В дни юбилея экраны кинотеатров и телевизоров запестрят
знакомыми, вызывающими добрые улыбки названиями гайдаевских
фильмов: а не взглянуть ли еще разок «Кавказскую пленницу»,
или «Ивана Васильевича», который «меняет профессию», или
«Бриллиантовую руку», полную острот, шуток и вошедших
в наш быт метких ироничных изречений… А знаменитая
«троица», а «12 стульев», а «Операция «Кооперация», а
«Не может быть!».

Юбилейную дату Л.И. Гайдая отмечает вся страна, но у
нас в Иркутске она по праву будет особенно душевной,
по-родственному теплой. Здесь его многие знали и помнят,
здесь он рос, учился, начинал свою творческую биографию.
Можно сказать, от калитки дома на улице Касьянова, фотографию
которого вы видите, прокладывал он первопуток к своему
редкому и счастливому призванию комедиографа.

Где она, эта окраинная улица Касьянова в Иркутске?

Пожалуй, далеко не каждый сразу сориентируется. Однако
глазковские старожилы не только без труда к ней выведут,
но и расскажут немало интересного о ее истории.

!I1!

— Глядите, примерно вот здесь, на уровне нынешнего курорта
«Ангара», прежде была обозначена граница городской застройки,
которую в простонародье называли Селитбенной чертой.
Стражей стоял вдоль нее густой сосновый бор, сплоченно
поднимавшийся от Каи. А километры границы отмерял переваливающийся
с горы на гору Култукский тракт.

По другую же сторону тракта в природе царил настоящий
хаос, как говорится, ни проехать, ни пройти: увалы, крутые
скаты, с которых весной обрушивались водопады, и стояло
глинистое месиво, поросшее бурьяном.

Здесь и границы никакой не предполагалось. И власти
сюда не заглядывали. Вот и присмотрел это ничейное неудобье
окрестный мастеровой люд. Вниз от Селитбенной черты
в начале 30-х самовольно строиться машинисты,
сцепщики, стрелочники. Близко были станция, депо, и
небольшие, крепкой рубки деревянные дома один за другим
прилаживались не теснясь, стараясь держать линию.

Но пришло время, и город вписал этот доселе безадресный
участок в официальный реестр, улице дали название в
честь героя гражданской войны, тоже по профессии железнодорожника,
Касьянова. Нельзя сказать, что от новоселов на ней не
было отбоя: ровнять, укреплять, обустраивать даже небольшой
участок такой ершистой землицы не каждому по силам было.

К началу 1937 года в реестре горсовета на новой улице
зарегистрировали всего лишь постройку N 35, договор на
нее заключил служащий управления ВСЖД Иов Исидорович
Гайдай.

С колким прищуром поглядывали от ближних калиток на
солидного, при галстуке и шляпе человека, деловито
обозревавшего свое владение: ну-ну, мол, посмотрим,
каково тебе будет обживать этот лобастый пригорок, с
двух сторон круто сползающий в низину…

Однако скоро убедились: новый сосед отнюдь не белоручка.
За дело он брался основательно, неторопливо, с точным
расчетом. Мерил не на глазок, все так и эдак высчитывал
и наконец вбивал колышки, скреплял их бичевкой. Контур
будущего фундамента вырисовывался будто на чертеже, и
тогда начала делать ходку за ходкой самодельная тачка.
Она поскрипывала по воскресеньям, а в будние дни после
службы до потемок.

— Ну, силен мужик, — уже по-свойски одобряли его соседи.
— Может, перекурим?

Он, оглаживая ладонью гладко выбритую
голову, охотно вступал в беседу. Хотя любителям покурить
и выпить сразу дал отворот: этим не балуюсь. Отношения
с соседями сложились дружеские, но без панибратства.
К дому Гайдая нередко шли за советом, за разъяснениями,
за помощью в житейских делах. Все уже знали, что служит
он на железной дороге бухгалтером, а мягкий украинский
акцент подсказывал, откуда он родом. Любопытствовали:

— Но вот что за имя у вас такое, Иов Исидорович? Старики
говорят, в святых книгах Иова многострадальным называют.
Уж вы, наверное, в курсе? Интересно бы послушать…

Иов Исидорович сдержанно кашлянул:

— Книгу Иова читал, но пересказывать ее долго. Одно
скажу: Бог сурово испытывал крепость, истинность веры
Иова. Легко воздавать хвалу Всевышнему, если жизнь
твоя полная чаша, а в горе и страданиях не упадешь ли
ты духом, не потеряешь ли надежды и веры?

И улыбнулся: за все страдания Бог сполна Иова вознаградил…

Самому же думалось: имя это — Иов ведь и ему предрекло
схожую судьбу. Деревенский батюшка по святцам его окрестил,
и всем был парнишка хорош: здоровяк, к любой работе
с детства охоч, лучшим учеником считался в сельской
трехклассной школе.

Из первых заработков на свекловичных плантациях он,
сын бывших крепостных, старался на книжки выкраивать.
Прочитает сам и другим рассказывает, особенно стихи
любил. А однажды базарным днем в руки ему попала прокламация,
в которой говорилось о тяжелой крестьянской доле, о том,
что надо на борьбу подниматься и громить ненавистных
помещиков. Подпись стояла: «Лубненская организация эсеров».

Он заложил листовку в карман и хлопцам с хутора Ореховщина
ее прочитал. Мол, правильно говорится. Хотя об эсерах
и знать ничего не знал.

На Украине в ту пору разгорался пожар первой русской
революции 1905 года. И случилось так, что именно в
Ореховщине эсеры задумали произвести экспроприацию ценностей
на пользу революционному движению. В разгар пасхального
бала у свеклозаводчика Богданова в сияющий
огнями зал ворвались вооруженные люди. Вмиг были выпотрошены тугие
портмоне гостей, немалые деньги хозяина, дамам пришлось
расстаться со своими драгоценностями.

Такое было неслыхано в мирных полтавских краях. Полиция
по горячим следам стала хватать всех хоть чуть подозреваемых,
и… юный Гайдай с прокламацией в кармане оказался в
числе арестантов в битком набитой тюремной камере. Он
был испуган, сбит с толку и вначале верил, что во всем
разберутся и отпустят его с миром. Но суд был скорым,
без всяких снисхождений. Вместе с подлинными участниками
экспроприации его осудили как агитатора на долгие годы
каторжных работ. До 1913 года звенел он кандалами: партия
арестантов была направлена к берегам Амура, где строилась
новая железнодорожная ветка.

Иов Исидорович вспоминал о своих злоключениях нечасто.
Бывало, к непогоде затекут ноги, набухнут синие петли
от въевшегося в кожу железа, ребятня притихнет — расскажи
да расскажи. Он же любил рассказывать не столько о каторжных
тяготах, сколько об интересных людях, учителях, инженерах,
рабочих, студентах, врачах, с которыми свела его судьба.
Как горячо спорили они о будущем России, как помогали
друг другу не падать духом. Представляете: на коротком
отдыхе, еще в тяжелом пути, придумали читать лекции:
кто по литературе, кто по истории России, кто по математике.
Даже языки иностранные изучали небольшой кучкой. Деревенский
паренек, у которого к знаниям всегда была тяга, прислушивался
ко всему, многого не понимал, а переспрашивать стеснялся.
И все чаще он стал присаживаться в кружок возле веселого,
остроумного студента, который учил своих слушателей
правилам какой-то итальянской бухгалтерии. Мудрено.
Но и любопытно. Мол, в жизни профессия бухгалтерская
всегда ценится, учитесь — пригодится.

— А из тебя, Гайдай, думаю, толк будет, — хвалил он
за прилежность, сообразительность и аккуратность.

Когда срок каторги кончился, кандальники еще долго оставались
на поселении в Приамурье. И по рекомендации того самого
студента его взяли в контору «на пробу» счетоводом.
Так определилась профессия на всю жизнь. Чертой характера
стала тяга к самообразованию, к книгам, ко всему новому
в окружающей жизни.

Вот и семья у него сложилась, и дом собственный встает
наяву, и работу свою он любит, и люди его уважают —
это ли не вознаграждение за пережитое?!

К обеденному часу на Касьяновскую приспела хозяйка. Невысоконькая,
со сплетенными веночком вокруг головы косами, улыбчивая,
шустрая. Она слила мужу воды на ладони, мигом разложила
нехитрую снедь в тенечке, присела рядышком.

— Устал поди, Ивочка? — так переиначила она суровое
имя Иов на свой лад и так звала его всю жизнь.

Он посмотрел на нее благодарно: повезло, посчастливилось
ему с женитьбой… А ведь встретились чудом. Товарищ
по каторге Егор Иванович Любимов заочно их сосватал.
Вначале сам переписку вел со своей племянницей Маней,
потом ее в гости приглашать стал, про «одного хорошего
человека» намекал. И вдруг пришло письмо с фотографией
на толстом картоне. Маня с сестрами подсмеивались: ишь,
в шляпе, да с тростью модной, и цепочка от часов свисает
из жилета.

— И при усах, — хихикнула сестренка Кланя, но Мария
вдруг гордо вздернула голову:

— А вот возьму и поеду. Не погляжу, что даль-дальняя,
от старой-то Рязани, от реки Оки до самого Амура, что
на другом конце света… Интересно же… — словно сама
себя убеждала Маня. И ведь уехала, кое-как принарядившись,
но не забыв купить для фасона модную шляпку. Любила
она пошутить и всем родичам насмех этой шляпкой с палубы
парохода важно помахивала.

Они встретились в городе Свободном, сразу понравились
друг другу и вскоре обвенчались, на всю большую жизнь
оставшись верны друг другу. Секретов меж ними не было,
и он тяжело вздохнул, принимаясь за обед:

— Что-то, знаешь, Маня, сегодня будто звон кандальный
в ушах у меня отдает… Нет-нет, успокойся, не перегрелся
я на солнце. Просто с соседями о прошлом поговорил
и вдруг озаботился: что-то давно не получал весточек
от старых товарищей. И самому все некогда за письма
сесть…

Шел 1937 год. Иов Исидорович знал, что многих эсеров,
отбывавших царскую каторгу, вновь, уже при советской
власти, ждала трагическая участь «врагов народа». Неспокойно
было на душе и у самого, потому и со стройкой дома спешил
изо всех сил, чтоб в случае чего у семьи крыша над головой
осталась. А жену жаль было загодя тревожить своими опасениями.
Она была так увлечена, так радовалась каждому новому
венцу растущего дома — их мечты!

— Да ты хоть поешь со мной, Маня, — бережно коснулся
он ее руки.

— Ой, бежать надо! Ребята же из школы сейчас придут,
поди голоднехоньки. Тебе помогать сегодня сговаривались.
Встречай…

!I3!

Ребят в семье Гайдаев подрастало трое. Первенец Александр,
которого дома звали Шуриком, — весь в отца: рослый,
высоколобый, со смелым разлетом темных бровей, он унаследовал
и его характер, и его повадки. Был рассудителен, добросердечен,
умел идти к намеченной цели, не страшась поднимать планку
преодолений. Шурик отлично учился, много читал и сам
рано начал пробовать силы в поэтическом творчестве. Сверстникам
нравилось, что «нос он не задирал», хотя в школе был
всегда на виду: и отличник, и комсорг, редактор общешкольной
стенгазеты и рукописного журнала.

Взрослел Шурик, как говорят, не по годам, и его самостоятельность
радовала и трогала родных.

— А это в общую копилку, — смущенно пряча гордость,
сказал он, десятиклассник, вручая отцу свой первый журналистский
гонорар, полученный в газете «Восточно-Сибирский путь»
за заметки о жизни школы. Ведь было, наверное, искушение
потратить его на костюм к близящемуся выпускному вечеру.

Но… победило чувство исполненного долга, дарящее несравнимую
радость. Отец крепко обнял его.

— Музыку! — сгустив до баса неокрепший мальчишечий
голос, парадно объявил младший братишка и лихо ударил
по струнам балалайки. Шурик шутливо щелкнул его по макушке.
Ох, и любил Леня устраивать всякие спектакли! При этом
сам не хохотал, оставался словно бы отстраненным, но
внимательно следил, как реагируют зрители. Сестра Гутя,
набросив на него косынку, смеялась, прикрыв рот ладошкой.
А Мария Ивановна сдержанно, но счастливо улыбалась,
узнавая в детях свои повадки: не обижая, подшутить друг
над другом, найти меткое словцо, вспомнить или сочинить
экспромтом какую-нибудь невероятную историю с острым,
всегда веселым сюжетом…

Детей в доме Гайдаев воспитывали не нотациями или ремнем,
а естественностью добрых, уважительных отношений между
родителями, их дружным трудолюбием, умением сообща одолевать
житейские трудности во имя благополучия семьи и радоваться
жизни. Нет, недаром говорят, что все в семье берет начало…

Юные Гайдаи отличались прилежанием в учебе, любовью
к книгам, унаследованной от отца, рано проявлявшейся
творческой увлеченностью. К ребячьим интересам старшие
относились без восторженных «охов», как это нередко бывает,
а с улыбчивым пониманием. Ну, надоело всем Ленино бренчанье
на балалайке, подтрунивали над «артистом», а всерьез
никто на него не сердился. Дорогу в струнный оркестр
железнодорожного клуба он сам нашел, за руку не вели.
Клуб был по соседству со школой и славился своими театральными
постановками. Мальчишка, разумеется, заглянул за кулисы,
притаившись, сидел на репетициях и вскоре стал сам выходить
на сцену в массовках и маленьких ролях. Невольно думается:
большие реки набирают силу от чистых маленьких родничков,
разливаясь потом вширь и вглубь…

Угадывая увлечение подростка театром, в семье никогда
не гасили его пыл расхожими суждениями о «несерьезности»
актерской профессии, которая не сулит больших жизненных
благ. Напротив, по-бухгалтерски рассчитывая расходы
семьи, Иов Исидорович с каждым годом расширял статью
на подписные издания. Пусть ребята больше знают о современной
литературе, искусстве, науке, обо всем, что происходит
в мире. У них особо популярностью пользовались «Смехач»,
«Крокодил», «Огонек», однотомники Некрасова, Шевченко,
Л. Толстого, Пушкина, М. Горького, увлекались фантастикой,
нередко вместе размышляли, спорили о прочитанном. Новая
книга считалась в семье лучшим подарком ко дню рождения
или празднику.

Достаток в семье Гайдаев всегда был весьма скромным
— жили от зарплаты до зарплаты, благо мать ухитрялась
вести хозяйство с редкостной изобретательностью. Любое
дело у нее в руках спорилось. Иов Исидорович всю жизнь
после освобождения с каторги работал на железнодорожном
транспорте. С рекомендацией человека честного, хорошо
знающего счетное дело, его уже в должности не счетовода
«на пробу», как в начале пути, а как опытного бухгалтера
переводили из города Свободного сначала в Хабаровск,
потом в Читу и в 1934 году — в Иркутск. Здесь получил
он лестное предложение: самоучке без всяких дипломов
была поручена организация филиала Читинской фабрики
механизированного учета и руководство новым филиалом.
В послужном его списке, сохранившемся в архиве ВСЖД,
есть благодарственная запись за четкую организацию этой
работы и приказ о выдаче денежной премии.

Вот с этой поры и задумали Ивочка с Маней откладывать
«лишний» рубль на собственный дом. И ребят в свою мечту
посвятили, и каждый сделал свой посильный вклад в глазковскую
новостройку. Как и мечталось, дом был высокостенный,
ладный, просторные его окна глядели на все четыре стороны
света, и сквозь стекло рам обозревались живые картины
природы: близкий сосняк покачивал ветками на ветру,
солнце заглядывало с восхода до заката, стаи птиц проносились
в распахнутом взгляду небе, широко расстилался пестрый
ковер травянистого ската.

Таким и запомнилось родное гнездо взрослеющим гайдаевским
ребятам на всю жизнь… Они любили скромный уют своего
дома, в нем нередко собирались их друзья. С ним были
сопряжены и воспоминания о детстве, и мечты о будущем,
которые безжалостно оборвала война с фашистской Германией.

Первым прощался с родным домом Шурик. Студент, перешедший
на 4 курс физико-математического факультета Иркутского
университета, летом 1941-го он стал курсантом саперного
училища, эвакуированного в Сибирь из Чернигова.

Готовили курсантов по ускоренному курсу — фронту саперы
нужны были позарез. И для Александра Гайдая большой
неожиданностью стал вызов прямо со стрельбищ к начальнику
училища, который вручил ему приказ об отчислении и срочном
направлении в распоряжение политотдела Забайкальского
военного округа. Приехав в Читу, он узнал, что зачислен
военкором во вновь созданную военную газету «Вперед,
к победе!»

Почему так круто изменилась его судьба? Дело в том,
что журналисты требовались армии не менее, чем военные специалисты.
Военкорами стали многие известные писатели и газетчики.
Их очерки, оперативные репортажи с передовой, рассказы
о героях войны, о крепких связях фронта и тыла поднимали
боевой и патриотический дух солдат, веру в победу над
фашизмом. Студента А. Гайдая, который совмещал учебу
со штатной работой в «Восточно-Сибирской правде», рекомендовал
политотделу ЗабВО писатель Г.М. Марков.

Журналистика военной поры стала для него школой жизни.
Здесь, в Забайкалье, на самом переднем крае границы,
наши дивизии стояли день и ночь начеку, скованные ожиданием
внезапного нападения миллионной Квантунской армии. Здесь
соблюдалась строжайшая дисциплина, требовалась высокая
выучка каждого бойца, постоянная боевая готовность.
Это были главные темы газеты. Но был в ней и отдел культуры.
Вместе с возглавившим отдел известным поэтом Иннокентием
Луговским молоденький лейтенант, бывая на ночных танковых
ученьях или в дальних, закопавшихся в прикрытиях гарнизонах
среди специально выжженной степи, чтоб не было ходу
лазутчикам, встречаясь с солдатами и командирами у камелька
в землянках, они задумывали газетные материалы «для
души». Читателям нравился раздел «Пулеметной очередью»,
где в остроумной фельетонной форме критиковались отдельные
недостатки, имел большой успех и поэтический отклик,
обращенный к думам, мечтам, настроениям несущих суровую
службу людей. А в ответ в редакцию присылали свои сочинения
солдаты. Целые кипы.

Когда на Забайкальском фронте начались боевые действия,
газета «Вперед, к победе!», погрузив типографское имущество
на грузовик, приняла участие в тяжелейшем броске через
Хинган и прямо «с колес» выдавала свежие номера в части.

Стремительно отгремели последние залпы второй мировой.
С орденом Великой Отечественной войны II степени на
кителе, с новыми капитанскими погонами на плечах, так
сладко мечталось о доме, о встрече с родными и друзьями,
о том, как начнет он всерьез работу над своим первым
поэтическим сборником, уже поставленным в план 1947
года Читинским областным издательством. В задумке было
много новых тем, звали к раздумью и наспех записанные
во фронтовом блокноте строфы и строчки, требовали доработки
газетные стихи. Но армия есть армия. Приказ о его демобилизации
был подписан лишь в 1953 году. К счастью, центр ЗабВО
переместился в Иркутск, где стала издаваться газета
«На боевом посту», и капитан, а затем майор А. Гайдай
возглавил в ней отдел культуры. Авторами в этой военной
газете весьма часто были писатели, прошедшие службу
в Забайкалье: И. Молчанов-Сибирский, Г. Марков, И. Луговской,
К. Седых. Полные живых, близких солдатам воспоминаний,
они печатали очерки, стихи, отрывки из новых произведений.
Газетные номера были интересны, дышали любовью к родному
краю, верой в смелые трудовые подвиги сибиряков, прославившихся
на фронтах Великой Отечественной войны своей отвагой
и уменьем побеждать. Все радовало душу в то кипучее
послевоенное время! Было так отрадно видеть за окном
редакции Ангару, знать, что на другом ее берегу твой
родной дом и постаревшие родители ждут тебя у калитки.
Вернулась с приисков сестра Гутя с семьей, стала работать
технологом на слюдяной фабрике. А вокруг столько старых
и новых друзей и столько интересных разговоров о планах
на будущее…

Ожил, зазвенел голосами старый глазковский дом, собравший
под своей крышей всю семью. Первым вернулся с войны Леня.
В январе 1944 года после тяжелого ранения и лечения
в госпиталях он был демобилизован. Давно не было от
него писем, мать все глаза просмотрела, с замиранием
сердца поджидая почтальоншу. И вдруг… Вот он, ее любимец!
Стучит в окно, опираясь на костыли, худой, бледный,
широко улыбается:

— Да не плачь, мама, жив и здоров я, мама! Хоть и собирались
ногу мне ампутировать. Обошлось же!!! Не хотелось
и писать вам об этом…

Мария Ивановна сразу захлопотала,
взялась лечить натруженную в дороге ноженьку своими
средствами, теплые носки связала и, продав остаток из
запасов картошки, купила сыну на барахолке мягкие валенки
самого большого размера. Выстирала пропотевшую гимнастерку
и, поцеловав, привинтила в дырочку у кармана на груди
медаль «За боевые заслуги». А Леня, устроившись на табуретке
возле печки, задумчиво пощипывал струны своей балалайки.
Посоветовавшись с отцом и братом, он решил сделать попытку
поступить в середине учебного года в театральную студию
при Иркутском драмтеатре. Ведь он еще в 1941,
в самом начале войны, со дня на
день ожидая призыва, успел после окончания школы устроиться
рабочим сцены. Ему даже посчастливилось в этой должности
ставить декорации и открывать занавес, когда в Иркутске
был эвакуированный из Москвы театр сатиры.

— Я тогда познакомился с известными артистами А. Любезновым,
В. Хенкиным, Е. Милютиной, многие их роли (т.е. тексты)
наизусть помню, — рассказывал он о своем, с раннего
детства, увлечении сценой. И его в порядке исключения
приняли.

По возрасту и по жизненному опыту Леонид Гайдай был
старше своих однокурсников, но быстро с ними подружился,
при случае они помогали друг другу и вместе радовались,
когда выпускной спектакль — студийная постановка по
роману А. Фадеева «Молодая гвардия» — был сыгран на
большой сцене облдрамтеатра. Лучшие исполнители, в том
числе Леонид Гайдай, были зачислены в труппу театра.

Иркутский обком комсомола принял решение наградить ряд
участников этого спектакля почетными грамотами. В их
числе был и Леонид Гайдай. Ну а мне, выпускнице факультета
журналистики Уральского университета, только что приехавшей
по распределению работать в Иркутск, довелось по заданию
«Восточно-Сибирской правды» писать об этом репортаж,
кстати, первый в своей журналистской практике. Успех
Леонида Гайдая был отмечен в репортаже с большой симпатией.
Мне и в голову не пришло, что это родной брат Александра
Гайдая, того, с которым меня на днях познакомил Михаил
Шмулевский: «Вот, — сказал он, приобняв щеголеватого офицера,
— это Саша Гайдаша, как прозвали его писатели. В «Восточке»
его своим считают, он у нас еще до войны печатался.
Теперь вот книжку поэтическую в Чите издал и идет с
ней как раз в ваш отдел культуры.

Мы шли рядом и удивлялись,
что прибыли в Иркутск в недавнее воскресенье: он с востока,
а я с запада. Родилась идея познакомить меня с Иркутском,
и вот, гуляя по набережной Ангары, мы встретились
возле театра с Леонидом.

— Знакомься, это мой брат, — сказал Саша, а мы с Леней
расхохотались. Внешне они были мало похожи друг на друга,
да и характерами тоже, как я потом поняла. В августе
1948 года мы с Александром Гайдаем соединили
свои судьбы, и я познакомилась с его семьей, была радушно
принята в ее круг и не помню ни единой ссоры с новой
своей родней.

В глазковском доме было принято делиться за обеденным
столом всеми своими новостями, радостями и невзгодами,
обсуждать жизненные планы, слушать мнения и советы родителей,
которые они высказывали с большой деликатностью. Редкое
воскресенье мы не заглядывали в глазковский дом. Шли
обычно пешком через Ангарский мост. Саша, склонившись
на перила, читал над бешеными завитками пены у свай любимые
строки Блока и Есенина, Твардовского и Симонова, Пастернака и
Мандельштама, иногда сибиряков — Седых и Луговского.

— Почитай что-нибудь свое… — просила я. Но он убыстрял
шаг, и лицо его серьезнело. «Все впереди, все только
впереди».., — повторял он задумчиво, обращаясь не только
ко мне, но и к самому себе. Книжка, вышедшая в Читинском
издательстве, конечно, радовала его, но в основе ее лежали
все-таки газетные стихи на злобу дня. А смотреть надо
было вперед: о чем же нужно и хочется сейчас писать?
И как?

— Пожалуй, мне надо перейти с физмата на филфак, —
сказал он, присев на подлокотник отцовского кресла.
Они серьезно взвешивали это решение — каждый по-своему.
Но согласились в главном: надо идти навстречу призванию.
Перевесила журналистика. Около трех десятилетий он был
корреспондентом ТАСС по Иркутской области.

Вскоре разговор о своем послевоенном будущем начал и
Леонид. Он пришел домой после премьеры спектакля «Госпожа
Министерша», где сыграл комедийную роль недоросля в
коротких штанишках. При его долговязой фигуре это было
смешно само по себе, но и характер героя раскрывался
с блеском. То и дело раздавались аплодисменты из зала,
а некоторые коллеги делали колкие замечания, что молодой
актер отвлекает зрителей от главного в спектакле. Леня
был взбудоражен и своим успехом, и сердитыми репликами,
и трогавшими его поздравлениями своих недавних педагогов
А.Н. Терентьева, А.И. Руккера, К.Г. Юренева. Они однако
не ограничивались комплиментами. Угадывая одаренность
молодого коллеги, они советовали не обольщаться первыми
успехами.

— Думай о будущем, рассчитывай не на один сезон. О
каких ролях при твоих данных ты можешь мечтать? В герои-любовники
фактурой явно не вышел. Настоящая комедия — редкая
гостья в театре. А мастерство эпизода вряд ли тебя серьезно
прельстит. Так ведь?

— Ну и?..

— Ну и… скажу тебе, что еще в училище я у тебя режиссерскую
жилку подметил, — своим хорошо поставленным, уверенным
голосом сказал А.Н. Терентьев. — Нравилось мне, когда
ты младшим товарищам объяснял да еще и показывал, как
оживают слова роли, когда они становятся «своими» для
актера.

— Очень жалко, что поздновато стал пробовать себя в
режиссуре, — заключил Александр Николаевич. — Сложная
это профессия, на собственном опыте знаю. Эх, мне бы
сейчас твои годы! Словом, дерзай! Это хорошо рифмуется
с фамилией Гайдай…

Леня пересказал этот разговор на семейном совете, признался,
что и сам всерьез мечтает о знаменитых московских вузах
— ГИТИСе и ВГИКе. Объяснил родителям, что это институты
театрального и киноискусства, что конкурс там всегда
превеликий, и еще удастся ли попасть…

После короткой паузы Мария Ивановна успокоительно разгладила
скатерть на столе: «Попадешь, сынок, непременно, ты ж
у нас «в рубашке» родился. Примета это верная.

Все рассмеялись, а брат Шурик высоко поднял руку:

— Я — за!

Отец же пообещал высылать будущему студенту небольшую,
но постоянную сумму в поддержку.

В 1949 году Леонид Гайдай, успешно сдав экзамены, стал
студентом режиссерского факультета Всесоюзного государственного
института кинематографии. Сердце ликовало, когда он
узнал, что его руководителем будет известный мастер
советского кино Григорий Александров, постановщик прекрасных
советских фильмов, горячо любимых в те годы: «Веселые
ребята», «Цирк», «Светлый путь» и др. Лестно было и
то, что он приобщился к миру таких талантливых, высокообразованных,
увлеченных людей, как Григорий Александров и его жена,
замечательная актриса Любовь Орлова. Хотелось не прослыть
перед ними сибирским невеждой, и надо было буквально
горстями набирать знания, много читать, о многом серьезно
думать. Учился на «отлично», начал получать сталинскую
стипендию, ребята с актерского отделения стремились
попасть к нему на репетиции и учебные съемки. На последнем
курсе ему предложили снять вместе с молодым режиссером Невзоровым
фильм «Долгий путь» по мотивам сибирских рассказов Короленко.
Сценарий не был особо интересным и мастеровитым. Речь
в нем шла о крушении идеалов двух молодых революционеров,
оказавшихся в сибирской глухомани. Не гайдаевский это
был жанр, да и мастерство его еще только «становилось на
крыло». Думаю, что скорее всего это была дань памяти
о поразившей его детское воображение судьбе своего отца.
Иов Исидорович, прочитав короткую хронику в журнале
«Экран» об этом фильме, был растроган.

Следующей досадной «неудачей» оказался фильм «Жених
с того света» — сатира на опутавшую нас бюрократию.
Испуганные чиновники объявили ее чуть ли не антисоветской,
хотя картина была по-настоящему смешной и меткой.

!I2!

После этого Леонид, которому не везло тогда в поиске
интересного сценария, приехал отдохнуть в Иркутск. Здесь
он начал работу над своим знаменитым ныне короткометражным
фильмом «Пес Барбос и необычный кросс». Вначале, вчитываясь
в фельетон украинского писателя Олейника, опубликованный
в «Правде», открытий не ожидал. Но вот дворовый глазковский
Бобик, преданный и на редкость сообразительный, можно
сказать, расшевелил воображение, недаром на листе бумаги
пес был взят в овал. А рядом появились в «кадрах» наброски
физиономий горе-дельцов и под каждым имя: Трус, Балбес,
Бывалый. Начали нанизываться в воображении трюки, которые
смешат зрителей «до упаду» и по сей день. В Москве немой
фильм-малометражка был запущен в производство и сразу
получил широчайшее признание: его купили более чем
в ста странах мира, он обошел все кинотеатры страны,
получил ряд почетных наград и вошел в разряд классики
отечественного кино. Знаменитая «троица» ярко проявила
себя и в последующих фильмах Гайдая. Однако, режиссер
понимал: как бы ни была заманчива идея такой эксплуатации
счастливо найденного хода, она иссякнет и измельчает
от повторов. И вот на экране «Бриллиантовая рука», а
затем экранизации произведений Булгакова, Ильфа и Петрова,
Гоголя, Зощенко — и в каждом из его фильмов новые режиссерские
находки, актерские удачи и… искристый, нестандартный
юмор!

Л.И. Гайдай создал 18 незабываемый кинокартин. Он мечтал
создать комедию на сибирском материале, вел об этом
переговоры с писателями. Он остро чувствовал сатиру
и юмор в нашей послеперестроечной жизни, он жил в творческом
настрое до последнего своего часа. Добрая память тебе,
наш земляк, любимый народом мастер кино.

В эти юбилейные дни в Иркутске появится мемориальная
доска на доме, где он рос, учился, прокладывал сначала
в самодеятельности, потом в студии при областном драматическом
театре первопуток в мир большого искусства.

Дом на ул. Касьянова, 35, приведен в порядок стараниями
администрации города и особенно администрации Свердловского
района, руководители и работники которого с большой
ответственностью и искренней заинтересованностью вникали
буквально во все мелочи ремонта, стараясь, чтобы дом
семьи Гайдаев, ставший отныне историко-культурным памятником
Иркутска, будил чувства добрые у всех, кто помнит, любит
и знает фильмы нашего знаменитого земляка и готов
весело смеяться, встречаясь на экране с его
героями.