Готовить интервью с Николаем Караченцовым — дело неблагодарное: он не
говорит, он проигрывает слова. В его опубликованном слове почти
ничего не остается «от Караченцова» — ни бездн интонаций, ни
ошеломляющей энергетики, ни «тонн человеческих
взаимоотношений», ради чего он практически круглосуточно выходит на сцену
или съемочную площадку, чтоб «тратить свои нервы».
Ведь он прежде всего артист. А артистом родился, артистом,
как он сам полагает, и помрет.

Думается, уже не далек тот день, когда Николай Петрович наконец решится
выступить в роли педагога или, как минимум, руководителя созданного им
театра.

«Я ТОГДА ГРАНИЦУ ПЕРВЫЙ РАЗ ПЕШКОМ ПЕРЕХОДИЛ»

— Николай Петрович, вы еще не устали от постоянных переездов?

— Я благодарен своей судьбе за то, что она дает мне возможность много
ездить, — это редкое богатство. Вы знаете, когда я только начинал
работать артистом, мне нужно было добираться из Чехословакии в Вильнюс
— через несколько городов, разными поездами, самолетами,
автомобилями: я тогда границу впервые в жизни пешком переходил. И вот
не могу заснуть, стою в тамбуре, курю. Подошел какой-то мужчина,
закурил, вроде разговорились. Он спросил, что да как, и я стал
жаловаться. «Господи, молодой человек, — говорит, —
да это ваше счастье. Самое
интересное в жизни — это путешествовать. Вам профессия это дает просто
так, за бесплатно, а вы еще Бога гневите. Нужно спасибо сказать за этот дар
небес».

«КИНЕМАТОГРАФ НАС ПОЛЬЗУЕТ»

— Не стану спрашивать, кем вы себя более чувствуете
— артистом театра или
кино? Но в чем, по вашему, основное несовпадение двух «вечно враждующих
искусств» — театра и кино?

— Дело в том, что кинематограф нас — простите за это слово — пользует.
Он рассуждает примерно так: «Если ты умеешь играть такие роли, их и играй.
На другие роли у нас есть другой актер. И упаси Господь вам поменяться
местами». Часто так бывает, что у актера, работающего в кинематографе,
меняются имена
персонажей, костюмы, эпохи, а он играет все время одну и ту же роль.
Лично мне жалко этих людей. Всем хочется попробовать многого. Кинематограф
же дает
такую возможность единицам. Театр — совсем другое дело. Театр — это
прежде всего лаборатория для актера. В театре я могу каждый вечер
тренировать себя как актера — если, конечно, есть возможность
выходить на сцену.

Конечно, я прежде всего актер театра, и поэтому после меня не останется
никаких произведений искусства. Моя работа происходит только здесь и
сейчас — когда я нахожусь на сцене, а зритель в зале. Ни в каком другом
искусстве этого удивительного контакта, этого поля нет. Это может быть
только в театре, и я его ни на что не променяю.

Будь ты хоть семи пядей во лбу, хоть пять раз народный, всем наплевать
на твои прошлые достижения. Будут судить только по тому, какой ты
сейчас, на этой сцене. Актер театра ни от чего не застрахован. У нас вкусовое
дело. Предположим, ты считаешь, что хорошо прошел спектакль, все
аплодируют, несут цветы, у служебного входа очередь за автографами, и
тут какая-нибудь бабушка — божий одуванчик подойдет и скажет: «Сынок,
не нужен мне твой автограф. Я вот что хотела сказать: Ну до чего ты
сегодня погано играл». Я пожелаю ей спокойной ночи. Ей, значит,
спокойная ночь, а я уже спать не буду. Может, она и ошиблась. А может,
заметила начало, только потенцию того, что потом перерастет в нечто дурное.
Но я этого не заметил! Я сам себе понравился! Все, можно уходить с
этой работы.

У нас есть свои актерские законы, которым нас обучают с первого дня в
институте и всю последующую жизнь, которые вошли в нашу плоть и кровь.
То ли оттого, что эти кулисы так пахнут, то ли оттого, что такие старики
рядом с тобой ходили и, может, от них передается. Почему Евгений Павлович
Леонов, когда 232 раза играл пьесу, всегда перед началом спектакля
просматривал текст. Что он, слова проверял? Нет, он их сто лет
знает наизусть. Его ночью разбуди, как пулемет ответит. Он ищет новый
внутренний поворот своей роли. Или Татьяна Ивановна Пельтцер, она была
занята в конце второго акта, но приезжала за полтора часа до начала
спектакля, хотя положено за полчаса. Если б вы знали, как она
волновалась перед выходом на сцену. Казалось бы, ну что ей-то
волноваться? Ее и так вся страна любит. Только на сцену выходи, все уже
аплодируют: Спасибо, что вышла.

А Андрей Миронов? У нас с ним были совместные концерты — стоит за
кулисами весь в пятнах, его аж трясет. Попробуй тронь! Что вы!!! Я на
Сцену выхожу! Почему за кулисами все только шепотом: «Тихо! Тихо! Идет
спектакль». Да потому что на сцене происходит что-то такое, что очень
трудно создать, но легко разрушить.

В СТАРИНУ «НА ТЕАТР» ХОДИЛИ, ЧТОБ ИСПЫТАТЬ ПОТРЯСЕНИЕ

Если ты вышел на сцену, все обиды, все проблемы, все болезни должны
остаться за стенами театра.
Ногу тебе в троллейбусе отдавили, премию не дали — Иванову дали, тебе
нет? На сцену должен выйти внутренне молодой,
подтянутый, энергичный артист и сыграть так,
как будто это последний в твоей жизни спектакль — и в то же время первый.
Чтоб вы поняли: это не слепок со вчерашнего,
позавчерашнего, это сегодняшнее, сиюминутное — на ваших глазах
рождаются бесконечные нюансы человеческих взаимоотношений. В старину «на театр»
ходили, чтоб испытать потрясение. Сегодня, увы, это стало редкостью.

У меня есть свое представление об этом искусстве. Так вот,
если это настоящее, большое искусство, у меня должны быть мурашки на
спине, комок в горле, волосы дыбом. Тогда зритель испытает потрясение.
И впоследствие это обязательно будет иметь свои результаты — я в это верю.
Завтра,
через неделю или месяц, мой зритель совершит какой-то поступок, о
котором он и не задумывался. Не обязательно героический —
впервые в жизни жене цветок преподнесет. Значит, мы не зря играли
спектакль, значит, что-то заложили в эти мозги, значит, сумели разбудить
его сердце. Ради этого стоило стать актером, стоило тратить свои нервы.
Наша работа в том и заключается, чтоб тратить свои нервы.
У нас не может быть работы с холодным носом.

Мы с вами наверняка не досмотрели, а сколько нам могли еще подарить
Шукшин, Дворжецкий, Луспекаев, Высоцкий, Даль, Миронов… Они очень
рано ушли. Или Марина Левтова. Или почему так плохо с Наташей
Гундаревой?.. 38, 42, 50. Что такое 50 лет для мужчины? Самый возраст,
когда ты в самом соку, когда только-только вошел во вкус жизни и работы.
Они просто сжигали себя для нас, иначе не могли. И я надеюсь, что
благодаря им мы стали чуть-чуть другими — мягче, добрее, смелее, мудрее…

КИНО — ЭТО ПРОВЕРКА НА МАСТЕРСТВО

Кинематограф для меня — это возможность расширить рамки своего
диапазона, сыграть что-то новое. Скажем, у нас в театре не идет и не
разу не ставили ни одной пьесы лучшего, на мой взгляд, русского
драматурга за последние 40 лет Александра Вампилова. В кино же мне
посчастливилось сняться в «Старшем сыне». Мне
очень дорог этот фильм. Редко случается, чтоб на съемочной площадке
была такая доверительно-возвышенная, доброжелательная атмосфера. Как нас
окармливал Евгений Павлович Леонов?! Вот такого артиста уже не
будет никогда. Будет кто-то другой, такого — нет. Ладно, бог с ним, с
Вампиловым. У нас в театре не шла ни одна пьеса Лопе де Вега, я же
снялся в «Собаке на сене».

— Кстати, о «Собаке». В этом фильме вас не просто узнать, вы играете
как бы «не себя».

— Именно поэтому, когда мне предложили сниматься в «Собаке на сене», я
сначала решил отказаться. Думаю, да что же это такое, только я достиг
определенного положения в кино, когда стали предлагать волевых,
спортивных, лихих мужиков, и тут предлагают этого придурковатого полуидиота
маркиза
Рикардо! Возьмут да решат, что я такой и есть, и начнут только такие роли
подсовывать. Видимо, я был в то время не совсем глуп, раз не отказался.
Какой это блестящий повод для артиста — попробовать себя еще и в комедийной
характерной роли. Это подарок судьбы, да за него хвататься нужно.
В кинематографе у меня более ста
ролей, и почти все не имеют ничего общего с тем, что я делаю в театре.

Кроме того, кино — это проверка на мастерство. Как известно, есть
дубль первый, второй, третий — и три раза нужно одинаково сыграть. А
если что-то у них не заладилось, скажем, со светом проблемы — пять
дублей. Сложно. Лично я могу, учили. А если десять? Бывает и такое. А
представьте себе эмоционально сложную сцену — актрисе рыдать нужно от
начала и до конца. Как ее уговорить на десятый раз это сделать? На технике?
Кстати, техника актера — это не умение здорово шевелить ушами, губами,
носом, глазами. Это насколько разработан у него внутренний нервный
аппарат, насколько он легко возбудим — моментально и в то же время
правдиво способен реагировать на окружающие события. Вот по этому
можно определить класс актера.

— Мудрые говорят: «Самое большое искушение — это однажды проснуться
знаменитым». Что для вас скрывается за этими
«страшными» словами: популярность, извеcтность, знаменитость?

— Популярность наступает тогда, когда ты два-три раза снялся,
еще не дай бог в
сериале. Все! Тебя все любят, все знают. Твоя физиономия на обложках
журналов, плакатах, афишах, цветы, автографы направо и налево,
поклонницы «кипятком писают». В магазин входишь — к тебе бежит
директор, несет колбасу без очереди. Я сознательно говорю об этом с
долей иронии, потому что я тоже боюсь этого слова — «популярность». Нет,
я нормальный человек, мне, конечно, приятно. Я в конце концов понимаю, что
мой труд оценен, что я нахожусь на определенной ступени
актерской иерархии — может быть, не самой последней. И тем не
менее, как вы правильно заметили, артист не может, не должен часто
задумываться о собственной популярности. Это опасно. Это может
навредить, избаловать. И потом, наше дело шаткое, сегодня ты нужен,
завтра нет — нас ведь выбирают, а не мы. А если я на себе
зациклюсь, я завтра сыграть не смогу. Сколько раз я видел, когда
это слово, «популярность», не отражало истинности дарования. Да мы все
включаем телевизор, сколько там раздутых, фальшивых дарований?
Перестали в них вкладывать деньги, они и лопнули, как мыльные пузыри.
Очень не хотелось бы попасть в их число.

Что мне нравится в своей профессии, так это то, что в ней все очень хорошо
разбираются. Постоянно слышишь: «Этот хороший артист, а этот вообще не
артист» или «Какая
она артистка? Ее снимают только потому, что она в любовных отношениях
с режиссером. А эта, вообще, за Янковского замуж вышла и за Абдулова
одновременно». И что только не говорят! А
сейчас еще и пишут. Светская жизнь! О, ужас!!! Дошло до того, что артист
стало ругательным словом в народе: «Ну ты прям артист!» Я ни разу не слышал,
чтоб кто-то сказал: «Ну ты токарь». Наша профессия в том и заключается,
чтоб нас обсуждали.

О РЕЖИССЕРСКИХ АМБИЦИЯХ

— Сегодня многие артисты, особенно первого эшелона, «уходят» в режиссеры.
Абдулов, Янковский, Меньшиков снимают или сняли собственные фильмы. Табаков,
Калягин,
Фоменко даже создали свои собственные театры. Как вы рализуете свои
режиссерские и преподавательские амбиции?

— Не так давно мне очередной раз предложили взять курс в РАТИ (бывшем
ГИТИСе). Думал больше обычного, но все-таки решил отказаться. Чтоб стать
педагогом, нужно перечеркнуть свою актерскую деятельность. Я не могу
появляться раз в
неделю и говорить: «Здравствуйте, я Караченцов». Не могу работать вполсилы.
Возможно, отчасти свои педагогические амбиции я
реализую в том, что уже несколько лет курирую «Школу искусств» в
Красноармейске, что под Москвой. Ее собрал мой друг, бывший каскадер.
Недавно она получила статус государственного учреждения. Хотели
назвать школу моим именем. Не дал. Еще рано. Я ведь жив. Но премия есть.
Могу рассказать о своем первом посещении этой школы.

Представьте типичный Дворец культуры им. Ленина. Обшарпанное здание, не
топлено,
народ сидит в пальто. Но зал забит битком, контингент самый разнообразный
— от школьников до родителей тех детей, что выйдут на сцену. Гаснет свет,
и тут под самым потолком, в осветительских будках, появляются дети, ангелы
божьи, от 6 до 12 лет, и начинают оттуда прыгать в оркестровую
яму. Мне плохо стало. На месте родителей я не знаю что бы сделал.
Ничего, повылазили, все живы. И
дальше на сцене началась самая настоящая чума. Что они там только не
вытворяли! Спектр школы очень широк: от конного спорта до хореографии,
от стэпа до вокала, от живописи до фехтования. Причем они очень
артистичны. Я сам не переношу спекуляции на детском творчестве: ставят
перед тобой пухлого карапуза на табуретку, и он читает: «Уронила в
речку мячик…» А я этим должен восторгаться. Да
убил бы! Нет, они необыкновенно артистичны. Особых успехов добились
именно в стэпе. Так что стали побеждать сначала на городских, областных,
затем
международных конкурсах и фестивалях. Дошло до того, что в Болгарии на
фестивале стэпа жюри вдруг говорит: «А мы не знаем, как
судить эту девушку, сейчас так никто в Европе не стучит — ни взрослые,
ни дети, ни мужчины, ни женщины». Я очень полюбил этих детей и как
могу их опекаю. У нас даже появились совместные номера.

О «ЮНОНЕ И АВОСЬ»: ВЕСЬ МИР КРУГЛОСУТОЧНО ЗАНИМАЕТСЯ ЛЮБОВЬЮ, НО ГЕНИИ
РОЖДАЮТСЯ РАЗ В СТОЛЕТИЕ

— В чем причина невероятного успеха «Юноны и Авось»?

3 февраля у нас пройдет спектакль, на который не будут продаваться
билеты, — 20 лет и одновременно 800-й спектакль! Вы правы, столько не живут!

Я не знаю, в чем феномен этого спектакля. У нас самый модный театр — ни
на один спектакль не попасть. Но когда «Юнона и Авось»,
администраторов просто трясет. Я со сцены зрителей не вижу, иногда забегу на
осветительский балкон, у нас там есть закуток, с которого тебя не видно:
зал битком, люди стоят в проходах, сидят на лесенках.

Это гениальный спектакль о гениальных людях. Весь мир круглосуточно
занимается любовью, но гении рождаются раз в столетие.

— Как сложилась судьба вашего сына?

— Он, слава богу, не актер. Закончил МГИМО, факультет международного права. Не
захотел работать на дипломатической службе и даже практику проходил не
в Министерстве иностранных дел, а в одной из адвокатских контор. Когда я
на него орал: «Ну кем же ты будешь!», он говорил: «Хорошим адвокатом, папа».
Дай бог, чтоб так и случилось. Сейчас он работает в Московской
коллегии адвокатов, а заодно учится в аспирантуре. Так что ребенок у меня —
тьфу! тьфу! — удачный.

— Николай Петрович, вы верите в судьбу, в помощь высших сил?

— С одной стороны, все, что я сделал в этой жизни, я сделал своими руками. У
меня
не было ни лапы, ни руки, ни папы-мамы, которые бы имели вес. Но с
другой стороны, моя судьба — это ряд случайностей. Так случилось, что я
попал в Ленком, так случилось, что в Ленком именно в это время пришел
Марк Анатольевич Захаров, который поверил в меня, тогда еще сосунка, так
случилось, что он доверил мне роль Тиля Уленшпигеля в спектакле «Тиль». Это
был большой толчок в моей творческой карьере. Так случилось, что Ленком
стал популярным театром и в него стали приходить киношники больше, чем
в другие театры — сегодня Ленком самый снимающийся театр. Так что в
нашей профессии кроме того, что ты должен всю жизнь пахать как ломовая
лошадь, тебе обязательно должна светить твоя звезда.

Из досье

Караченцов Николай Петрович. Родился в Москве 27 октября
1941 г. Окончил школу-студию им. Немировича-Данченко при МХАТ. С 1967
года в труппе театра им. Ленинского комсомола. Народный артист РСФСР
(1989). Снялся более чем в ста фильмах, среди них: «Старший сын»,
«Собака на сене», «Приключения Электроника», «Благочестивая Марта»,
«Дамы приглашают кавалеров», «Белые Росы», «Человек с бульвара
Капуцинов», «Криминальный квартет», «Женщина для всех».