Узнал Муравьёв о своем назначении на станции Сергиевской от самого царя, когда тот проезжал в начале сентября через Тульскую губернию. Рассказав будущему губернатору о беспорядках, допущенных Рупертом, о Кяхтинской торговле и ещё о многих других предстоящих заботах правителя обширного края, царь заключил беседу словами: «Что же касается до русской реки Амур, то об этом речь впереди».

Перед отъездом в Сибирь Муравьёв провёл несколько месяцев в Петербурге, знакомясь с материалами сенаторской ревизии, отчётами прежних генерал-губернаторов и другими материалами. Также на будущей должности целью Муравьёва негласно предписывалось создание Дальневосточной береговой линии укреплений по опыту Черноморской линии, а также укрепление границы с Китаем.

Муравьёв оказался на своём месте. Сам он о своём назначении писал: «Таким образом исполнились все мои живейшие желания: я на поприще огромном и вдали от всех интриг и пересуд вашего общества и света…».

Власть имущие ждали его с тревогой

Николай Муравьёв выделялся среди других генерал-губернаторов того времени прежде всего своей молодостью – буквально за несколько дней до назначения ему исполнилось 38 лет. После назначения Муравьёва генерал-губернатором Восточной Сибири завистники говаривали: «Тридцать восемь лет, а ему дали полцарства – от Оби до Тихого океана!»

В Иркутск новый генерал-губернатор прибыл «в ночь на 13-е марта 1848 года», как писал современник, публицист и общественный деятель В. Вагин в работе «К биографии графа Н.Н. Муравьёва-Амурского». По пути в Иркутск неотложные дела ненадолго задержали губернаторский кортеж в Нижнеудинске. Быстро расправившись с обнаруженными здесь беспорядками, Муравьёв появился в столице Восточной Сибири, где его с тревогой ожидали власть имущие. Буквально на следующий день, ровно в девять часов утра Николай Николаевич приступил к делам.

В последующие дни новый генерал-губернатор произвел строевой смотр войскам, побывал в присутственных местах и казённых заведениях. Основное же время уходило на разбор многочисленных, порой запутанных дел по управлению краем. Людей честных, преданных делу и бескорыстных, Муравьёв всячески поддерживал и приближал к себе, доверял, продвигал по службе. Но, доверяя, присматривался к каждому их шагу. И требовал безоговорочного выполнения его распоряжений, допуская инициативу лишь в рамках собственных своих предначертаний.

По приезду Муравьёв сразу же сменил коррумпированных чиновников, выявленных ранее сенатской ревизией края. Их частично заменили приехавшие с ним молодые чиновники и офицеры. Муравьёв поражал сотрудников не только энергией, но и нестандартностью решений. Он часто шёл на нарушение законов и традиций. На высокие посты назначались молодые люди, не имевшие на это формального права, если Муравьёв им доверял.

В докладной записке на высочайшее имя от 25 февраля 1849 года он писал: «Я нашёл здесь весь народ под влиянием и в руках, так сказать, богатых торговцев, промышленников и откупщиков и всех чиновников правительственных, почти без исключения, на содержании и в услугах тех же богатых людей. Я строго и твёрдо принялся действовать против этого направления, ни законами, ни совестью не оправдываемого». Муравьёв поставил перед собой две взаимосвязанные первоочередные задачи: во-первых, пресечь коррупцию сибирского чиновничества и удалить со службы взяточников, и, во-вторых, ослабить влияние верхушки «торгово-промышленного класса». Первым и очевидным её следствием стало увеличение собственной нагрузки.

«Деятельность его, – отмечал В.Вагин, – была необычайна. С 6-ти часов утра уже начинались занятия, и к этому времени должен был явиться дежурный чиновник».

В первые же годы генерал-губернаторства проявилась и такая характерная для Муравьёва черта, как внешний демократизм, доступность для простых людей. Он охотно беседовал с казаками, крестьянами, инородцами, принимал их в своём доме.

Интересные и подробные факты об этой деятельности сохранились из писем Михаила Семёновича Корсакова. Он в 1849 году, будучи 23-летним подпоручиком лейб-гвардии Семёновского полка поступил офицером для поручений к двоюродному брату по линии матери генерал-губернатору Восточной Сибири Николаю Муравьёву. Описывая родителям в 1849 году обычный распорядок дня генерал-губернатора, сообщал, что «четыре раза в неделю – по вторникам, средам, пятницам и субботам – он проводит приём, обычно в 12 часов, на который с просьбами и жалобами являются разные лица, больше простой народ».

Об этом же упоминал в своих воспоминаниях его современник В.Вагин: «С самого своего приезда, – писал он, – он открыл всем свободный до себя доступ, в его приёмной всегда можно было найти много крестьян и вообще простого народа, с самыми разнообразными просьбами. По этим просьбам быстро делались справки и давались разрешения, не всегда законные, но почти всегда более или менее удовлетворявшие просителей. Для простого народа нет ничего тяжелее канцелярской волокиты, и потому доступность Муравьёва и быстрота его решений приобрели ему огромную популярность в населении».

Муравьёв справедливо гордился своей трудоспособностью и в письме к брату противопоставлял себя прежним генерал-губернаторам, «которые любили есть, пить, волочиться и наживаться… Бог дал мне молодость… с молодостью сопряжена деятельность». И позже он не раз отмечал, что управление Восточной Сибирью требует «от главного в крае начальника чрезвычайных физических усилий, здоровья необыкновенного, непомерной деятельности».

Кадровые изменения вызывали сопротивление и жалобы даже в Петербург. Муравьёв со всей решительностью разрушал сложившиеся невидимые связи. Смелость его распространялась не только на разрушение сложившейся местной служебной иерархии. Муравьёв оказывал помощь политическим ссыльным, декабристам и петрашевцам.

«Лучшие подданные русского царя»

В окрестностях Иркутска находилось много сосланных декабристов с семьями, а также две княгини – Волконская и Трубецкая. Им было дозволено жить в Иркутске для воспитания детей. Местные обыватели деликатно избегали всякого общения с ними. Муравьёв немедленно положил конец этим стеснениям, и тем самым облегчил нравственную и материальную сторону жизни декабристов.

Бернгард Васильевич Струве, один из немногих чиновников, имевших повседневный доступ к Муравьёву, вспоминал, что все они с большим нетерпением ожидали распоряжений относительно того, как вести себя по отношению к декабристам и петрашевцам, многие из которых находились на поселении в Восточной Сибири. Но этот вопрос разрешился как-то сам собой. Хорошо знавший многих участников выступления на Сенатской площади, Муравьёв разрешил жившим до того в окрестностях Иркутска декабристам Волконскому, Поджио, Муханову, Трубецкому, Сутгофу, Бесчасному, Веденяпину и другим свободный въезд и проживание в сибирской столице. Там уже в это время постоянно жили жёны декабристов Мария Волконская и Екатерина Трубецкая. Сын Волконских Михаил учился в местной гимназии, а три дочери Трубецких воспитывались в Иркутском институте благородных девиц.

Сохранилось много свидетельств, что декабристов принимал в своём доме сам генерал-губернатор, и что вскоре по прибытии он вместе с женой Екатериной Николаевной навестил семьи Трубецкого и Волконского и собственным примером как бы поощрил на сближение с декабристами людей из своего окружения.

И в Петербург был послан донос с подробным описанием всех действий Муравьёва по отношению к декабристам. Муравьёв на этот донос отвечал, что «так называемые декабристы, искупив заблуждения своей юности тяжёлою карою, принадлежат к числу лучших подданных русского царя, и что никакое наказание не должно быть пожизненным, так как цель наказания есть исправление, а это вполне достигнуто по отношению к декабристам, что они имеют права быть принятыми в обществе по своему образованию, своим нравственным качествам и теперешним политическим убеждениям».

С приездом Муравьёва положение политических ссыльных, преимущественно декабристов, а также петрашевцев и ссыльных поляков, изменилось к лучшему. Неудивительно поэтому, что декабристы и петрашевцы охотно приняли участие в преобразованиях, проводимых Муравьёвым.

Деятельность Николая Муравьёва в Восточной Сибири была многогранной. С его именем связаны административные реформы в крае, создание забайкальского и амурского казачества, забота о положении и быте крестьянского населения и инородцев, ускорение экономического развития региона.

Блистательная иллюминация

Это время стало самым значительным и плодотворным в его биографии. Так, возглавил деятельность по исследованию и включению в состав государства Амурского и Уссурийского края. Рядом договоров с Китаем был урегулирован пограничный вопрос, новое развитие получила торговля. Муравьёв лично контролировал и направлял процесс заселения и хозяйственного освоения новых территорий. В 1858 году, после заключения Айгунского договора с Китаем, он был возведён в графское достоинство с присоединением к фамилии почётного имени Амурский. Ему также было присвоено звание генерала от инфантерии. èèè

В Иркутске заключение Айгунского договора было отмечено всеобщей радостью и сооружением триумфальных Амурских ворот, после чего ул. Заморская (нынешняя ул. Ленина), по которой ехали «за море» – Байкал, получила название Амурской.

16 мая 1858 года – дата заключения русско-китайского Айгунского трактата. Полученное в Иркутске 14 июня 1858 года сообщение о заключении Айгунского договора всколыхнуло всё иркутское общество. 18 июня густая толпа народа собралась на площади Воскресенской церкви перед гауптвахтой, где были выстроены войска иркутского гарнизона для «прочтения приказа по войску», данного генерал-губернатором в Благовещенске 18 мая. В простых словах приказа, извещавшего о совершении события исторического, о решении вопроса векового, Муравьёв подвел итог многолетнего труда: «Нетщетно трудились мы: Амур сделался достоянием России».

В летописи Нита Романова есть такие строки: «Иркутск в этот день представлял совершенно праздничный вид, фабриканты распустили своих рабочих как на воскресный день, лавки закрылись…». В первые дни торжеств родилась идея встретить генерал-губернатора Муравьёва и сопровождающих лиц у специально построенной Триумфальной арки.

«Известие о заключении такого договора, произвело необыкновенное впечатление в Восточной Сибири, «возбудило общую радость в Иркутске, и что город наш – административное и политическое средототочие Восточной Сибири – захотел выразить за себя и за Восточную Сибирь признательность тому, чьими стараниями Амурский вопрос доведён до этой счастливой развязки». Эти строки принадлежат Николаю Спешневу, редактору неофициальной части «Иркутских губернских ведомостей», начальнику газетного стола и смотрителя губернской типографии, назначенного на эти должности годом ранее по распоряжению Муравьёва.

Празднества в Иркутске продолжались два месяца. «20 августа Его Высокопревосходительство (Н.Н. Муравьёв) возвратился в Иркутск. И к этой дате парадный въезд был готов (Амурские ворота) и богато украшен зеленью и флагами. На другой день, в восемь часов вечера, на всех улицах и площадях зажглись длинные ряды плошек, окна многих домов были освещены, другие здания все унизаны шкаликами и разноцветными фонарями, сотни разнообразных транспарантов и щитов с вензелем Н.Н. Муравьёва красовались в различных местах города. Эта иллюминация по поводу заключения трактата 16 мая, по словам старожилов, была самая блистательная из всех когда-либо бывших в Иркутске. 23 августа город давал генералу Муравьёву большой обед в залах Благородного собрания… обед продолжался с 3 до 7 часов. Пушечные салюты сопровождали предлагаемые тосты… на площади перед Благородным собранием (ныне – в здании размещается Иркутская областная филармония …) устроено было угощение для простого народа и солдат здешнего гарнизона. 5 бочек водки выставлено было для желающих…» – из описания Спешнева.

О полезности печати

Муравьёв-Амурский много сделал для культурного и общественного развития Иркутска, формирования местной интеллигенции. В период его правления в Иркутске в 1851 году был открыт первый театр, создаются новые учебные заведения (в 1860 году открылась первая женская гимназия), появляется периодическая печать. Огромна роль Муравьёва-Амурского в возникновении и содержании первых восточносибирских газет – официальных «Иркутских губернских ведомостей» и официозного «Амура».

Он одним из первых глав региональной администрации понял значение прессы и начал использовать в своих целях местную печать. Поддержка – до определённого времени — весьма либерального курса «Иркутских губернских ведомостей», во главе неофициальной части которых он поставил только что амнистированного и ещё не совсем восстановленного в правах петрашевца Спешнева, содействие появлению первой сибирской частной газеты «Амур», – всё это преследовало определённые цели. Муравьёв намерен был использовать печать, в том числе и местную, прежде всего, в собственных целях: для пропаганды успехов своих начинаний и новых проектов. Понимание Муравьёвым полезности печати выразилось в его распоряжении «О выписке присутственными местами и должностными лицами газеты «Амур»». Генерал-губернатор обосновывал свое решение тем, что газета имеет целью «знакомить по возможности все сословия… со способами применения общественной деятельности к потребностям страны, и тем содействовать распространению в ней одновременно и полезных знаний, и правильного о стране понимания». Поэтому губернаторы должны были «оказать… содействие в приглашении к подписке… жителей губернии». Кроме того, поскольку в газете публиковались административные распоряжения, то она, по мнению Муравьёва, «становится для лиц должностных и вообще служащих в Восточной Сибири… уже необходимой».

Ещё одним значимым событием, ознаменовавшем «век Муравьёва», стало открытие по инициативе генерал-губернатора Сибирского отдела Русского географического общества. 17 ноября 1851 года состоялось «Собрание десяти» членов Императорского Русского географического общества, проживавших в Иркутске, под председательством генерал-губернатора Восточной Сибири в его резиденции на Набережной улице. Собрание приняло решение об открытии Сибирского отдела Императорского Русского географического общества. Сотрудники Императорского РГО сделали очень много для исследования Сибири. Впоследствии в ведение Географического общества был передан музей Главного управления Восточной Сибири. С передачей Географическому обществу в 1854 году музея – одного из старейших музеев России, основанного в декабре 1782 года – его коллекция стала интенсивно пополняться, и, как следствие, это способствовало превращению Иркутского музея в центр по изучению Сибири и сопредельных территорий, в научное хранилище и просветительное учреждение.

«Боевой отважный борец»

Как личность граф Амурский был очень сложная натура. В. Вагин в биографии графа написал: «Высокие качества до такой степени сливались в нём с крупными недостатками, что в них трудно было разобраться и решить, которая сторона брала перевес… большие способности и честолюбие, необыкновенная энергия, блестящее, но поверхностное образование, живой, быстрый и находчивый ум, вспыльчивый до бешенства, деспотичный и мстительный характер, пристрастие к своим любимцам, и наконец, покрывающая все это, громкая слава мирного занятия обширной страны, открывшего нам путь к дальнейшему движению на Восток, – таковы главные черты, которыми, по всей вероятности, беспристрастное потомство будет определять личность и управление покорителя Амурского края».

Философ и публицист, учёный-географ П. Кропоткин в «Записках революционера» написал следующее: «…Пост генерал-губернатора Восточной Сибири в продолжение нескольких лет занимал замечательный человек – граф Н.Н. Муравьёв. Он был очень умён, очень деятелен, обаятелен, как личность, и желал работать на пользу края… Ему удалось отделаться от всех старых чиновников, смотревших на Сибирь, как на край, где можно грабить безнаказанно, и он окружил себя большей частью молодыми, честными офицерами, из которых многие имели такие же благие намерения, как и сам он».

Многие мемуаристы оставили описания внешнего облика Муравьёва. Вот каким запечатлел его во время первого приёма в Иркутске В. Вагин: «Невысокого роста, с красным одутловатым и моложавым лицом, с курчавыми рыжеватыми волосами. На нем был общий армейский мундир; левая рука, раненная при штурме Ахульго, висела на перевязи… Муравьёв скорее походил на только что испечённого прапорщика, чем на генерал-губернатора».

Писатель Иван Гончаров, возвращавшийся домой через Дальний Восток и Сибирь, писал 19 января 1855 г.: «Какая энергия! Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасающий огонь во всей его организации, воля, боровшаяся с препятствиями… Небольшого роста, нервный, подвижной. Ни усталого взгляда, ни вялого движения я ни разу не видал у него. Это и боевой отважный борец, полный внутреннего огня и кипучести в речи, в движениях». Возвращаясь с кругосветного путешествия, известного в литературных кругах как «Фрегат «Паллада», писатель некоторое время пробыл в Иркутске. Он приехал в Иркутск накануне Нового года, при этом отморозив изрядно себе лицо. Излечившись у местного лекаря, только через неделю пребывания в городе он встретился с губернатором и впоследствии не единожды ездил к нему трапезничать. Своего гостя губернатор угощал разными яствами, даже подавались маринованные ананасы. Но более писателю понравились местные угощения, квас и солёные огурцы.

«Переслуживать – преступление»

Служба графа Муравьёва-Амурского закончилась в феврале 1861 года, он был уволен по прошению и болезни. Были серьёзные проблемы с печенью и сердцем. В 1862 г. он писал: «Я отказался от Сибири потому, что чувствовал себя слишком старым для этого места, где нужна вся сила молодости физическая и нравственная, чтоб быть полезным». Он также считал: «Никто не должен быть на одном месте более 10 лет, иначе он обрастает жиром, и толку от него нет». Его уговаривали, но он отвечал: «Переслуживать – преступление».

Император Александр II отметил выдающиеся заслуги Муравьёва-Амурского в становлении российской государственности в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. В январе 1861 года в Петербурге Муравьёв-Амурский получил подарок в память о его деятельности в Восточной Сибири. Ему были преподнесены серебряные часы, изготовленные по специальному заказу. Циферблат часов имел надпись: «16-го мая 1858 года» – дата заключения Айгунского договора.

Граф Муравьёв-Амурский сдал свою должность М. Корсакову, своему постоянному помощнику и единомышленнику. 17 января 1861 г. Муравьёв навсегда покидает Иркутск. Ему были устроены иркутянами такие пышные проводы, каких по единодушию и искренности чувств горожан ни раньше, ни позже Иркутск не видел.

О том, как сердечно провожали Муравьёва-Амурского в Иркутске, вспоминает Б. Милютин (в 1859 г. перевёлся по прошению в Восточную Сибирь чиновником особых поручений при генерал-губернаторе): «Назначенный для отъезда день начался в соборе, в котором при архиерейском служении граф Муравьёв, окруженный обществом, отстоял напутственный молебен. Площадь, или, лучше сказать, ряд площадей, окаймляющих собор, кишела народом. После молебна все имевшие на то право бросились в близлежащее собрание. Граф Муравьёв дошёл до него пешком; народ теснился около него; слышались прощальные крики. Графу приходилось останавливаться, выслушивать прощальные напутствия. Наконец он в собрании. Тут были и мундиры, и ремесленники со значками, и фраки, и сюртуки, и крестьяне, прибывшие из соседних деревень, и инородцы, и казаки. Не было, кажется, человека, которому бы граф не сказал слова. Кончилось это прощание. В городских экипажах, кто только мог, поехали в Вознесенский монастырь. Казалось, что туда прибудут только избранные, но, пока шел молебен над мощами святителя Иннокентия, пока продолжался завтрак у настоятеля, площадь перед монастырем наполнялась народом, буквально прибежавшим. Чиновники вынесли, по сибирскому обычаю, на руках графа Муравьева; но только показались в толпе, как моментально были отброшены в сторону, а граф очутился на руках сперва крестьян, а потом инородцев, поспешно выхвативших его у первых. Им выпало на долю сказать последнее «прости» …». «Когда я, – пишет Б.Милютин, – протискался сквозь толпу и подошел к экипажу графа, я слышал только следующие слова, произнесенные инородцами: «Мы тебя, граф, не забудем, не забудь и ты нас». «Не забудь нас!» – подхватил народ. Тронулись повозки, все стояли без шапок, кто бежал сзади, кто обратился к монастырю и крестился».

Купец П. ІІахолков писал через пятнадцать с лишним лет после его отъезда: «Муравьёв переформировал и поставил на высшую степень благородства все присутственные места, искоренил до основания взяточничество, в этом случае он даже перещеголял многие российские губернии; без преувеличения могу сказать, что мы, сибиряки, жители отдалённого края, после муравьёвских времен, посещая некоторые российские губернии, бывали поражены грязною взяточническою обстановкою присутственных мест и явно видели разницу в порядке и благородном обращении наших сибирских чиновников».

В знак особого уважения и в память об этом великом человеке иркутяне заказали его портрет столичному художнику Константину Егоровичу Маковскому, он был написан в 1863 году (хранится в фонде Иркутского областного художественного музея им. В.П. Сукачёва). В Иркутске был изваян бюст Муравьёва-Амурского на постаменте памятника Александру III.

В марте 1861 года Муравьёв-Амурский уезжает во Францию, на родину жены, изредка наведываясь в Россию. Умер в Париже 18 ноября 1881 года. В 1990 году прах выдающегося государственного деятеля был доставлен во Владивосток и там перезахоронен. В 2009 году в Иркутске на Белом доме (бывшей резиденции генерал-губернатора) в память о нём была установлена мемориальная доска. А в 2021 году Областному краеведческому музею было присвоено имя Муравьёва-Амурского.