В центре города стоит обычная пятиэтажка. В одной из ее квартир,
которая ничем не отличается от других таких же, живет пожилой человек.
Он — не только свидетель, но и участник великих событий,
происходивших в нашей стране. За свою жизнь он видел столько, что по
его воспоминанием можно писать книгу, не говоря уже о нескольких
публикациях в газете. На его долю выпало такое количество испытаний,
что с лихвой хватило бы на несколько жизней, но, несмотря ни на что,
он светится оптимизмом. Он уверен, что полностью, без
остатка, посвятил свою жизнь служению Отечеству.

— Это я, Александр Петрович!
Полковник встречает меня на пороге своей небольшой квартиры:
— А, привет, Иван. Как сегодня погода?
Я прохожу в квартиру, сажусь за стол.

— Начнем? — спрашиваю.

— Начнем, пожалуй, — отвечает Нестеров.

Но разговор никогда не
начинается без кофе; выпив чашку, старый чекист начинает вспоминать…

— Ни для кого не тайна, что огромную часть населения Сибири, в
особенности Иркутской области, с давних пор составляли ссыльные и
каторжане. Только к моменту моего приезда сюда здесь насчитывалось 70
тысяч спецпоселенцев. Они, живя на определенной территории, в
положенное время должны были отмечаться в местных органах
внутренних дел. Были здесь, и украинские, и литовские
националисты, и последователи различных сект; одних только иеговистов,
по официальным данным
МВД, насчитывалось около 10 тысяч. Были, конечно, и политические.
Но надо сказать, что работал весь этот народ
неплохо: трудиться они умели, а работы здесь хватало, особенно той, что
была связана с лесом.

После войны началась мощная миграция — многие люди поехали в
Сибирь. А это значит — масса
различных настроений, нравов, укладов, убеждений. Не надо забывать и
про послевоенную разруху. Неудивительно, что среди
людей было очень много недовольных. Поэтому в почтовых
ящиках, на улице стали появляться анонимные письма и листовки. Мы их
так и называли — «анонимки». С ними было связано целое направление в
работе нашего управления.

Анонимки были двух типов. В письмах первого типа говорилось о
самоуправстве начальства, беззакониях и т.д. Надо сказать, что очень
часто в них выражалось справедливое недовольство. Такие анонимки
отправлялись авторами или собственному руководству, или в
правительство. В посланиях же второго типа во всех проблемах
обвинялась советская власть. Но, независимо от содержания, все эти
сочинения называли «антисоветскими листовками и письмами». И в
любом случае, куда бы они ни были адресованы, все попадали в КГБ.

У нас с анонимками работали два сотрудника, в
обязанности которых входили анализ и проверка содержания, а также поиск
авторов этих посланий. Они перемалывали горы бумаг. Схема поиска
заключалась в постепенном сужении круга подозреваемых, и наши ребята
это очень хорошо делали. Сначала обращали внимение на стиль письма —
отсюда можно было сделать выводы об образовании человека, а по
наличию соответствующих слов — определить профессию. Затем вступал
в силу территориальный фактор: по местонахождению ящика, в который
опускалось письмо, по описываемым в письме фактам можно было
определить место проживания автора. Круг
поиска сужался. В конце концов, когда
подозреваемых становилось достаточно мало, нужно было добыть образцы
их почерков, чем больше текста, тем лучше. Делали это по-разному.
Например, подозревается военнообязанный. Тогда через военкомат
вызываются все запасные данного года рождения определенной военной
специальности и пишут автобиографии. После чего дело за
графологами.

А графологи в нашем управлении работали классные. Посылаем, бывало,
образцы в Москву, а нам отвечают: «Официальное заключение дать не
можем, так как мало текста». Наши же специалисты устанавливали
стопроцентную принадлежность разных текстов руке одного человека.
Они имели право выносить официальное заключение по почеркам для
суда.

После получения положительного заключения графологов
подозреваемого вызывали на беседу, на личное признание. Но надо
сказать, что из сотен авторов анонимок посадили только одного, и то не
надолго. Он собирался убить Хрущева. Этого человека, которого за свои
убеждения в коллективе окрестили «сталинистом», спровоцировали,
раздразнили коллеги. Кстати говоря, приехал он из Магадана, но был не
осужденным, а рабочим. Конечно, у него бы ничего не получилось,
однако факт есть факт. Впоследствии его выпустили на свободу за
примерное поведение.

Одним словом, мы делали упор на профилактику. Мало ли, откуда у
человека появилось недовольство? Может быть (и скорее всего), какой-то
срыв, скандал, проблемы на работе. Зачем за такое сажать?

Иногда подобные случаи выносили на суд народа, суд общественности.
Например, однажды помощник машиниста в Зиме написал письмо в
американское посольство с призывом воевать против Советского Союза.
Разумеется, это письмо попало не в посольство, а в КГБ. Был организован
общий сбор работников депо, на котором письмо и зачитали. Надо ли
говорить, как к такому поступку отнеслись коллеги этого парня? Эффект от их
психологического воздействия был огромный. Хотя на самом деле
оказалось, что у этого человека были причины для недовольства. Но факт
в том, что мнение коллектива сыграло положительную роль для
воспитания молодого железнодорожника.

Вспоминается такой случай. Однажды в обком пришел чем-то
обиженный человек. Он долго ругался и следующий раз обещал прийти
сюда с топором. В обкоме его отпутили, а мы подумали:
вдруг он такой дурак, что и правда заявится с топором? Нашли этого
человека. Вызываю его в свой кабинет, сажусь к нему поближе: «Что,
топором в обкоме орудовать собрался? Ты был не прав, не надо словами
бросаться». Закончился этот разговор тем, что мы простились с ним за
руку. Просто уметь обращаться с
людьми.

Были и случаи небольших забастовок (мы их называли «волынками»),
когда на работу не выходили целые бригады. Часто такие инциденты
рассматривали мы, а не профсоюзно-партийные органы. Наши
работники выезжали на место, причем не для выявления зачинщика, а для
определения причины. Мы всегда стремились выяснить, чем обидели
бригаду. В то время ведь было очень много временной работы и случаи
обмана рабочих начальством трудно назвать редкостью. Причина, как
правило, заключалась в том, что людям платили меньше, чем обещали.
Одним словом, разбирались и с такими вот случаями…

Иркутск стал одним из первых областных городов в Союзе, который
открыли для посещения иностранных граждан. Поэтому еще одним
направлением нашей деятельности была работа с иностранцами.
Иркутским отделением «Интуриста» был составлен список объектов
посещения, разработаны памятки по каждому объекту, маршруты
движения к ним. Иностранцам показывали Лимнологический институт на
Байкале, села Хомутово и Култук, научный и учебные институты, театры,
музеи. Наплыв туристов был огромный. Их тянул сюда образ Сибири как
традиционного места ссылки, Байкал, и плюс ко всему, уникальное
сооружение — Братская ГЭС. Но любители экзотики нас не интересовали.
Мы занимались теми, кто стремился попасть на режимные объекты. Могу
только сказать, что ни одна из попыток проникнуть в Иркуиск-II или
Ангарск не удалась. Нельзя не отметить, что при проведении подобных
мероприятий наши ребята ни разу не «засветились». Свою бдительность
всегда демонстрировали железнодорожники, работники автомобильного
транспорта и простые люди.

К особой категории туристов следует отнести дипломатов, в том числе
тех, кто работал в посольствах в Москве. Не могу не рассказать об одном
случае.

Летом 1964 года в Иркутск прибыл секретарь посольства одной из
европейских стран. Этот человек, профессиональный разведчик, создавал
массу хлопот нашей контрразведке. Мероприятия по отношению к нему
мы проводили с учетом рекомендаций комитета. Дипломат свободно
общался со многими людьми
напоказ, как и положено разведчику. Везде
его принимали очень доброжелательно. Особенно радушный прием ему
устроили колхозники в Хомутово. Дипломат хлебнул лишнего,
разговорился и перестал скрывать свои мысли. Напился он до такого
состояния, что из дома до машины его вели под руки. Все это было
озвучено, задокументировано и сфотографировано. А через некоторое
время нам стало известно, что секретарь посольства отозван из
Москвы…

(Продолжение следует).