«А я в праздник обливалась слезами»

В Музее истории г. Иркутска хранятся фронтовые письма семьи художника Виталия Рогаля, письма его друзей. В конце 1990-х годов в музей поступили письма поэта Моисея Александровича Рыбакова, который он посылал домой с фронта, и ответные письма его мамы Лии Моисеевны, сестры Доры. Когда ты читаешь переписку, то кажется, что в комнате становится темнее, поскольку живо надвигается тень войны, которая чувствуется в каждом слове. Моисей Рыбаков ушёл на фронт в июле 1941-го. Вот одно из первых его писем, отправленных после разлуки с родными. «Здравствуйте, мои дорогие! Помаленьку подвигаемся к западу. Сейчас пять часов утра , за окном полутьма, проехали мост через Енисей… Ни скучно, ни весело. Больше все грустят. Поют песни, а я читаю своего «Вора», тоже пою. У меня одна мысль – а всё о том, доведётся ли встретиться с вами снова. Но об этом лучше пока не думать… Ну, пока, целую Вас крепко-крепко. Мося». А вот письмо его сестры, Доры, уже в мае 1942 года.

«Мося, милый, здравствуй! Вот уже скоро месяц, как получили от тебя последние известия, где ты говоришь о каких-то изменениях в твоей судьбе. И после этого ни слова. Я не понимаю, чем объясняется твоё столь долгое молчание, – пишет Дора. – Самые дикие и несуразные мысли приходят в голову, но и они, конечно, ничего не могут объяснить. Нового у нас нет ничего. Все так же медленно течёт жизнь, наполненная насущными делами и мыслями о тебе и о твоей «планиде». Мама себя неважно чувствует все эти дни, болит спина…. Сейчас вечер, я сижу одна, мама ушла в театр на «Урок жизни». Неплохая штука, и идёт в Иркутске с порядочным успехом. У меня всё ближе и ближе госэкзамены, побаиваюсь их здорово. Хоть бы уж пронесло!». Действительно, весной 1942 года драматический театр в Иркутске завершал театральный сезон постановкой «Урок жизни» Виктора Головчинера, это была антифашистская пьеса. Если судить по другому письму, хранящемуся в музее, от иркутянки Галины Лехановой (она писала на фронт другу Виктору Морецкому), в 1942 году в Иркутске была довольно насыщенная культурная жизнь, не смотря на тяжёлое положение. «Вот недавно слушала Киевскую оперу, – рассказывает Галина. – Слушала «Иван Сусанин», замечательная вещь… Бываю иногда на танцах». Галина рассказывает, какие картины идут в иркутских кинотеатрах, куда можно сходить потанцевать, о лыжных прогулках. Но сквозь это проскальзывает – много работы, и вообще «всё не то, как было раньше».

Где-то в эти же месяцы в Иркутске за столом сидела сестрёнка Моисея Рыбакова Дора, и писала брату как ездила к его жене, Тамаре, видела дочку Стеллу: «Она удивительно милая, толстая, забавная, уже начинает появляться членораздельная речь». «Пиши-ка почаще, хороший, и не заставляй нас ждать и думать чёрт знает что. Ведь это так тяжело, – просит сестра. – До свидания (поскорее бы!)». И внизу, уже прорывается от мамы: «Мама тебя целует много-много раз, счастья желает и большой удачи. 31/V-42. 11 часов вечера. Иркутск». В письмах Доры печаль перемежается со счастьем. Она пишет, что страшно тревожится о брате, но вдруг вспоминает, что на столе у нее большой букет цветущей черёмухи, и она с радостью говорит об этом брату. Молодость и счастье прорываются даже через тяжесть войны.

А вот письмо от матушки, 24 ноября 1942 года мама, Лия Моисеевна, написала Моисею Рыбакову:

«Добрый вечер, мой дорогой сын! Сейчас получили новое короткое письмо, и пишу сразу тебе ответ. И я очень благодарна тебе и за этот знак. Хоть ты жив-здоров, больше мне и не надо. Ты обижаешься, что Дора не пишет, так она… послала тебе несколько писем, хотя у неё времени тоже нет, у неё полная нагрузка, а вечером у них нет керосину. Она приходит со «школы» и сидит впотьмах, но это все не важно, переживём это всё, только бы скорее война закончилась. Вчера была у Тамары, поиграла с твоей доченькой. Ты бы знал, мой сын, какая милая девочка и как я её люблю. Только не говорит она ещё ничего. Ты, мой сын дорогой, говорил уже всё-всё в этом возрасте. Но ничего, только бы была здорова. Я бываю очень редко. Работаю».

В конце она чуть-чуть приоткрывает дверь в свою жизнь, то, как приходится ей самой. После работы приходит мама в выстуженный дом, в избе холодно, надо топить печь, огня нет, вот и сейчас пишет она ему при маленьком огарке… Но все её мысли – только бы был жив сын. Письмо написано с ошибками – тяжело писать впотьмах.

В других письмах – такая же боль. Стали плохо видеть глаза от постоянной работы, сестрёнка Дора далеко – приходится работать за 25 км в Урике, в школе. И снова мама пишет: «Это ничего, только бы скорее война кончилась, и ты, мой дорогой сын, остался живой, здоровый». Вот она пишет снова уже зимой 1942-43: «Сшила доченьке твоей шапку меховую, сшила жакеточку с Дориного джемпера. Пусть носит на здоровье. Она плоховато одета. Но ничего, вырастет, а там, гляди, война кончится, время будет лучше. Вернёшься живым, здоровым, и доченьку оденешь…». Пока писала письмо, мама совсем замёрзла, не слушались окоченевшие руки. А в это время Дора в Урике, слушала, как завывает ветер в трубе, пурга уже несколько дней не давала выйти за порог.

«О многом думается… Лампа гаснет: нету керосина», – грустно сообщала она брату.

Моисей Рыбаков часто шутил в письмах, описывая свой фронтовой быт, старался не давать никаких страшных подробностей, надеялся тогда, в 1942 году, что война совсем ненадолго. Однако к 1943 году настроение у него было уже не столь радостным – сказывалась усталость, тяжкое бремя. Он уже осознавал, что конца войне пока не предвидится. Моисей пишет домой: «Проклятый Гитлер. Проклятая война. Она вышибла из колёс весь мир. И, ведь, что особенно печально, вся эта история надолго. В скорое окончание такой мировой свистопляски верить никак не приходится. И снова я склоняюсь перед необходимостью».

Сестра примерно в это же время написала брату – мама плохо себя чувствует, начала сдавать… Они ещё не знали, что переписке этой скоро придёт трагический конец. 16 июня 1943 года Лия Моисеевна написала сыну: «Я, мой сын дорогой, очень рада за тебя, что ты не унываешь, хорошо и делаешь, меньше скучать – скорей время пройдёт. А я в праздник обливалась слезами и вспоминала те прекрасные праздники, когда ты, мой дорогой, был дома. Какое это было счастливое время!». Сапёр Моисей Рыбаков в этот момент был в госпитале, его ранило при минировании переднего края обороны. Но подлечившись, он тут же вернулся в свою часть. Ровно через месяц после этого письма мамы он погиб, подорвавшись на фашистской мине. Он обеспечивал переправу на в районе села Берестово на Миусском участке фронта. Фашисты не давали организовать переправу, наши бойцы залегли на левом берегу реки Миус, создалось отчаянное положение – наши не могли двинуться вперёд. Тогда Моисей Рыбаков нашёл места переправы вброд, по которым передние части двинулись на правый берег. «Увлекшись наступательным порывом наших бойцов, товарищ Рыбаков оказался впереди наступающих подразделений и при переправе через реку Миус на восточной окраине Берестово был убит», – значится в описании подвига. Посмертно Рыбаков был награждён орденом Отечественной войны I степени. Орден Красной звезды тоже нашёл его только после смерти. «Хотелось бы дожить до счастливой встречи с тобой, мой дорогой сын! Ох, как я соскучилась по тебе. Мне кажется, что я бы не смогла наглядеться на тебя и наговориться с тобой», – писала мама в своем последнем письме к сыну. Ему было только 24 года.

«У солдата диалектика проста…»

Художнику Виталию Рогалю досталась более счастливая судьба – он прошёл всю войну и вернулся живым и здоровым в Иркутск. В музее сохранились письма, которые писали ему братья Борис и Василий. И когда читаешь письмо Бориса, понимаешь, что горе было не только на войне. Казалось бы, в тылу все должны поддерживать фронтовика, но кто поддержит тех, кто остался один на один с работой и болезнями близких в тылу? И в сентябре 1943 года Борис пишет Виталию на фронт горькое письмо: «В этом году столько выпало на мою голову… что я просто как очумевший». У Бориса скончалась любимая жена. «Она была большой души человек, она во всем меня понимала, и как бы тяжело она не была больна, она мне была не в тягость, с ней я находил покой, отдых…Больше я не могу и не умею сказать», – пишет брат. Он сокрушается, что его не было дома в последние её минуты, он верит: если бы он был рядом, жена бы не умерла. «При мне она всегда чувствовала себя лучше». Трудно представить, что ощущал Виталий, когда получил это письмо, осознавая, что брату он сейчас ничем помочь не может. Только тёплыми словами ответного письма.

Однако жизнь шла дальше, и письмо от брата Василия, который также служил, пришло в январе 1945 года. И оно уже дышит предвкушением будущей Победы: «Здравствуй, дорогой браток-гвардеец Виталий! … Поздравляю тебя, Витя, с блестящими успехами в твоей деятельности, направленной на разгром гадов зловонных. Я горжусь тобой, братком-орденоносцем, рад и счастлив, что имею таких братков». Василий обещает – как только наступит Победа, будет большой пир, будет барыло (бочонок) с горилкой и «печёные поросята». «А не будет нас, так хлопцы наши и за нас постараются выпить, за наши души грешные, рабов божьих». Брат, похоже, был большой пересмешник: «А у солдата диалектика проста – живёт, как птица небесная, о завтрашнем дне не помышляет. Мол, буду жив, будет видно, как плясать, а сейчас один танец – строевая, боевая, политическая…». Писал он со смехом брату Виталию, как ведёт переписку с заочной «сумасшедшей» невестой, в общем, довольно весело проводил время на службе. Согревало душу Виталия и письмо от друга Соколова, поскольку было оно радостным и тёплым: «Виталий Сергеевич, страдная пора на вашем фронте. Солдаты талантливого Рокоссовского победно шагают по военным дорогам…. С этой строки начинаю выкладывать свои чувства. В минувшее воскресенье я ездил к твоей матери. Это был замечательный день. Он оставил в моей душе трогательное впечатление, и я потом не могу остаться к нему равнодушным, чтобы не описать его подробно с утра до вечера… ». Друг рассказывал, как чудесно летнее утро, и как приятно проснуться рано и отправиться на вокзал. «В вашем доме меня встретили очень и очень радушно, как дорогого и давно знакомого гостя. Чудесная у вас мать! Вы, сыновья, мне кажется, не умеете ценить нежность этой замечательной женщины. Я с упоением слушал её рассказы о её большом жизненном пути. А как певуч её украинский язык с тем национальным акцентом, который теперь уж редко встретишь у обрусевших украинцев», – писал Соколов. Мама Виталия Сергеевича поила друга Соколова горилкой и показывала альбомы, где были запечатлены на фото её дети. Друг Соколов был очень доволен приёмом и наказывал фронтовому товарищу ценить свою маму: «Да, Виталий, мать – это самое большое слово, выше других слов…».

Сегодня эти письма – свёрнутые треугольниками, запечатанные в конверты, написанные на простых потемневших карточках – подчас единственное, что осталось, чтобы ощутить то ушедшее время. Ведь их авторы ничего нам уже не смогут рассказать.