— Вот это и есть наш сеновал, — буднично произнес Андрей
Афанасьевич Коретников, когда мы прошли через воротца.

Огромная огороженная площадь чуть ли не в два гектара.
Длиннющие, в десятки метров, зароды соломы, сена. Такого за
тридцать с лишним лет командировок мне ни разу не
удавалось увидеть. Удивило и другое. Даже в том не столь
далеком прошлом, когда из-за неурожаев иркутянам
приходилось ездить за соломой за тысячи километров,
добираясь даже до Кубани или Приамурья, даже тогда не
везде столь бережно к ней относились, как это делают
теперь в ЗАО «Аргунское» Качугского района. Да, известно,
что солома — часть урожая, что она должна быть
оприходована, но… За десять лет реформ столько порезали
скота, что теперь во многих районах солома как бы и ни к
чему. Ее сжигают, чтобы плугу при вспашке не мешать.
Исходя из сегодняшних реалий, я задал директору
«Аргунского» А.А.Каретникову провокационный
вопрос: зачем, мол, такие траты на сбор и вывоз побочной
продукции?

Каретникова от такого вопроса чуть ли не передернуло.

— Да как же ее не беречь?! Вы же сами вспомнили время,
когда солому из-за Урала везли. Случалось, и наши механизаторы в
тьмутаракань ездили за ней.

— Но ведь тогда скота в колхозах и совхозах было
несоизмеримо больше, — заметил я в ответ, сознавая в то
же время, что и растениеводческой продукции куда больше
производилось.

Но Каретников прошлое не ворошит. Он молод, всего десять
лет назад закончил Иркутский сельхозинститут и живет
заботами нынешнего дня. А они не очень веселые. Во время
последующей беседы Андрей Афанасьевич рассказывал:

— Наше хозяйство как бы в окружении находится. Там,
— протягивает руку влево, компактно расположились
личные хозяйства соседнего Баяндаевского района. Их самих
— раз-два и обчелся, но скота у них ой как много, а
посевов-то почти нет. Где соломки взять? А вот здесь, —
и директор помахал у себя за спиной, — фермер
расположился. Тоже не бедный. Целые гурты молодняка у
него. Вон там, — и рука тянется вперед,
— бывший совхоз «Памяти Борсоева». В этом году впервые
за много лет севом зерновых занялся. Оттуда на наши поля
так и прут их кони. Попробуй оставь хоть одну копну. А
возьмите других наших соседей, можно сказать
«единокровцев», что в Манзурке и Полосково живут. ЗАО
называется «Полозково», но оно сеет, дай Бог, 70 гектаров.
А людям надо как-то жить, они скотину держат. Но много ли
соломы возьмешь с тех 70 гектаров?

Читатель вправе прервать этот разговор и сказать:
«Сдалась вам эта солома. О хлебе надо думать». Увы. И
через отношение к соломе просматривается хозяин.

Так уж получилось, что перед поездкой в Качугский район я
побывал во всех тех хозяйствах, личных и коллективных,
которые граничат с «Аргунским», за исключением предприятия
«единокровцев». И там слышал совсем иное. Спрашиваю
одного фермера: «Сколько вспахал?» — «Зачем пахать? Ячмень
нынче посеял, так эти аргунцы все потравили своим скотом».
Не удержался, передал те слова Каретникову.

— Да он сеял, что ли? — усмехнулся в ответ Андрей
Афанасьевич. — У нас ведь так просто скот по полям не
шляется. И общественное стадо, и личное пастухи пасут.
Так что пусть с больной головы на здоровую не валит.

Хитер мужик, ох как хитер, но кто больше прав, кто меньше
хитрит, разбираться не стал. Ни к чему. К другому, более
грустному выводу побуждает эта вроде бы второстепенная
соломенная тема. Сколько мы уже наслышались разговоров о
перепроизводстве хлеба. А что видим на самом деле на
границе Качугского и Баяндаевского районов? Из-за копны,
вываленной комбайном, люди переругаться готовы. Воруют
так, что треск стоит. Накануне ночью сам директор
остановил на дороге жителя соседнего села с машиной
похищенной соломы. Вот вам и перепроизводство.

Гармония поля

Как это ни парадоксально звучит, но ставка на хлеб при
дискредитации общественного животноводства с
одновременным возвеличиванием личного было направлением
ошибочным, и оно очень больно ударило не только по самим
сельхозпредприятиям, но и по частному, крестьянскому
хозяйству. Прокручивая все параметры последних изломов
аграрной отрасли, все больше приходишь к выводу, что в
основе развития и становления сельского хозяйства лежит
некая гармония. Знаменитый русский агроном Энгельгарт
отмечал еще в середине позапрошлого века: чем зажиточнее
крестьянин, тем больше навоза вывозит на поля. Тогда,
можем продолжить уже мы, поля лучше оплачивали его труд
урожаем, производилось больше хлеба, а его скотный двор в
достатке имел корма, значит, и навоза такое подворье
давало больше, который и вывозился на поля. Другой пример.

Хотя СССР импортировал до 30 млн. тонн зерна, но
земледельцев ориентировали на такие севообороты, которые
позволяли произвести больше зерновых и кормовых культур,
при этом сами севообороты способствовали восстановлению и
даже увеличению плодородия пашни.

Сегодня в связи с резким и, на мой взгляд, даже
умышленным увеличением импорта животноводческой
продукции, реализацией ее по заниженным ценам значительно
обесценилось собственное производство. Закрываются фермы.
Но если нет молока и мяса, то нет ежемесячных и
ежедневных денежных доходов. А без денег кто тебе даст
солярку или бензин? Отсюда прямой путь к сокращению
посевных площадей. Я уж не акцентирую внимание на том,
что исчезновение фермы повлекло за собой ломку стуктуры
посевов, нарушение севооборотов, превращение пшеницы в
монокультуру. Это в свою очередь стимулировало рост
засоренности и появление таких болезней растительного
мира, о которых агрономы разве что из учебников и лекций
знали. Но главное — двух-трехкратное сокращение
общественного поголовья способствовало сжатию хлебного
поля. И это еще больше уменьшало доходы предприятия,
региона, страны, сами селяне недополучают зерно для
личных подворий, в ряде мест поднимаются цены на солому.

Что-то непонятное и противоестественное
происходят в агропродовольственном комплексе. Два года
назад один из фермеров Баяндаевского района просил за
грузовик соломы полторы тысячи рублей. Непомерно дорого.
Нынче еще до уборки иные предприниматели называли
селянам свою цену продовольственной пшенице —
полторы тысячи рублей за тонну. Это непомерно дешево.
Такой ценовой беспредел одним концом бьет по крестьянству,
другим — по основной массе горожан. Но вернемся в
«Ангунское».

Крестьянство как ломовая лошадь реформ

— В районе урожай не ахти какой, и потому уверен, что
будут ехать к нам люди и покупать солому. Не продадим все —
она и на следующий год пригодится, — делится своими
планами Каретников.

Казалось бы, везет мужику, двумя руками доит. Хлеб в
амбаре, солома на сеновале, за каждой сельской избой
зароды стоят. Семенами вдоволь обеспечили себя. Свыше 14
центнеров взяли на круг, так что с иными кредиторами можно
самым ценным — зерном рассчитаться, а это уже залог
будущего доверия. Побочный же продукт, убереженный от
расхищения, даст побочный доход. Вроде бы и позавидовать
можно Каретникову.

Однако по мере знакомства с предприятием, по мере
осмысления увиденного и услышанного не всякий стал бы
завидовать и ревновать к успехам «Аргунского», достижениям
его директора. Сказать, что участь их незавидная, судьба
горькая, было бы и справедливо, и в то же время не совсем
верно. Крестьянство — не только Аргуна и Карлука,
деревень, входящих в «Аргунское», но и всего Приангарья, всей
России — это ломовая лошадь нынешней экономики. Она тянет и
тянет, падает, спотыкается и все равно тянет. Без такого
села, которое мы имеем, реформы давно бы захлебнулись. За
нищенскую оплату, а то и за одну натуроплату в виде зерна,
сена и зерноотходов работает селянин.
Поэтому цены на продовольствие по сравнению с мировыми
очень низкие, и они позволяют горожанам при их крайне малых реальных
денежных доходах приобретать продукты питания,
выживать, откладывать деньги на учебу детей, вносить
квартплату, пользоваться общественным транспортом.

Интересуюсь у Каретникова уровнем жизни его земляков.

— В основном, конечно, за счет личного подсобного
живут. Сколько скота держат? Да кто как. Кто по
пять-семь голов имеет, иные даже по двадцать. У меня у
самого пять дойных коров.

Так на этих пять еще как надо поработать, сколько кормов
заготовить! Впрочем, как и во всех нормальных хозяйствах,
о личном тут беспокоится само предприятие. До 400
гектаров многолетних трав выделяет, помогает скосить,
вывезти. Вот и в последние дни жатвы по одному-два поля
соломы оставляли частникам. Вывозите скорее только, ребята.
И вообще, не раз с языка директора срывалось примерно такое:
«Будет больше зерна — людям отдадим, пускай свое хозяйство
развивают». Да, крестьянин нынче два тяжеловесных воза
тянет — и личный, и общественный.

Сам Андрей Афанасьевич местный, из Аргуна. Работал раньше
главным агрономом. Может быть, и сейчас оставался бы на том
посту, но что-то не заладилось в последние годы в
хозяйстве. Еще не столь давно, в реформенное время,
оно засевало 2200 гектаров. Не так уж и много, если
учесть, что пашни тут шесть тысяч гектаров. В 1997
году рекордный для этих мест урожай получили — по 16
центнеров на круг. А потом все покатилось под гору.
Хлебное поле ужалось на тысячу гектаров. На ферме падеж.
В 2000 году, например, имея 650 голов крупного рогатого
скота, хозяйство потеряло 257 голов. Почти все
народившиеся телята подохли. Уму непостижимо. Поэтому
районное управление сельского хозяйства поставило перед
собой задачу во что бы то ни стало сменить руководство.
Задачи можно ставить, а вот как выполнять их? Сейчас ведь
все независимые, самостоятельные, все акционеры.
Попробуй подступись к ним. Полгода в самом хозяйстве воевали, лето
спорили, осень пришла — угомониться не могли. Какая уж
тут работа, какое производство! Кто-то воду мутил,
потому что подобная анархия, вседозволенность по душе
иным была, кто-то руки хотел погреть на этом. В конце
концов избрали председателем Каретникова.

Избрали тогда, когда сельскохозяйственный год уже
заканчивался, в середине сентября. Споры даром не прошли.
Успели напахать лишь 900 гектаров, то есть лишь каждое
седьмое поле из всей пашни. С семенами потом проблема
была. Посеять-то посеяли, а выросло такое, что ни
молотить, ни веять. 1500 центнеров получили с той
площади. Мизер. Тут еще саранча «помогла». С одного массива
в сто гектаров всего лишь два бункера зерна взяли. Это
пять тонн.

С чего начинал молодой директор? В том числе и с
подтягивания гаек. Восстановили контроль, усилили спрос.
Стали проводить замеры расходования горючего. Все лучшее
из советской практики — в смысле учета — начали внедрять. И
уже в 2001 году падеж сократился в четыре раза, пало
всего лишь 55 телят. В нынешнем году за девять месяцев
погибло 22 теленка. При этом за два года общественное
стадо значительно расширилось — с 650 голов до 800. Всем
бы восстающим из разрухи такой бы рост.

Тридцать лет спустя

Любопытно, что в том же «Аргунском» производство держится
в основном на людях среднего, наиболее работоспособного,
возраста, на тех, кому 30-40 лет. Лучший комбайнер,
намолотивший свыше 4000 центнров зерна, 32-летний Игорь
Ивченко. Второе же место занял 23-летний Владимир
Колодин. Профессия комбайнера не из простых, а Владимир
всего второй год водит «степной корабль» и уже в
лидерах. Сказалось, очевидно, то, что он — родом из семьи
механизаторов. Отец и шофером работал, и трактористом, и
комбайнером. Помогла и более четкая организация труда.
Одним отрядом вели уборку. «Лучше обслуживание, больше
учета — меньше бардака,» — говорит директор по этому
поводу. Зато пахотой занимаются оба отделения порознь.
Аргунцы свои поля пашут, механизаторы Карлука — свои.
И среди них тоже есть большие мастера. Алексей
Афанасьевич Сорокин на своем далеко не новом ДТ-75
напахал около 1000 гектаров, Владимир Иванович Подпругин
отстал от лидера лишь на полсотню гектаров.

Вообще-то Карлук и Аргун — особая зона. Тяжелые
суглинки, камни, и микроклимат далеко не кубанский.

— Поле вон видите? — показывал мне директор во
время объезда хозяйства. — Тянули-тянули с севом,
только 5-6 июня засеяли ячменем. Надеялись от заморозков
уйти, а они ударили…

— Сколько всего зяби подняли? — поинтересовался я по
ходу беседы.

— Закончим пары, за зябь возьмемся.

Полагая, что собеседник не понял меня — все-таки
сентябрь на исходе, — повторил вопрос.

— Я же сказал: с парами разделаемся — а их у нас 1200
гектаров — за зябь примемся. Без паров хлеба не будет.
Поэтому дважды пашем, культивируем. А весновспашка вообще
дело гиблое. Там только силосные по бедности можно
размещать. Ну если по зяби получаем 5-6 центнеров, то что
хотите от весенней пахоты?

Называть после этого Каретникова максималистом язык не
поворачивается. 30 и более лет назад такой системы
придерживался его далекий сосед, главный агроном колхоза
имени Чапаева Баяндаевского района А.П.Мунгалов. Тогда
тоже удобрений не было, большого ассортимента
почвообрабатывающих орудий не выпускалось, вот и
приходилось землю ворошить плугом. Если зябь — то
двукратная, если пары — то трехразовая перепашка. Зато
по 20 центнеров и больше в любой год получал Мунгалов.
Правда, он еще с семенами работал основательно.

Каретников намерен работать не только с семенами, но
и с сортами. Предпочтение отдает Ангаре, бьет она хваленую
пшеницу Тулунскую. Не в той зоне создавался сорт. Набор
культур будет расширен. Когда-то Качуг серьезно занимался
донником. При отсутствии минеральных удобрений, при
невозможности вносить органику на поля это беда и
выручка, поскольку та культура дает богатые белком корма
и оставляет в почве немало азота. Сегодня площади донника
резко сократились. Нет ни одного гектара и в «Аргунском».

— Но мы обязательно достанем семена, посеем гектаров
двести, — обещает Каретников.

В сказанное верится. Ведь из небытия вернул он в реальную
жизнь хозяйство, людей воодушевил. Прибыль
начали получать. Подобные достижения так просто не даются.
За этим — организаторский талант лидера, его хватка, а
главное — преданность своей земле, своему делу самих
тружеников «Аргунского».