Первые гастроли «вахтанговцев» в столице Восточной Сибири состоялись 66 лет назад, в 1957-м. Приезды редки, считаны на пальцах. Таких, как нынешний, по масштабу, по высоте и богатству театральных проявлений ещё не знала иркутская история.

Все звёзды в гости к нам

Огромным проектом назвал эти гастроли руководитель театра имени Вахтангова – заслуженный деятель искусств России Кирилл Крок. Очень дорогостоящим. К нам прибыли более ста мастеров прославленной труппы, приехали несколько исполинских фур с декорациями, реквизитом и костюмами. Никаких «бюджетных» или «облегчённых» вариантов: все постановки до мельчайших подробностей – точная копия московских, это кредо коллектива. В обойме гастролёров – множество народных и заслуженных артистов РФ, много­обещающая молодёжь. В афише – культовые названия, воплощённые в гениальных режиссёрских прочтениях. Вся эта роскошь стала возможной благодаря федеральной программе «Большие гастроли», вложениям Росконцерта, правительства Иркутской области, посильной помощи ООО «Газпром добыча Иркутск». «Провокатором» и катализатором грандиозной театральной авантюры стал областной театр кукол «Аистёнок» в лице своего молодого директора Андрея Стрельцова. Билеты на спектакли были проданы ещё в мае – в считанные дни. Теперь уже сказка стала былью, гастроли прошли на ура. Иркутяне погрузились в настоящую театральную магию, насладились волшебной игрой признанных кумиров.

В пушкинских образах

Наша землячка Елена Костелецкая признаётся в соцсетях: «Дождалась вахтанговского «Евгения Онегина». Ждала его так долго, что даже умудрилась забыть. Как же я мечтала увидеть в нём Алексея Гуськова, – пишет поклонница, которой милостивые охлопковские администраторы выписали контрамарку на второй день показа. – Как же я рада, что намечтала!»

Алексей Гуськов – Онегин, на склоне лет вспоминающий события бурной молодости, в окружении фантомов вновь и вновь проживающий свою незабываемую драму. Перед нами угасающий гедонист и мизантроп, разменявший свою жизнь и душу на светские утехи и пустые философствования, упустивший бесценный, невозвратимый дар любви, погубивший прекрасное, горячее женское сердце холодом своего бессердечия. В его жестах, интонациях, ухмылках – и сызмальства усвоенное барство, и горечь бесплодной иронии, и смертельная усталость душевного опустошения.

В отсылке к Чарли Чаплину

Сергей Маковецкий – тот, кого с волнением и любовью ждали все. Дядя Ваня. Провинциально нелепый, суетливый и растерянный, безнадёжно влюблённый – «не к лицу и не по летам» – в мимолётную и несбыточную красоту. Он возбуждённо мельтешит и суетится, словно пытаясь догнать напрасно потраченные годы, наверстать упущенные шансы яркого, наполненного существования. Он обречённо, смехо­творно бунтует против своего тирана Серебрякова, наивно замышляет самоубийство, по-юношески грезит обновлением, гипнотизирует сам себя. Не­ожиданный для зрителя комизм образа мгновенно становится родным. И горьким. И всё равно светлым, очистительным. В финале он пятится в туманный луч, уходит в мерцающий свет запредельного «неба в алмазах» кукольной чаплинской походкой беззащитного чудака с чистейшей душой.

В компании Чехова и Туминаса

Сыгравший Серебрякова народный артист Юрий Шлыков после спектакля на улице встретил группу женщин, обсуждавших постановку Римаса Туминаса. Обсуждавших с горячностью, с большой личной заинтересованностью, с простодушным и острым включением в драматургию. Это были восприимчивые зрители, сражённые снайперским огнём гениального режиссёра, сумевшего, по смелому выражению профессора Шлыкова, «многажды изнасилованного драматурга Чехова» вернуть к жизни, снова сделать нашим современником, собеседником и вразумителем.

Так вновь побывал в нашем городе воспрянувший Антон Павлович, так заочно посетил его загадочный театральный пророк нашей эпохи Римас Туминас.

В жемчужном свете ар-деко

Как «расточать огонь и блеск» не­тленной «химеры» Джона Маррелла о последних днях великой лицедейки Сары Бернар «Крик лангусты», где «в напеве фраз, в изгибах интонаций мерцают отсветы событий, встреч и лиц, угасшие огни былых иллюминаций», – открыл нам неподражаемый дуэт Юлии Рутберг и Андрея Ильина. В тонкой, изысканной, пульсирующей постановке Михаила Цитриняка, в ускользающей хрупкости времени ар-деко, в пронзительной теме невозвратимости нашего быстротечного опыта – два изу­мительных артиста успевают представить пёстрый калейдоскоп разных образов и разных переживаний. Напомнить горькую истину: ничто не вечно под солнцем. По-новому, по-своему «открыть» секрет Полишинеля: спасают только искусство, только полнота и искренность чувств, только верность прекрасному.

В облетевших лаврах державного величия

Владимир Симонов, что в молодости убивал своей красотой, кроме которой я даже не в состоянии была ничего оценить, явился на сцену в сверкающих доспехах могучего, вызревшего дарования – в постановке «Ромул Великий» по пьесе Фридриха Дюрренматта. Сам режиссёр Уланбек Баялиев, выдающийся театральный мастер, называет работу большого артиста и его партнёров «перельмановской игрой», где простая задача становится примером из высшей математики, а её решение выходит на новый «квантовый» уровень. Рискованная в сегодняшнем контексте пьеса о гибели монструозной империи, о правителе, осознанно давшем ей почить в надежде и уповании на новое, гуманное мироустройство. О властителе-чудаке, увлечённом куроводством. Актуальна закодированная система знаков. Таких, как поредевший лавровый венок самодержца или гигантское космогоническое яйцо в глубине сцены. В нём вызревает эмбрион будущего. Каким оно «вылупится» – гамаюновым или драконьим?

Незабываемые красноречивые интермедии, небывалые сценические сюрпризы. Такие, как разговор антиподов – римского венценосца и князя победивших германцев Одоакра (артист Максим Севриновский), неожиданно оказавшихся единомышленниками. Оба страстные куроводы (освежающий гротеск драматурга и постановщика). Об общем увлечении беседуют на… птичьем языке (переводит у микрофона «ведущий ток-шоу» – актёр, шут, адъютант, молодой артист Павел Тахэда Карденас). Виртуозность этого диалога курофилов, фонетическая, вокальная, интонационная, не знает равных. Видевшие и слышавшие никогда не скажут, что не видели и не слышали. Высший актёрский пилотаж. Запредельное зрительское удовольствие.

Неувядающая Максакова, браво!

Ярчайшей в этом актёрском созвездии высоко проплыла легенда и прима вахтанговской сцены Людмила Максакова. Она пришла в театр в 1961-м, когда попасть было «труднее, чем сегодня на Марс». И верна ему поныне, уже больше шести десятилетий. Не стала живой сакральной декорацией, полна сил, играет сложные, знаковые роли. Нам посчастливилось увидеть в её воплощении Марию Васильевну, экзальтированную тёщу Серебрякова из «Дяди Вани». И совершенно невообразимый мультиперсонаж из «Евгения Онегина» – Танцмейстера, Няню, Харона в женском обличии, Повелительницу Небытия, Дух Зазеркалья холодной российской действительности. Она явилась на каблучках, в траурной балетной пачке зловещей Одиллии, куталась в монашеский плат Чернавки, гордо несла искрящийся льдистыми крошками чёрный плюмаж. Повелительно дирижировала «магической» тростью, гибкими колдовскими руками вызывала живые видения и трансовые аффекты, легко взлетала в балетных поддержках с молодыми партнёрами. Медитативно роняла красивые императивы на филигранном французском языке, посылая в зал и ввысь, под колосники, в заоблачную горизонталь свой упругий и чистый повелительный голос. Она царила и пленяла, подстрекала и развенчивала, мучила и губила. И гибла сама в последней, финальной сцене. Аплодисментами публика щедро благодарила великую актрису.

Фундаментальный фрагмент в постановке «Евгений Онегин» – сон Татьяны – исполняет другая легендарная актриса, любимая миллионами Ирина Купченко. О ней, об этой центростремительной сцене, о самом спектакле – «настоящем прорыве в сценической Пушкиниане», о сильнейшем потрясении в моей зрительской копилке впечатлений – отдельно. В специальной публикации. Через неделю.

Здравствуй, племя молодое, незнакомое!

Удивительно интересны и глубоки оказались работы молодых артистов театра, из которых немногие были нам знакомы, но открылись и запомнились ярко, глубоко, навсегда. Среди них, конечно же, исполнители эмоционально нагруженных ролей в историко-художественном исследовании Тадеуша Слободзянека «Наш класс». Эту пронзительную быль об одном из жутких примеров Холокоста на польской земле представила нам педагог театрального института имени Бориса Щукина Наталья Ковалёва. У иркутян, в чьём городе единственный еврейский погром мятежного 1917 года был погашен в зародыше и омрачился единственной человеческой жертвой, спектакль вызвал острый шок, оставил глубокие, болезненные впечатления, породил серьёзные размышления, заставил прислушаться к собственным сокровенным глубинам.

Обжигающий катарсис мы пережили в финале «Дади Вани», где обладательница «Хрустальной Турандот» Мария Бердинских произносит трагический манифест про небо в алмазах, обещанное нам не в этом бренном мире, а в горнем, идеальном. Неуклюжая, некрасивая, неприкаянная, уязвимая, открытая всем ветрам и грозам суровой реальности – эта прекрасная и кровно близкая всякой живой душе чеховская героиня и ныне, и присно будет во мне продолжаться в милом облике восходящей вахтанговской звезды. С её подвижными гримасками, в её почти цирковой чаплиновской (снова чаплиновской!) шляпе, в белой сорочке великомученицы, с неугасимой любовью в глазах.

Спасибо и поклон всем «вахтанговцам», названным и не названным, упомянутым и оставленным «за скобками». Всем, прожившим с нами шесть упоительных вечеров. Их коллективный подарок для нас драгоценен и велик. Это «сокровище безупречное, не­тленное, которое никакая моль не пожрёт и никакой червь не источит».