После окончания факультета журналистики МГУ я вернулась
в родной Иркутск и попала по распределению на радио
в отдел пропаганды. Для меня это были нелегкие времена.
Я училась на газетном отделении, проходила практику
в газетах Москвы и Нижнего Новгорода и хотела работать
только в газете. Поэтому я ушла с радио. Без всяких
рекомендаций и знакомств решила пойти в редакцию «Восточно-Сибирской
правды».

В редакции меня встретил заведующий отделом информации
Виктор Дмитриевич Маккавеев. Известный фельетонист Вик.
Мак. — так он подписывал свои фельетоны — был известен
всей области. Читатели с нетерпением ждали их, передавая
газету из рук в руки. Добрый юмор, живые картинки жизни,
порой смех сквозь слезы снискали автору заслуженную
популярность и авторитет.

Я ожидала увидеть матерого самоуверенного журналиста,
а меня встретил приветливый человек с уставшими добрыми
глазами.

— Хочешь работать в «Восточке»? — спросил Виктор Дмитриевич.

— Хочу, — ответила я.

— Вот тебе первое задание: езжай в аэропорт, там
что-то тянут с ремонтом взлетной полосы. Разберись,
напиши репортаж. Завтра утром жду материал.

— Когда же я успею? — мелькнула мысль. — Уже 11 часов
дня.

Но журналиста, как и волка, кормят ноги…

Целый день пробыла в аэропорту, пыталась вникнуть, разобраться
в технических терминах, брала интервью у инженеров,
летчиков, рабочих, продрогла до костей на мартовском
ветру. Ночь прошла за столом, в 9 утра я была у Вик.
Мака с готовым репортажем. Он прочел, одобрил, и материал
увидел свет.

Через месяц меня пригласила к себе в кабинет главный
редактор Елена Ивановна Яковлева:

— Писать вы можете,
но вам нужна хорошая школа жизни. Есть место в отделе
писем, оклад 70 рублей.

— Я хотела бы работать в отделе культуры, — робко
заикнулась я. Яковлева:

— Там нет мест, зарекомендуете
себя — перейдете в отдел культуры.

Меня не пугала мизерная зарплата в 70 рублей, которая
была чуть выше моей стипендии в МГУ. Для меня было счастьем
работать в газете. Тогда две газеты — «Восточно-Сибирская
правда» и «Советская молодежь» — блистали на иркутском
небосклоне. Первая — по-партийному строгая, чьи статьи
воспринимались как указания партии и ее программа.
В редакции собрался яркий творческий коллектив, где
рядом с аксакалами работали талантливые молодые очеркисты,
будущие писатели Вячеслав Шугаев и Юрий Скоп; рядом
с ними высоко держал планку Борис Новгородов. В сельхозотделе
работал фронтовик, летчик, чью грудь за храбрость и
мужество украшали боевые ордена, — Владимир Козловский. Казалось,
он шагнул в редакцию прямо из фильмов: столько в нем
было мужской стати, красоты и обаяния в сочетании с
удивительной скромностью.

А на ул. Киевской расположилась редакция газеты «Советская
молодежь», где собралась и мужала «иркутская стенка»,
где уже блистал гений Александра Вампилова.

Памятное время хрущевской оттепели, время возрождения
надежд. Сколько писем шло в газету! Люди верили в нее,
как в высшую инстанцию добра и справедливости. И в каждом
письме надо было разобраться, выяснить, кто прав, кто
виноват, помочь обиженному и поставить на место зарвавшегося
чиновника. Мне было полезно окунуться в это месиво людских
судеб, житейских историй, где смешались любовь и ненависть,
предательство и благородство, вера и отчаянье. Тогда
огромной популярностью пользовались статьи на моральные
темы: тон задавали «Известия».

День, когда меня перевели в отдел культуры, был для меня
настоящим праздником. Одна из моих обязанностей — отвечать
на письма трудящихся, посвятивших себя литературному
творчеству. Не знаю, как сейчас, но тогда на волне общественного
подъема многие открывали в себе поэтический дар. Каждый
день я получала стихи из Нижнеудинска за подписью Сирица.
И надо было на каждое ответить вежливо, корректно, не
задев самолюбия автора. Писали пенсионеры, пожарные,
солдаты, заключенные, студенты.

Приходили и талантливые люди. Однажды появился молодой
красивый парень в матросской форме, прочел стихи. Это
был поэт Владимир Смирнов, ныне всем известный В. Скиф.
Приносил свои стихи Михаил Трофимов. И если удавалось
поддержать талант в самом начале его творческого пути,
это была большая удача.

Нелегкую ношу литературного консультанта взял на себя
замечательный поэт, ныне лауреат Государственной премии
России Анатолий Преловский.

Наконец-то могла заняться тем, к чему стремилась моя
душа. Театральные рецензии, очерки об ученых и художниках.
Появились мои первые публикации в альманахе «Ангара»,
в коллективном сборнике очерков. В общем, я становилась
профессиональным журналистом.

До сих пор помню письмо, написанное на листке ученической
тетради. Двое воспитанников из култукского детского
дома писали, что жизнь в детском доме невыносима: директор
бьет и издевается над ребятами. Их кормят одной кашей,
зато в доме часто бывают обильные застолья с участием директора
и его друзей. За малейшую провинность директор избивает
детей у себя в кабинете резиновой плетью между наружной
и внутренней дверью, отобрав носки и обувь.

Елена Ивановна вызвала меня: «Немедленно езжайте в Култук.
Если факты подтвердятся, даем материал в номер».

Култук встретил меня пронзительным февральским ветром.
О приезде журналиста знали, предложили жить на квартире.
Я отказалась — буду ночевать в доме.

«Будем завтракать вместе с детьми», — завуч повела меня
в столовую, где вкусно пахло колбасой и сосисками (по
тем временам большой дефицит). Я сочувствую директору:
он так старается, а дети оказались такими неблагодарными.
Дети ели молча, изредка поглядывая в мою сторону.

Встреча с директором в его кабинете. Умен, велеречив,
изворотлив.

— Я работаю дни и ночи, не жалея себя, а
воспитанники… Да по ним тюрьма плачет.

— Откройте ящик своего письменного стола,— попросила
я.

Он нехотя выдвинул ящик, там лежала толстая резиновая
плеть.

— Этой плетью вы избиваете детей?

— Они хулиганы, воры, добрых слов не понимают, проучишь
как следует — глядишь, на время присмиреют.

— Вы сами не пробовали провести зимнюю ночь без обуви
в застенке между двумя дверьми?

— Поймите, я им только добра желаю, — развел руками
директор. — Ну, допустил лишнее… А как дисциплину
держать?

В комнате, которую мне отвели, я не могла уснуть. Только
задремала — осторожный стук в дверь. Смотрю на часы:
два часа ночи. Открываю дверь, а там толпа детей
и пожилая ночная няня. Впереди двое мальчиков, написавших
письмо. Теперь я слушаю, а они говорят: «Извините, что
так поздно, нам не разрешают встречаться с вами, только
в присутствии директора. Мы уже не помним, когда ели
колбасу, это для вас привезли». Худой, болезненный мальчик
лет семи, еле сдерживая слезы, рассказывает: летом у
соседей в огороде взял с грядки несколько морковок. Директор
узнал, ударил со всей силой о железную кровать, повредил
позвоночник, четыре месяца лежал в больнице, теперь
постоянно болит спина, трудно ходить. Мальчик говорил
с трудом. Глядя на него, я еле сдерживала слезы.

Моя статья о култукском детском доме вышла в день областной
партийной конференции. Мнение делегатов было единодушным:
снять директора и отправить на работу рядовым в леспромхоз.
В газете было сообщение о принятых мерах.

В стране начались перемены. Сняли Хрущева, к власти
пришел Брежнев… Бывший директор детдома из рабочих
леспромхоза неожиданно становится председателем райисполкома.
Меня вызвали в обком партии, где взбодренный директор
и его друг прокурор пытались навесить мне политические
ярлыки, дескать, я подбивала воспитанников против власти:
Хрущева сняли, теперь кого угодно снимем.

Все это происходило в кабинете Л.Г. Пынько, и я благодарна
ему за молчаливую поддержку. Но больше всего меня в
этой истории до сих пор тревожит судьба двух отчаянно
смелых мальчишек, написавших письмо в редакцию. Знаю,
что их перевели в детскую колонию и мое хождение в областную
прокуратуру ничего не дало. Сломались ли они под гнетом
жестоких обстоятельств или сумели выстоять?..

Теперь я писала рецензии на спектакли, слушала советы
опытного профессионала И.А. Дубовцевой, писала репортажи
из мастерских художников и их выставках. Тогда несколько
лет подряд шел блистательный спектакль в драме «Старший
сын». Меня удивляло: он имел успех, но ни одной рецензии,
ни отклика. Увлеченная работой, я не чувствовала туч,
сгущающихся над моей головой. Мы с мужем, тогда начинающим
писателем, жили в коммерческом подворье — общежитии драмтеатра,
комната восемь квадратных метров, окно выходило на стену,
поэтому электрический свет горел постоянно. Я стояла
в очереди на квартиру в доме, строящемся рядом с редакцией.
Жизнь была полна надежд и ожиданий.

… Вдруг в светлый мартовский день меня вызывает редактор.
За столом Яковлева, председатель месткома и секретарь
парткома. Твердым голосом Яковлева мне объявляет, что
меня, как не члена партии, сокращают из газеты и предлагают
работу на радио или телевидении.

— Как!? — я ничего не могу понять, ведь мои материалы
отмечались на летучках.

— Вам нельзя доверять партийные
документы, — говорит Яковлева, — вы попадаете под
сокращение.

В один миг рухнул мир, в котором я жила, рухнула надежда
на квартиру. Я не могла понять, почему меня выгоняют
из редакции.

Я не стала просить, унижаться, доказывать. Я сказала:
«Хорошо, ухожу на телевидение». Все трое облегченно
вздохнули. Наверное, это были самые трудные дни в нашей
семье…

Уход на ТВ был для меня спасением. Тогда еще многие
не понимали будущую силу и влияние ТВ. Оно только становилось
на ноги, не было трансляций из Москвы, не было мощной
аппаратуры. На Иркутском ТВ работало много молодых и
талантливых людей. Здесь ценилось не только умение писать,
надо было быть хорошим организатором, нести и реализовывать
новые идеи, уметь работать коллективно. Моя судьба здесь
сложилась удачно: уже через месяц я заведовала молодежной
редакцией. Ушла с ТВ с поста главного редактора — писательство
преследовало меня постоянно.

Наверное, поэтому в летний отпуск я села за стол на
даче и под шум вечного дождя написала свою первую повесть,
которую издали два московских издательства; а потом
ее перевели на Украине и в Венгрии. Я получила диплом «За
лучшее художественное произведение для детей».

По воле судьбы мы получили квартиру в доме, где жила
Яковлева, даже в одном подъезде. И вот однажды Елена
Ивановна говорит мне: «Неля, я давно хотела перед вами
извиниться. Я сожалею, что под влиянием некоторых не
совсем честных людей согласилась на ваше увольнение».

И мы по-дружески улыбнулись друг другу… Как говорил
герой Вольтера, «все к лучшему в этом лучшем из миров»,
— несмотря ни на что, «Восточка» научила меня не сдаваться,
стала хорошей жизненной и творческой школой.