Поэма фронтового корреспондента Твардовского начиналась с фрагментарных текстов для военного комикса, с подписей листовок для солдат, а выросла в масштабный эпос, продолженный стихийными соавторами из народа, дополненный сотнями фольклорных «сиквелов», или «фанфиков», как сказали бы нынешние ровесники Тёркина. Это удивительный феномен в истории литературы. Нечто похожее произошло и с одноимённой новорождённой постановкой. Малая форма литературного театра не удержала её в своих скромных границах. Охлопковский «Тёркин» шагнул дальше, подарив нам настоящий символический спектакль и, как сказали первые очевидцы, «очень человеческое искусство».

Используя лаконичные сценические средства, режиссёр Алексей Орлов I создаёт достоверную фронтовую реальность, где свистят пули и рвутся снаряды, дымится земля и кровавые лезвия-лучи рыскают в поисках добычи. Наш герой – молодой артист Артём Фальковский, ровесник Тёркина – осторожно орудует веслом, стоя на ненадёжной понтонной переправе, ползёт по-пластунски, налаживая проводную связь, мёрзнет в окопах, застывает раненый под замедленный танец гаснущих снежинок. А вот он, соглашаясь на медаль, мечтает вернуться в родное село, где фасонисто закуривает «Казбек» на глазах у очарованной девчонки, а вот парится в бане в побеждённой Германии, истово парится, без удержу!

Нет, куда, куда, куда там,

Хоть кому, кому, кому

Браться париться с солдатом –

Даже чёрту самому!

На полке, полке, что тёсан

Мастерами на войне,

Ходит веник жарким чёсом

По малиновой спине!

Сколько страсти тут, сколько драйва, сколько радости! И запах духмяный от веника и от парка, и ошмётки с прутьев летят чуть не в открытый рот очумелому зрителю. Недаром банное крещендо покрывает густая, дружная овация.

А в другие моменты зал напряжённо замирает. И сам герой замирает, глядя без слов на высоко поднятый экран, где оживают монохромные хроники далёкой военной поры. Словно не когда-то за далью десятилетий, а здесь и сейчас встают перед нами пожжённые, обезлюдевшие деревни, пикируют вражеские самолёты, шагают в строю хмурые ополченцы, плачут матери, смотрят в глаза осиротевшие дети. Идёт война.​ Торжествует Смерть.

Образ Смерти оживает, обретает свой облик и голос в исполнении ведущей молодой актрисы театра Екатерины Константиновой. Перед нашим взором вырастает космический образ Небытия в холодной, отстранённой, невозмутимой и, казалось бы, всесильной красоте. В голубом остывающем свете, в стекающих складках белого савана, словно статуя Бернини, призрачная фигура склоняется над поверженным в бою солдатом, величественная и неотвратимая. И нужны невероятная воля и жажда жизни, жажда победы, чтобы не сдаться её гипнотической власти.

Екатерина Константинова в постановке – особенный контрапункт. Она и гибель, и надежда, и Смерть, и ещё не встреченная Любовь, о которой грезит мальчишечье сердце Тёркина. И в этом – мощный готический символизм эпопеи о войне. Ведь на её дорогах, где пыль да туман, суженой для бойца каждый миг может обернуться Костлявая, а вечные объятия ждёт распахнуть могила.

Живёт, воюет, грустит и надеется, плачет и балагурит на сцене бессмертный герой Твардовского, герой почти сказочный, былинный, плоть от плоти народной стихии, русского непобедимого характера. Умелой, уверенной рукой направляет его режиссёр, ловко и виртуозно используя весь невеликий арсенал постановки: свет и звук, документальные кадры и художественные обобщения – метафорические инструменты, из которых творится волшебство. И зритель в какой-то короткий час действия, удивительно ёмкий и насыщенный, успевает пережить богатый спектр чувств, не раз смахнуть слезу и разразиться смехом, успевает горячо полюбить молодчагу Тёркина, подружиться с ним – не шутя, не по учительской указке, всерьёз. Особенно важно это для зрителя юного, не вполне подготовленного, в компанию кумиров которого – Железного Человека, Тора, Аватара и Декстера – Василию Тёркину прорваться трудно. Разве что с боем. За час театральной атаки, глядишь, он и возьмёт свою новую огневую высоту. И увлечёт за собой зелёного современника.