В страшной истории России были такие периоды, когда гнет и
произвол власти выплескивался за некий социально
приемлемый уровень и настолько уродовал жизнь и сознание
людей, что хотя бы относительное улучшение или
стабилизация уже казались «добрым временем», а власть,
уставшая от кровавого людоедства, даже становилась, как бы и
«родной». Конец 20-х — начало 30-х гг. действительно стали
«великим переломом» в деревне, результаты которого
сравнимы, пожалуй, лишь с состоянием Руси после опричного
правления и других «прелестей» Ивана Грозного.

Даже сам «отец народов» в моменты редкой откровенности
признался «заклятому другу» У.Черчиллю, что
переустройство деревни стоило Советской власти пяти
миллионов жизней. Впрочем, методика сего подсчета остается
неизвестной. Настоящей истории коллективизации
отечественные ученые так и не написали, даже спустя десять
4лет после краха коммунистического режима над
исследователями довлеют различные идеологические догмы
(этим отличаются и труды наиболее «продвинутых»
специалистов, например В.П.Данилова, В.З.Дробижева и др.).
В наше время, при отсутствии идеологической цензуры, очень
сильна самоцензура, опасение не угадать настроение власть
предержащих!

Американский исследователь, профессор Шейла Фицпатрик,
давно и плодотворно работающая над проблемами аграрной
истории советского периода, в 1994 г. опубликовала обширное
исследование, в оригинале называющееся «Сопротивление и
подчинение в российской деревне после коллективизации»,
теперь ставшее доступным и российскому читателю. Прежде
всего, это глубоко аргументированная источниками работа.
Автор дает описание 17 фондов из шести отечественных и
зарубежных архивов, это десятки описей и тысячи единиц
хранения, в том числе ранее почти не использованных
материалов «Крестьянской газеты» и знаменитого
«Смоленского архива» (материалы Западного обкома ВКП(б),
попавшые сначала в руки фашистов, а затем оказавшиеся в
Соединенных Штатах), а также региональных
архивохранилищ (например, Государственного архива
Свердловской области). Вкупе с доброй сотней монографий
отечественных и зарубежных авторов, источниковая база
исследования высокопрофессиональна, а выводы автора
подкреплены огромным корпусом доказательств.

Причем упор сделан не на официальные статистические
материалы. Их достоверность в период сталинского террора
весьма сомнительна. Важнейшим источником является
корреспонденция, содержащая жалобы колхозников на
местное начальство и односельчан (активистов-колохозников,
бригадиров, председателей, стахановцев), доносы на районные
и уездные власти и друг на друга. Важнейшим источником
являются также ранее строго засекреченные материалы
НКВД, дающие неприукрашенную картину положения
российской деревни. В связи с этим автор замечает:
«наушничество являлось укоренившейся традицией в
Советской (и даже досоветской) России. Рядовых граждан
поощряли сигнализировать вышестоящему начальству о
разложении и некомпетентности бюрократии низшего звена:
Крестьяне-наушники, писавшие в газеты, в 20-е гг. получили
название селькоров».

Отнюдь не морализируя на эту тему, исследовательница четко
выделяет в этом специфическом корпусе источников основную
мотивацию доносительства, интерпретируя его, как форму
пассивного сопротивления крестьянства кровавой ломке
сельского уклада жизни («стратегия побежденных»). Еще
одним видом пассивного сопротивления являлись
апокалиптические и антиправительственные слухи. «Власти
это прекрасно понимали и тщательное отслеживание ими
разговоров и слухов стало теперь истинным подарком для
историков» — справедливо замечает автор. Другими формами
пассивного сопротивления стали плохая работа в колхозе (сам
Сталин называл ее «итальянкой», т.е. «итальянской
забастовкой»), «отходничество» — бегство в город, и многое
другое.

Приводимые в книге свидетельства очевидцев о
происходящем в деревне потрясают даже знавших реальную
обстановку колективизации и массового раскулачивания
специалистов: «Под Вязьмой при дележке имущества,
изъятого у кулаков, одному гражданину достались кровать и
диван; он лег на диван и говорит: «Поспал поп, теперь
поспим мы:». Когда рабочие из Иванова раскулачивали
одного мельника, одна работница сняла с его дочери теплую
юбку со словами: «Довольно тебе ходить в ней, надо и мне
походить: Вообще при раскулачивании:была установка:
«пей, ешь — это наше:» Автор убедительно показывает, что
так называемое «раскулачивание», было практически
открытым мародерством.

Особенно страшно даже абсолютно непредубежденному
читателю знакомиться со свидетельствами сопутствовавших
коллективизации репрессиях против религии: «:в селе
Новоуспенское Западной области комсомольцы, находившиеся
в различной степени опьянения, прибыв в церковь, зажгли
свечи, нарядились в поповские облачения и в церкви открыли
танцы: затем вся компания спустилась в церковный подвал
и, обнаружив там склеп местной помещичьей семьи, взломала
его. Увидев, что покойники забальзамированы, подняли жену
бывшего помещика из гроба и поставили стоять, причем
палкой проткнули живот:» (стр.74). «Кульминацией
антирелигиозного движения явился:эпизод в Донбассе в
Горловке в декабре 1929 г. Там на площади были
торжественно сожжены 4000 икон, причем на улицах плясала
и веселилась толпа шахтеров, насчитывавших 15-18 тыс.
человек:» (стр.58). Нынешним деятелям КПРФ, идейным
наследникам коллективизаторов, много говорящим о
православии, следовало бы познакомиться с этими
свидетельствами…

Не менее впечатляющи и приводимые в монографии
свидетельства о массовом голоде 1932-33 гг., который, как
справедливо указывает исследовательница, был итогом
борьбы между государством и крестьянами из-за плана
обязательных зернопоставок. Автор приводит мнение
знаменитого специалиста по экономике развивающихся стран
Амартья Сена, что «:голод редко случается исключительно
по причине засухи и неурожая и редко является следствием
абсолютного дефицита продуктов питания в стране». В этот
период СССР выполнил все планы экспортных поставок
хлеба.

Советская власть ответила на массовую гибель крестьянских
тружеников введением военного прикрытия больших городов
и законом от 7 августа 1932 г., плодом личного творчества
Сталина: «Лица, виновные в краже зерна из амбара, колосков
с поля или скота, подлежали высшей мере наказания
(расстрелу) с конфискацией всего имущества» (стр.88).

Рассматривая коллективизацию как «второе издание
крепостного права» исследовательница скрупулезно
анализирует экономическое и социальное положение
практически всех категорий сельского населения. Отдельные
разделы посвящены кустарям, единоличникам, хуторянам,
крестьянам-отходникам и другим наемным работникам. Не
менее подробно рассматривается внутренняя структура
колхозов, юридические проблемы земельной собственности,
Устав сельскохозяйственной артели и его редакции.

Необычайно интересна органично вошедшая в монографию
более ранняя работа ученого — исследование параллелей
между отношением крестьян к власти и колхозам и
идеологией знаменитой лубочной картинки XVIII века «Как
мыши кота хоронили» (образ Сталина в деревенской молве). В
заключение исследовательница мудро замечает: «…Что же
удивительного в том, что крестьяне, когда их призвали
сбросить оковы колхозов и храбро ринуться в новый мир
независимого капиталистического фермерства, ответили
глухим молчанием:колхоз пережил советскую систему,
создавшую его, а крепостной менталитет колхозников
сохранился. Когда Советский Союз наконец завершил свой
земной путь, колхоз и его проблемы могли бы служить
олицетворением всего советского общества:инертного,
тяжелого на подъем и пассивно сопротивляющегося
переменам…» (стр.358). Диагноз тяжелый и обидный, но не
признать его правильность могут лишь очень упертые и
зашоренные люди.

Олег ВОРОНИН