Великая Отечественная война началась для Александра Андреевича в Эстонии: выпускников-диверсантов привезли туда в «телячьих» вагонах, не объясняя причин этой поездки. «Было часа 4 утра, когда состав остановился около светофора, не заходя на станцию, и началась первая бомбёжка, – вспоминает ветеран. – Кто-то выскочил из поезда, кто-то не успел…».

20-летнего старшину Александра Лыткина в составе группы диверсантов 16-й воздушно-десантной бригады отправили на Кавказ. Там он провёл свой первый бой. «В начале войны очень плохо шли дела на Южном фронте. Командовавший им маршал Будённый получил ранение, немец прорывался всё дальше, захватывая русские войска в плен, и на помощь солдатам вначале был отправлен второй военный корпус 9-й воздушно-десантной бригады под командованием полковника Бондарчука», – вспоминает он.

– На фронте был жуткий бардак, Будённый не создал штаба, поэтому десантники даже не знали, где находятся наши, а где немцы. В итоге 9-я бригада была выброшена прямо над логовом врага. И из двух тысяч человек выжили только четыреста, – рассказывает Александр Лыткин. – Десять следующих самолётов с диверсантами, в одном из которых был я, кидали уже на помощь всем оставшимся. Летим мы в «Дугласе» (американский самолёт «Дуглас A-20», более известный в России под английским названием «Бостон», являлся самым распространённым в советской авиации иностранным бомбардировщиком. – «Конкурент»), 30 человек нас было. Спрашиваем у командира: «Где мы находимся?», а он не знает. Десантировались практически наугад, с высоты 500 или 600 метров, на закате. Помню, лечу на парашюте, солнце уже за гору зашло, темнеет. И вдруг: «Хлоп-хлоп-хлоп!», понимаю: стреляют! А главное, чёрт его знает, кто стреляет – наши или немцы, там же такая неразбериха была. У меня в автомате 73 патрона и запасной карабин, их за три минуты можно израсходовать, к тому же внизу темно, непонятно, куда целиться. Но если бы мне в купол парашюта попали, патроны всё равно не понадобились бы. Вот я и отстреливался в темноту минуты полторы. На войне не каждая пуля находит цель: один из тысячи или даже 10 тысяч патронов, выпущенных в темноте, попадает в мишень. Иначе бы уже на половине земного шара не было людей. Как бы то ни было, я остался цел.

Приземлился, парашют отцепил, смотрю, всё-таки на свою часть прыгнул. И русский Иван, как конь, на меня бежит, кричит, лупить меня лезет. Тогда фашистская пропаганда хорошо работала: немцы десантировались к нам в части и лезли с увещеваниями – мол, сдавайся, Москву взяли, Урал перешли, давай в плен! А на Южном фронте даже приёмничка никакого нет, чтобы получить сведения, как у остальных дела идут. Мы кое-как узнали, где командующие: сначала никто не признавался, да и после я ни одного офицера со знаками отличия не видел, их боялись носить.

В итоге нас отправили к маршалу Кулику, назначенному вместо Будённого. Это мужик ростом под два метра, в шинели, застёгнутой под горло, и не с шашкой, а с палашом. Когда он прибыл на Южный фронт, там была полная дезорганизация. Помню, немец начинает колотить миномётами или торпедами по русским войскам – и сразу толпа солдат бежит. Кулик орёт: «Стой!» – и по ходу раздаёт приказания солдатам: «Ты командир роты, занимай высоту!». Но только он отошёл, опять миномётный огонь, и все соскакивают и бегут. Обычно молодёжь считает, что в атаку русский идёт так: первый всех на штык, а двое по бокам их добивают. Но это сказки про белого бычка. Немец – сильный вояка. Так было: в  атаку идём, впереди – командир роты, а позади всех – командир взвода, который, если что, пинка под зад даёт. И все кричат: «В атаку, вперёд, в бога мать!».

Тогда диверсанты вывели солдат из плена. По прикидкам Александра Лыткина, спаслись полторы дивизии – около 16–17 тысяч человек, остальные остались у немцев. Война ещё только начиналась, и 20-летний Александр Лыткин воспринимал её как игру в «казаки-разбойники». «Хотя, конечно, было страшно, – признаётся он. – Особенно возвращаться после госпиталя, когда на передовую пешком идёшь и километров за 35 от ватерлинии слышишь, как бьют дальнобойные орудия. Вот тогда сразу в душе заскоблит. Но я так скажу: каждый человек страшится, но не каждый теряет самообладание. Я не потерял и, наверное, поэтому выжил».