих аппаратах Бодо. На связи с Москвой работал девяти-кратный Бодо. Это сооружение занимало шесть метров. В музее связи нам показали двукратного Бодо в неполной сборке, а девятикратный не сохранился. В дни войны в подвале правого крыла телеграфа работал запасной узел связи. Если основные аппараты наверху откажут, надо было экстренно перейти на запасную технику. Срыв связи приравнивался к диверсии. «Я привык громко говорить, знаете почему? А сейчас услышите», – сказал Михаил Яковлев. И включил один аппарат прямо в музейной экспозиции. Шум такой, что диктофонная запись различается с трудом. «А это ведь даже не Бодо, это уже послевоенный аппарат, – слышу сквозь шум. – В одной комнате могло стоять до сотни таких машин. А в войну только в аппаратном цехе трудились 600 телеграфистов. Адская работа». Такая цена у ордена Трудового Красного Знамени и медали «За трудовую доблесть». Которые, кстати, Михаил Яковлев на нашу встречу не надел.

А брат Михаила Яковлева, Николай, оказался совсем в другом месте. Он был на два года младше. Ещё до войны записался в иркутский аэроклуб, а в 1938-м поступил в тридцатую Военную школу пилотов в Чите. Через год ей присвоили имя героя войны в Испании Анатолия Серова. Здесь начинал учёбу Алексей Маресьев. Лётную программу в Чите курсанты завершить не успели – их перевели в Батайск на место расформированной Первой Краснознамённой объединённой школы пилотов ГВФ имени Баранова. Николай Яковлев был в первом, легендарном выпуске лётчиков-истребителей 40-го года.

41-й застал его в Могилёве. В три часа ночи 22 июня их подняли по тревоге. На аэродроме зачем-то начали митинг. Слова генерала заглушил гул самолётов, обрушилась бомбёжка. Только трое советских лётчиков сумели подняться в небо и увести самолёты в Оршу. Один из них – Николай Яковлев. Кавалер орденов Красного Знамени, Отечественной войны 1 степени, Суворова 3 степени, Александра Невского закончил войну в Кёнигсберге. В 1968 году он ушёл из жизни, не успев отметить даже 50-летие. «Крепкий был мужчина, – говорит Михаил Николаевич. – Но общее состояние его было плохое, война серьёзно задела. 252 боевых вылета. А каждый вылет – это смерть чья-то. От Коли остался толстый такой альбом с фото ребят. Почти под каждым крест. Значит – погиб».

Михаилу Николаевичу было только 24, а его подруге Елене, технику с телеграфа, и вовсе 19 лет, когда они решили пожениться. В войну. Когда вся еда на день – 600 граммов хлеба по карточке. В 1941–1942 годах ещё не было отделов рабочего снабжения. «Самообслуживание: как хочешь, так и выживай, – говорит он. – На заводе Куйбышева, где мой отец работал, по 800 граммов давали, ну, цветная металлургия, горячие цеха сталелитейные, понятно». Но родители им помочь не могли – у самих по четыре-пять детей. «Взяли два чемодана, сняли квартиру, помню, на Карла Либкнехта, 38. И стали жить, – буднично, без эмоций говорит Михаил Яковлев. – А в 42-м у нас родился сын Валерий». Ни «планирования беременности», ни вопросов «А где жить? На что кормить?». Родился – и всё. «Не было тогда никакого дополнительного питания для беременных, – вспоминает Михаил Николаевич. – Огороды потом уже стали садить. Ходили, меняли вещи в деревнях под Иркутском. Но, видимо, у мамы было хорошее молоко, потому что в три месяца сын весил уже 7 килограммов».

А к 43 году полегче стало. «Молодые же, чего нам тогда? Успевали и на работу, и в волейбол играть. И даже в театры ходить», – он снова улыбается. Война сделала подарок Иркутску – эвакуированные театры. В марте

41-го здесь был «стационирован» Горьковский театр оперы и балета. Будущий Иркутский музыкальный. «Я видел Гросса, Муринского, Загурского», – говорит Михаил Николаевич. А в 1942 году приехал Киевский театр оперы и балета. «Несколько сезонов они у нас тут отработали, – говорит Михаил Яковлев. – Знаменитый Иван Паторжинский пел на сцене драмтеатра».

9 мая 1945 года Михаил Яковлев был дома, отдыхал. «Вдруг объявляют: «Победа!». Я схватил сына, побежал на телеграф, – вспоминает он. – А тут уже огромная толпа людей. Все плачут, кричат. Что тут скажешь? Никакой народ столько не пережил, никакой. Каждой семье горя хватило».

А спустя пять лет, в 1950-м, у них появилась дочка Людмила. Сейчас «оба ребёнка войны», как называет своих детей сам Михаил Николаевич, на пенсии. Сын закончил Иркутский политех, дочь – Московский экономический. Они уже не живут в Иркутске. Как и внуки и трое правнуков. И домик на Карла Либкнехта, 38, снесли. На его месте – четырёх-этажка. Нет Советского Союза…

«Ну всё, я уже пойду? – Михаил Николаевич вдруг поднялся. – Елена Ивановна приболела, я как нянька у неё». Ушёл. Где-то в середине разговора, отвлекшись от аппаратов Бодо и линий связи, он почему-то сказал: «Сейчас ведь любовь-то другая совсем. Забегаловка. Настоящая любовь – это верность такая, что два человека должны раствориться друг в друге». С Еленой Ивановной они вместе уже 69 лет. Любовь.