Она и предложила редакции «Восточно-Сибирской правды»
напечатать очерк об Александре Гайдае. К сожалению,
очерк для газеты великоват, и мы сможем дать лишь фрагменты
из него. Итак, вспоминает Лариса Васильевна ГАЙДАЙ.

— Мы были неразлучны без малого полвека. Общность профессии
по-особому сближала нас, приучив делиться впечатлениями
каждого прожитого дня, советоваться, иногда не сходиться
во взглядах и спорить, но всегда и во всем главном сопереживать
друг другу. Саша во многом помог моему журналистскому
становлению. Мы встретились в «Восточно-Сибирской правде»
осенью 1947 года: я только что закончила факультет журналистики
Уральского университета и приехала в Иркутск по распределению.
Он же был в военной шинели с капитанскими звездочками
на погонах. Познакомивший нас Михаил Шмулевский представил
его как военного журналиста и бывшего востсибправдовца.

Разбирая архив А. Гайдая после его смерти, среди многочисленных
папок, где хранятся рукописи стихов, материалы,
собранные по ведущим газетным темам, переписка, фотографии,
я обнаружила папку с надписью «О себе». «Эх! — подумала
с горечью. — Не успел…» Болезнь мужа обрушила на
мои плечи немало всяческих забот, и я не очень вслушивалась
в привычный нашему дому стук пишущей машинки. А он,
итожа жизнь, начал воспоминания о времени и о себе.
Не завершил… Вот странички из его дневника.

— «В начале июля 1938 года я, долговязый паренек из Глазковского
предместья, неделю назад закончивший 42-ю железнодорожную
школу, сдерживая волнение, решительно переступил порог
редакции «Восточно-Сибирской правды». С самонадеянностью,
свойственной молодости, я полагал, что имею веские основания
проявить себя в репортерской работе: три года редактировал
школьную стенгазету и рукописный литературный журнал «Молодая
поросль», сотрудничал в многотиражке «Восточно-Сибирский
путь», да и в самой «Востсибправде» опубликовал несколько
заметок.

Вряд ли учли мои ребячьи «заслуги»… Лишь позже узнал
я суровую правду: многие сотрудники редакции были арестованы
и объявлены «врагами народа». Вакансий оказалось достаточно,
и мое заявление сразу было принято. Заместитель редактора
И. Петров со строгим прищуром взглянул на меня:

— Работать начнете завтра, в отделе культуры. И, дунув
на гербовую печать, поставил ее на временное служебное
удостоверение.

— Завтра! Завтра! — Ликовала и пела душа, и так не хотелось
мне уходить сразу из редакции. О том, что я сроднюсь
с ней на всю свою долгую журналистскую жизнь, я, конечно,
не думал. Мечталось о новых знакомствах, первых заданиях,
успехах. Хотя многих сотрудников я уже знал лично. Затих
стрекот пишущих машинок, кабинеты пустели. И вдруг в
коридоре я увидел фоторепортера Абрама Черненко — мы
недавно познакомились с ним во время традиционной майской
эстафеты на призы «Восточно-Сибирской правды». Он был
ненамного старше меня, но уже больше года работал в
штате и с явным удовольствием взял на себя роль гида:
по-хозяйски распахивал двери с табличками разных отделов,
иногда бросал расхожие реплики, но, завидев возле секретариата
высокую, миловидную женщину, сразу подтянулся, почтительно
заулыбался.

— Здравствуйте, Евгения Эдуардовна! А это вот Саша
Гайдай — пополнение в ваш отдел.

Это знакомство оказалось для меня добрым предзнаменованием.
Евгения Эдуардовна Шварц была умным, деликатным, сердечным
наставником многих молодых журналистов и навсегда осталась
в памяти эталоном подлинной интеллигентности, порядочности,
уважения к людям, вне зависимости от их чинов и званий.

Наш беглый редакционный экскурс завершился у высокой
двери, на которой красовалась цифра «4».

— Ну, здесь у нас самое бойкое место! — многозначительно
сказал мой спутник. — Тут и отдел информации, и культуры,
и художники-ретушеры, и вообще целый день полно народу.

— Кто там еще? Поработать, понимаешь, не дают, — раздался
вдруг из дальнего угла недовольный голос. Мы попятились,
но из-за плеча своего «гида» я успел увидеть смуглого,
стриженного «под ежик» человека в очень модной по тем
временам зеленой футболке с белой шнуровкой на груди.

— Это Аргунский. Знаешь такого?

Еще бы не знать?! Это был известный всему Иркутску фельетонист.
Его хлесткие, злободневные материалы всегда будоражили
читателей «Восточки»; их пересказывали друг другу, случалось,
даже цитировали на память. «Аргунский — псевдоним поэта
Иннокентия Луговского», — заметив мой живейший интерес,
продолжал просвещать меня мой приятель. Он рассказал,
что Луговской работает в штате редакции, много и на
разные темы пишет, часто ездит в командировки. И волейболист
он, оказывается, отменный. И к молодым журналистам относится
дружески, без тени высокомерия…

Мог ли я в самых смелых мечтах предвидеть, что мы с
Иннокентием Степановичем, несмотря на разницу в возрасте,
станем друзьями, будем плечом к плечу работать в армейской
газете в годы Отечественной войны, дарить друг другу
свои книжки, делиться сокровенными мыслями о литературе,
о жизни, о планах и творческих замыслах… Благодарю
судьбу за эту дружбу и всегда с улыбкой вспоминаю первую
нашу встречу в редакции «Восточно-Сибирской правды».

Осенью 1938-го я стал студентом первого курса физико-математического
факультета Иркутского университета. Точные науки требовали
прилежания, систематических занятий; студенческая жизнь
била ключом, однако, я по-прежнему каждый день торопился
в редакцию. Меня оставили в штате, и после лекций я
успевал выполнять редакционные задания. Мало того: я
взялся делать еще и «воскресную страницу» в областной
молодежной газете. К участию в ней привлекал писателей
Иркутска, стал постоянно бывать в Доме литераторов.
Ну, а ночами — это уж как лучший отдых — много читал,
открывал для себя поэзию.

Писательская организация была тогда у нас профессионально
сильной, интересной. В ее рядах были К. Седых, Г. Марков,
И. Молчанов-Сибирский, А. Ольхон, Г. Кунгуров, И. Луговской,
А. Кузнецова. К молодой литературной поросли все они
относились доброжелательно, не скупясь на советы и поддержку.
Помню, летом 1940 года маститых писателей пригласили
на встречу в одну из воинских частей, расквартированных
в Мальте; в состав творческой бригады включили меня
и Моисея Рыбакова — моего университетского товарища,
молодого поэта. Впервые мы читали свои стихи не на студенческой
сцене, а в большом, до отказа заполненном клубе, где
в первых рядах восседали командиры. Нам с Моисеем выдали
на это выступление солдатское обмундирование, и по дороге
в клуб мы с большим удовольствием сфотографировались
вместе с И.И. Молчановым-Сибирским при полном параде.
Было солнечно, тепло, над нами подшучивали, и хотя
уже пелось, что » в воздухе пахнет грозой», — не верилось,
что скоро, совсем скоро, нас призовет и на годы оденет
в шинели Отечественная война. И Моисей Рыбаков с нее
не вернется…»

Люди старшего поколения нередко говорят: молодость,
несмотря на стремительный бег времени, кажется такой
близкой, что воочию видятся дни, события, встречи. И
до чего же интересные сюжеты хранит наша память!

Один из таких предвоенных сюжетов, связанных с именем
молодого Александра Гайдая, вспоминает и Ростислав Иванович
Смирнов (увы, ныне покойный), кандидат филологических
наук, человек хорошо известный в кругах иркутской интеллигенции.

— Я хорошо помню один из литературных вечеров в довоенном
пединституте. Один за другим выходили на трибуну и читали
свои произведения Георгий Марков (ему шел тогда лишь тридцатый
год, и читал он главу из своего первого романа «Строговы»),
был он тогда молод и застенчив; Гавриил Кунгуров —
невысокого роста, в очках — читал умело стилизованную
под манеру письма конца семнадцатого века главу из книги,
получившей впоследствии название «Албазинсккая крепость».
Вот раздается в зале напевный голос Константина Седых,
которому еще предстоит стать автором романа «Даурия»,
и он известен пока как поэт-лирик. Звучат его стихи
«Голубая Аргунь, голубая…»

Высокий, худощавый Анатолий Ольхон (когда-то не по своей
воле оказавшийся в Сибири) характерным, басовитым,
вологодским «окающим» голосом буквально «провозглашает»
строки «Ветер северный дунь. На реку на Тулдунь!» И
читает главы поэмы «Ведомость о секретном преступнике
Чернышевском», в которой (как мы позже поняли) слышатся
отголоски глубоко выстраданного, личного…

Выходит на трибуну поэт Иван Молчанов-Сибирский — высокий,
подтянутый, похожий на боевого комиссара. За его плечами
— участие в отрядах ЧОНа, комсомольская юность;
в предвоенные годы он — старший политрук, а в годы
предстоявшей всем нам Великой Отечественной — военный
журналист, писатель фронтовой и армейской газет — батальонный
комиссар, майор… И неустанный воспитатель молодых.

И вот на трибуне — Александр Гайдай. Я уже немного
знал о нем.

— Вы знаете, — начал Александр Гайдай, обращаясь к
залу, — есть слово «дерзать», а есть — дерзить. Так
вот, я прочитаю свои пародии и эпиграммы, а вы уже сами
решите, где я дерзал, а где дерзил. И он начал читать,
блестяще имитируя при этом голос, интонацию пародируемого
поэта. Воспроизводя густой бас и вологодское «оканье»
Анатолия Ольхона, Александр Гайдай читает пародию на
его стихи:

Стих варнацкий мой, дунь

Анатолий Ольхон!

… Помню, как Ольхон, обхватив руками свою безволосую
голову, буквально сотрясался от хохота.

Следующая пародия была посвящена Константину Седых.

Александр Гайдай сумел снять атмосферу некоторой «официальности»
литературного вечера и привнести в зрительный зал что-то
особенное, свойственное ему лично: меткость юмора,
молодой задор, дерзкую смелость.

Военные страницы

Война круто и беспощадно распорядилась судьбами миллионов
людей. Вместе со многими своими товарищами, студентами
физико-математического факультета Иркутского университета
А. Гайдай уже в июле 1941-го стал курсантом Черниговского
военно-инженерного училища, перебазированного в Иркутск.
Оно в экстренном порядке готовило для фронта лейтенантов-саперов.

Но вскоре пришло предписание отчислить его из училища
и направить в распоряжение политуправления ЗабВО.
«Вы что журналист?» — спросил его начальник
училища. Он вышел из кабинета в сложном,
противоречивом настроении. Казалось невероятным, что
в грозные дни отступления на фронтах журналист
оказался не менее нужным армии, чем сапер.

Он написал об этом так:

… Кто знал, что в этот день июньский,

Пройти великую войну.

С тех первых дней войны Александр Гайдай проходил службу
на восточных рубежах. Забайкальский фронт — страница
особая в истории Великой Отечественной войны. Когда
на западе шли грандиозные сражения, здесь не было ни
выстрелов, ни взрывов, ни бомбежек. Но ожидание грозной
опасности — внезапного удара со стороны Японии — наполняло
эту тишину обостренной, чуткой тревогой.

Служили в Забайкалье преимущественно сибиряки, в том
числе многие иркутяне. Они хорошо помнят все тяготы
приграничных будней, приравненных к фронтовым. Боевой
дух забайкальцев и призвана была воспитывать и укреплять
армейская печать. Именно об этом хотелось рассказать
А. Гайдаю в «Военных тетрадях».

… Август 1941 года. В одном из гарнизонов близ Маньчжурской
границы была только что сформирована редакция газеты
36-й армии «Вперед, к победе!», и с командировочными
предписаниями Забайкальского военного округа к новому
месту службы прибывали срочно мобилизованные журналисты.
В военную печать пришло также немало профессиональных
литераторов. Для них даже была утверждена специальная
должность — писатель армейской или фронтовой газеты.
В нашей редакции на этой должности оказался Иннокентий
Степанович Луговской, и я рад служить в его подчинении.

Жили мы сурово и тревожно. В памяти встают полубарачные
казармы, землянки с мигающими от перебоев движка лампочками,
командировки на открытых всем ветрам грузовиках и в
«теплушках». Поздней осенью и ранней весной в приаргунских
плавнях и на сопках горели травы. Выжигали их, чтоб
не просмотреть лазутчиков.

Одно время мы жили с Луговским вместе, в холодной маленькой
комнатушке и наше общение стало еще более тесным. Экономя
керосин, мы задували лампу и впотьмах читали стихи,
рассуждали о поэзии и поэтах, о жизни и о себе. Это
стоило дорогого.

В ту пору мои стихи уже печатались в альманахе «Новая
Сибирь», в газетах, и когда речь зашла о моем первом
поэтическом сборнике, Иннокентий Степанович взялся написать
рецензию на него. ( В 1947 году сборник вышел в Читинском
книжном издательстве).

Но все это было еще впереди. Многие стихи, вошедшие в
сборник, были продиктованы опытом войны, развернувшейся
на восточных рубежах. Во время Маньчжурского похода военная
редакция, погрузив типографское оборудование на грузовик,
участвовала во взятии Хайларского укрепрайона и, что
называется, «с колес» печатала репортажи о стремительном
броске наших моторизованных частей через неприступные
хребты Хингана.

Вспоминает Ростислав Смирнов:

— В стихах Александра Гайдая мы узнаем живые, конкретные
детали нелегкой службы воинов-забайкальцев. Стоя на
посту, воин слышит курлыканье пролетающих журавлей
и вспоминает о матери, передающий с этой стаей привет
сыновьям-воинам. Трудные походы, бои под Хайларом в
грозном августе сорок пятого года — все это по праву
входит в стихи Гайдая. И неистребимая любовь и ожидание
встречи…

Мы вырезали из газет его стихи и посылали их матерям
и подругам.

Несколько лет проработал Александр Иович в редакции газеты
Восточно-Сибирского военного округа «Советский боец»
— начальником отдела культуры и быта. На этом посту
он сменил молодого Юрия Левитанского, который был демобилизован.
Вольнонаемным сотрудничал в отделе ставший позже известным
драматургом Игнатий Дворецкий. Местные литераторы были
частыми гостями и авторами «Советского бойца».

Сам А. Гайдай был верен себе как поэт, хотя газетная
«текучка» съедала массу времени.

Воспитанный в добрых традициях И.И. Молчанова-Сибирского,
традициях заботы о младших «собратьях по перу», он всегда
поддерживал начинающих. Я с благодарностью вспоминаю
заботливую и требовательную помощь А.И. Гайдая в качестве
общественного редактора моего сборника стихов и переводов.

А разве можно не оценить по достоинству тот поистине
титанический труд, который проделал Александр Гайдай
как составитель и автор вступительной статьи к книге
«База курносых» продолжается». А.И. Гайдай проследил
биографии авторов «Базы курносых» до наших дней,
обобщил судьбу этого деятельного поколения.

Александр Гайдай-поэт — это особая тема. Он был требователен
к каждой своей поэтической строке, к каждому слову.
В 1985 году вышел его сборник «Расстояние». В этой книге
— и стихи военных лет, и новые, рожденные в годы бесчисленных
поездок Александра Гайдая — корреспондента ТАСС по Восточной
Сибири, и встречи с интереснейшими людьми.

В них присутствует глубоко заинтересованный взгляд самого
поэта, его лирического героя, любовь к современникам,
к родной Сибири, ее природе, навевающей раздумья, поднимающиеся
до высот глубоких философских обобщений в лучших традициях
русской классической поэзии.

Вспоминает Лариса Гайдай:

— Трудно передать словами, сколько он написал материалов
на посту собкора ТАСС. Он успел написать интересный
очерк «Подарок для Кекконена», оставил набросок о встрече
с Н.С. Хрущевым на зональном совещании работников сельского
хозяйства Сибири, рассказал о визите наследного принца
Иемена Мохаммеда Эль-Бадра. Слово «успеть!» было, наверное,
рефреном всей жизни А. Гайдая.

При постоянной плотной занятости он успевал не только
писать стихи, но на общественных началах участвовал в
деятельности иркутского отделения Фонда мира, редактировал
брошюры и книги о работе Общества дружбы, беседовал
о газетных жанрах со студентами отделения журналистики,
выступал со стихами перед читателями-книголюбами. Он
удостоен звания Заслуженный работник культуры.