Из нее узнавал всероссийские, областные и городские
новости, указы о награждениях и извещения о безвременных
кончинах своих товарищей, телевизионную программу и
прогноз погоды. Год назад не стало его самого. Он ушел
из жизни в канун череды майских праздников, среди которых
по многолетней журналистской привычке отличал и советский
День печати, и День радио, и свой кровный День Победы.
Естественно, что отца и по сей день тепло вспоминают
многие иркутяне, его товарищи по факультету и университету,
на кафедре новейшей русской литературы ИГУ над нашим
с ним рабочим столом висит его портрет.

Сергей СМИРНОВ.

«Уходят классики…» Не раз в стенах Иркутского государственного
университета слышал я эту сакраментальную фразу. Об
упокоившихся коллегах. Ученых с мировыми именами. Основателях
научных школ и направлений. Лучших мастерах университетского
академического цеха. Царствие им небесное!

Факультету филологии и журналистики ощутимо не хватает
безвременно ушедших из жизни сподвижников наших. Георгий
Васильевич Тропин, Василий Прокопьевич Трушкин, Надежда
Осиповна Шаракшинова, Владимир Фадеевич Мейеров… В
этом ряду вижу и светлое имя незабвенного Ростислава
Ивановича Смирнова. Солдата и фронтовика. Поэта и ученого.
Оригинального исследователя творческого наследия Александра
Блока. Фантастически памятливого энатока отечественной
и зарубежной поэзии. Остроумного собеседника. Милого
интеллигентного человека, в обществе которого приятно
было находиться. А как изысканно галантен он был в отношениях
с женщинами — это же целая поэма. Не перечесть достоинств
Ростислава Смирнова. Да и нужно ли? Главное, он был
Человеком, Личностью с большой буквы, и этим сказано
все.

Талантливые остро чувствуют близость своей кончины.
Незадолго до смерти Слава (он подарил мне право называть
его по-дружески коротко Славой) среди обычного телефонного
разговора (мы часто перезванивались последние годы)
без всяких обиняков вдруг спросил: «Ты хоронить меня
придешь?» Ужас кольнул сердце, но я не подал вида и
как мог спокойнее стал урезонивать друга: «Слава, полноте,
ну что ты говоришь, Бог с тобой. Живи долго на радость
всем нам». Увы… Вскоре мы провожали Р.И. Смирнова
в последний путь.

Кажется, французскому острослову и публицисту из эпохи
Просвещения Антуану Риваролю принадлежит афоризм «Самая
ужасная вещь для умерших писателей — воспоминания о
них так называемых друзей и поклонников».

Памятуя об этом справедливом предостережении, извлекаю
из дорогой истории моего знакомства и дружбы с Ростиславом
Смирновым немногое — самое точное и заветное.

Никто из иркутских коллег и близких мне людей не заметил,
что я, живя еще в Казани, городе моей студенческой и
журналистской юности, составил и выпустил в свет, совместно
с поэтом-переводчиком Вилем Ганиевым, капитальный однотомник
«Сочинений» татарского поэта Мусы Джалиля (в книгу мы
включили и мемуарные материалы). По тем временам —
первое наиболее полное и авторитетное издание стихов
и прозы Джалиля в переводе на русский язык. Ростислав
Иванович не только «заметил» это событие. Он дотошно
и профессионально расспрашивал меня (и такое повторилось
несколько раз) о всяких подробностях составительской,
редакторской, переводческой и научно-поисковой работы
над этой книгой, о моих встречах с друзьями и родными
поэта-героя. И тактично, как бы между прочим, спросил,
может ли он ссылаться на мои устные комментарии к «Сочинениям»
Джалиля в лекциях, которые читал студентам-филологам.
Те разговоры, состоявшиеся благодаря инициативе Р.И.
Смирнова, послужили первым толчком к нашему сближению.

Однажды Ростислав Иванович, зайдя к нам на кафедру журналистики
(он, кстати, любил захаживать в гости именно к нам на
кафедру — без сомнения, давала о себе знать горячо
бившаяся в нем всегда журналистская жилка), неожиданно,
с подкупающей солдатско-мужской прямотой сказал: «Вы,
надеюсь, не возражаете, если мы перейдем на «ты»?» Я
с радостью согласился, хотя и не без естественного в
моих обстоятельствах смущения. Что и говорить, Ростислав
Иванович был старше меня не только годами. Он, безусловно,
являлся живой визитной карточкой факультета, его ценным
достоянием и гордостью. Ветеран второй мировой войны,
талантливый поэт и филолог, видный специалист по истории
русской поэзии, популярный среди студентов преподаватель-лектор,
читавший им наизусть стихи едва ли не всех русских стихотворцев,
прекрасный оратор, гражданин и патриот, коммунист с
большим стажем, великолепный семьянин и, наконец, истинный
джентльмен в общении со всеми и каждым — вот с таким
недюжинным человеком сводила меня судьба. Понятно,
что переход на «ты» оказался для меня нелегким делом.
Как бы там ни было, с той поры между Славой и мной сложились
узы теплой и совершенно бескорыстной мужской дружбы.

Меня всегда изумляла прирожденная способность Ростислава
Ивановича находчиво пользоваться всеми богатствами
и оттенками русской словесности. Он был отменным мастером
красного словца. Любил придавать беседным темам некий
поэтический и притчевый характер, вписывать их в контекст
мировой культуры. Неподражаемо цитировал к месту
строки и слова разных поэтов и писателей, в том числе
своего коренного иркутского приятеля Марка Сергеева.
В этом неиссякаемом литературно-народном красноречии
ему не было равных.

Как-то на факультетском партийном собрании Ростислав
Иванович, сразу после моего выступления перед сотоварищами,
передал мне записку с лестной иронической эпиграммой
собственного экспромтного сочинения: «Нет, гений элоквенции
не вымер, пока живет Владимирцев Владимир». Сам виртуозный
профессионал слова, он был щедр на похвалы и комплименты,
когда читал или слушал своих коллег. Впрочем, отнюдь
не избегал проницательных критических суждений, если
находил что-то неубедительным и слабым. В таких случаях
Ростислав Иванович был жестко бескомпромиссен. Имел
на то право, поскольку обладал безупречным эстетическим
вкусом и колоссальными историко-литературными знаниями.

Довольно часто я обращался к Славе за всякого рода
литературными и библиографическими справками, и он
ни разу не обманул моих ожиданий. У энциклопедиста Р.
И. Смирнова можно было получить нужные сведения об
авторах ходячих цитат, о забытых книгах и малоизвестных
литературных источниках. Его память хранила, казалось,
всю историю русской литературы в деталях и лицах.

Внешними чертами Ростислав Иванович напоминал мне Дон
Кихота из иллюстраций Гюстава Доре: высоковатый, длиннолицый,
аскетически худой, чуть согбенный, при пышной мавританской
шевелюре и с горящими внутренним огнем глазами (тип
византийского иконного лика). Но еще более Слава походил
на сервантесовского подвижника душевно. Так, он был начисто
лишен порока бесчеловечия и злословия. Относился ко
всем без исключения не только учтиво (джентльмен!),
но подчеркнуто мягко, добросердечно, благородно и очень
внимательно.

Рыцарь без страха и упрека — сказано про таких, как
Ростислав Иванович Смирнов. Исполать ему.

P.S. Нежданно-негаданно предлагаемые заметки выпало
завершить в День защитника Отечества. Символично! Святым
долгом я всегда считал в первую голову поздравить именно
Славу с этим любимым народным праздником — он был
признательно рад моему поздравлению.

Иркутск, февраль 2002 г.