Не тот лексикон

Лекция Станислава Дробышевского в Иркутске собрала на фестивале «КнигаМарт» максимальное количество слушателей. 6 марта аудитория была забита до отказа. Феномен уроженца Читы, кандидата биологических наук, доцента кафедры антропологии биологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова возник не сейчас, но до сих пор впечатляет. Он сумел заинтересовать антропологией тысячи человек. Люди в комментариях пишут: «Дробышевского интересно слушать, даже если он про роль фекалий в адаптации человека будет рассказывать». В его устах австралопитеки обретают милые черты, о кроманьонцах ты слушаешь, как о соседях, а птички бородастики и вовсе становятся родными.

– Как вы воспринимаете себя? И как вас воспринимают коллеги? Наверное, бывает и ревность: почему он рассказывает, а не мы? Почему его слушают, а не нас?

– Себя я ощущаю нормально. Популяризация – это тоже профессия. То есть наукой я последние чуть ли не 10 лет уже не занимаюсь. Последняя статья была года три назад, и то её больше не я писал. Так что у меня на науку времени особо нет. И это уже снимает кучу проблем, потому что коллеги не особо завидуют. Они знают, что в науке-то они меня переплюнули давно и безнадёжно. Поначалу, когда я этим только стал заниматься, у некоторых было мнение, что популяризация – какая-то несерьёзная фигня. «Мы делаем настоящее дело, а это ля-ля, балабольство, упрощение, опримитивливание», – говорили некоторые. Да, упрощение, как неизбежно оно и будет при популяризации. Они считали, что лучше бы я занялся чем-то более приличным. Но, чем дальше это происходило, тем больше все понимали, что это в каком-то смысле полезно, что я такой есть. В немалой степени я стал заниматься этим, потому что, когда в институт или на кафедру кто-то приходил и что-то спрашивал, все говорили: «Идите к Дробышевскому, он ответит». Я на тот момент был самым молодым и более-менее болтливым, и можно было на меня свалить. Это было очень здорово, потому что снизило нагрузку на всех остальных.

Я не претендую на то, что я суперучёный. Если бы я на каждом выступлении говорил: «Я великий антрополог, всё открыл!» – то понятно, что отношение ко мне было бы соответствующим. А поскольку я ссылаюсь на тех, кто действительно сделал открытия, если я помню, кто это сделал (я тоже склеротик и не всегда помню), то чего мне завидовать?

– Но вас поправляют? Например: «Ой, Дробышевский-то на лекции не то совсем сказал!»

– Периодически да. Потому что я неизбежно время от времени леплю какую-то бредятину, это совершенно точно бывает. Но антропологи, коллеги, про меня знают, однако не особо-то и слушают, потому что ничего нового из моих лекций не узнают. Они специалисты, а местами – побольше, чем я. Поправляют обычно какие-то люди со стороны. Тем более что я неизбежно что-то выдаю по палеонтологии, геологии, датировкам. В этом я, конечно, не разбираюсь особо. Но я об этом неизбежно должен говорить, потому что к человеку это так или иначе отношение имеет. И да, я бываю не прав. Но бывает и другое. Популяризация – это стиль, который сам по себе требует опримитивливания. Мне несколько раз прямым текстом говорили, что я не тем лексиконом пользуюсь. Бывает, кого-то раздражают мои словечки, например «голомордый» или «жрал». Это не литературные слова, это не академический стиль. Да, он не академический, но я и не научную статью пишу. Собственно, потому меня и слушают, что я академические вещи излагаю неакадемическим языком. Естественно, в каком-то смысле получается упрощение.

Если я буду излагать научные тонкости, все подохнут. Это даже антропологи не смогут слушать. Поэтому, конечно, всё приходится ускорять и упрощать. Но это и нужно для людей, которые не жизнь этому хотят посвятить, а просто ликбез какой-то получить. Большинство коллег это понимают, люди же адекватные. А тем, кто меня корит за залихватские словечки, я говорю: «Скажите по-своему, в чём проблема? Если кому-то не нравится мой стиль речи, он может либо не слушать, либо изложить по-своему». Я не ставлю ограничений, если я рассказал про австралопитеков, это не значит, что никто больше не может про них рассказывать. Сделайте лучше. Последние 15 лет и до этого никогда проблем с коллегами не было по данному поводу. Есть практический выход из всего этого. Я работаю на кафедре, и на кафедру должны идти студенты. Раньше спецкурс «Антропология» был на первом курсе, и студенты уже знали, что такая кафедра есть. А потом с введением идиотской Болонской системы спецкурс «Антропология» утащили на последние курсы. Когда студенты биофака распределяются, они вообще не знают о существовании нашей кафедры.

У нас никогда кафедра суперпопулярной не была, и в определённый момент пошли провалы по количеству студентов. А кафедра не может жить без студентов, чем тогда преподаватели будут заниматься вообще? Этот дамоклов меч висел над головой. А с тех пор, как я начал заниматься популяризацией, пошёл процесс в гору. Некоторые студенты прямым текстом говорят: «Я выбрал кафедру, потому что слушал Дробышеского и мне интересна антропология». Эффект есть. Он оказался отсроченным, для этого понадобилось заниматься популяризацией 10 лет. На кафедре это видят. Никакой особой науки я не двигаю, но свою функцию выполняю – такого циркового зазывалы: «Эй, все сюда! Впервые кафедра антропологии открывает свои двери!» Ну и прекрасно. Я свою экологическую нишу занял, и мне в ней нравится.

Будущее по Дробышевскому

В Иркутске Станислав Дробышевский попытался сделать прогноз: как с точки зрения науки о человеке видится наше будущее? Мы не знаем, какие условия будут на Земле много веков спустя, но по крайней мере можем нарисовать диапазон возможностей, уверен Дробышевский.

Например, учёные уже частично понимают, как связаны наше развитие и климат. Например, в раннем голоцене, около 10–12 тысяч лет назад, когда случился межледниковый период, люди вышли на новый социальный уровень – появилось производящее хозяйство как реакция на глобальную смену экосистем. А вот что будет с нами, если, как обещают климатологи, грядёт глобальное потепление? Человеческие пропорции станут иными – будут всё более узкие плечи, сузится таз, вытянется скелет. Нас ждут не слишком массивная мускулатура, невысокий обмен веществ, мы будем мало есть. А всё потому, что в тёплом климате основная задача – быстро сбрасывать тепло. К этому наше тело и раньше приспосабливалось миллионы лет, потому что в основном человечество жило в тропическом климате. И лишь совсем недавно части людей пришлось столкнуться с холодами. Это изменило их метаболизм: европейцы, например, много едят по сравнению с жителями тёплых регионов, поскольку теряют больше тепла.

Однако эпоху потепления всегда сменяет холод. Эволюционные изменения фауны вследствие холодов приводят к масштабным преобразованиям. Например, пермский период привёл к появлению млекопитающих, а для человека период похолодания стал основой, когда начал зарождаться наш мозг. «Чтобы быть умным, надо тратить на «умность» много энергии, а для этого надо быть теплокровным. Пермь нас основательно подтолкнула, и этот ледниковый период был одним из самых мегаключевых», – говорит Дробышевский. В плейстоцене, около 400 тысяч лет назад, снова было сильное похолодание, менялась фауна, менялись и люди. Они стали делать одежду, жечь огонь, строить жилища, у них появились первые проблески искусства и ритуального поведения, составные орудия труда, детские игрушки. èèè

Около 40 тысяч лет назад, тоже в период оледенения, кроманьонцы выселились из Африки и победили неандертальцев. Более того – в пики оледенения происходил всплеск искусства.

Если человечеству вновь придётся столкнуться с похолоданием, то снова пойдёт биологическая адаптация. Например, неандертальцы, всегда существовавшие в холоде, были коренастыми, с огромной грудной клеткой, крупным тазом, широким лицом, у них были 1,5 кг мозгов, укороченные предплечья и голени. Среди сапиенсов абсолютные чемпионы по устойчивости к холоду – эскимосы. Они практически не мёрзнут, вырабатывают огромное количество тепла, практически голышом могут ходить по своим иглу. И у них тоже укороченные руки, ноги, они коренастые.

Однако для человечества не исключены и другие сценарии, когда вовсе не климат повлияет на нас. А извержение супервулкана или падение метеорита. Есть гипотеза, что именно исчезновение динозавров в результате сильнейшего импактного события дало шанс нашему далёкому-далёкому предку, напоминавшему землеройку, выйти на новый уровень развития, а в результате появились мы, люди. Но в целом человечество достигло уже такого уровня, что может погубить себя само. Например, мусором. Любое существо, будучи в достаточном количестве, может серьёзно загрязнить окружающую среду. Например, крупные животные миоцена производили столько отходов, что учёные считают, что это послужило причиной гибели тропических лесов, возникновения саванн, что впоследствии вынудило наших предков выйти на открытые просторы, а потом и расселиться по Земле. Однако теперь мы – основные производители мусора. И загрязняем мы окружающую среду намного быстрее, чем, к примеру, животные миоцена. В этих условиях биологическая адаптация человека невозможна, считает учёный.

Для того, чтобы слезть с дерева и уйти в образовавшиеся саванны, предкам понадобилось 3 млн лет, полмиллиона – чтобы научиться делать орудия труда. Рост мозга с уровня обезьяны до человека – миллион лет. Мы же сейчас среду уничтожаем гораздо быстрее. «Если один БЦБК может загадить Байкал, четверть пресной воды планеты, то понимаете, что всё наше благополучие держится на ниточке. Ещё 50 лет в таком режиме – и мы вполне можем оказаться в мире, который показан в фильме «Дорога» Джона Хиллкоута», – говорит Станислав Дробышевский.

«Хоббиты» не думали

Однако нас ждёт ещё одна угроза – наша собственная зависимость от развития технологий и искусственного интеллекта, когда человеку будущего не придётся самому раскидывать мозгами, потому что у каждого в кармане портативный компьютер, а вкалывать будут роботы. Мозг, который не используется, рано или поздно атрофируется.

– Вы говорили, что мозг человека 2,5 миллиона лет увеличивался до килограмма, а за последние 25 тысяч лет уменьшился примерно на 150 граммов. Ещё 200–300 тысяч лет такой жизни, и мы дойдём до уровня австралопитеков. А учёные знают, в связи с чем это происходит?

– Этого никто не понимает. Есть несколько версий. Первая – оптимистичная. Уменьшение размера мозга компенсируется усложнением его структуры. Но у нас нет абсолютно никаких доказательств того, что это так. Я лично в это не верю. Я считаю, что самый очевидный второй вариант – нам теперь большие сложные мозги не особо-то нужны. Я никогда в жизни не выращивал еду, никогда не охотился, кроме как на мышей в виварии. Одежду я не делал никогда, дом я не строил. Максимум – навес для раскопа, это примитив. Таких, как я, миллионы. Каждый умеет что-то своё, я умею трындеть, давать интервью. Вы умеете брать интервью. Но я сомневаюсь, что и вы строили дома, охотились на оленей…

А вот перед нами парта. Она сделана большим количеством людей. Кто-то умеет строгать доски, кто-то делает фурнитуру, но не встретишь человека, который бы вышел в чистое поле и сделал всю парту – с железными заклёпками, с пластмассовыми заглушками. Нет такого человека на планете. Это труд тысяч людей, каждый имеет свой маленький диапазончик знаний. И для этого много мозга не надо, потому и не идёт естественный отбор на увеличение. Мозг наш достаточно универсальный, с массой чуть больше килограмма, и этого достаточно, чтобы мы чему-то научились. Кто-то умеет добывать руду, кто-то – плавить сталь. И в итоге тысяча человек делают одну дурацкую парту. Ещё в 19 веке были люди, которые бы пошли в лес и срубили в одиночку эту парту. Она была бы чуть страшнее, чем эта, но это сделал бы один человек. А в каменном веке нужно было не просто срубить парту готовым инструментом, который сделал кто-то другой. Нужно было взять булыжник, сделать каменный топор, а потом уже приняться за сооружение.

– То есть наши мозги с мозгами человека каменного века вровень не идут?

– Они почти такие же, они нам просто не нужны. Мозги у нас по инерции ещё сохраняются, но мутации, нарушающие строение мозга, более вероятны, чем его усложняющие. К примеру, у нас некая популяция, рождаются детишки. Среди них 2 гения и 10 дебилов. А остальные – средние. Но гениальность гениев на плодовитости уже сейчас не сказывается никак. Раньше гений изобрёл лук, настрелял кучу дичи, накормил всех детишек, и почти все они выжили. Рожали-то они все по 10 детей, но у дебилов они просто погибали с голодухи. А у гения выживали. Так и шёл отбор на увеличение мозга со страшной силой. А теперь и дебилы могут плодиться вполне себе. И чуть ли не бодрее, чем гении. Итог закономерен. Даже если человек средний, он не использует тот потенциал, который достался ему с каменного века. А почему? Просто это не надо.

Что случится, если будущее человечества будет напоминать рай на земле, то есть все условия благоприятные? Такое в истории Земли уже было – «хоббит», или «человек флоресский». Эти карликовые человечки на острове Флорес в Индонезии жили примерно 190–50 тысяч лет назад. Когда-то их предки заселились на этот остров, где были фауна, флора и не было конкурентов, серьёзных хищников. Из состояния питекантропов ростом с нас и мозгами в килограмм эти люди за следующие полмиллиона лет превратились в «хоббитов» ростом метр и с мозгами в 400 граммов. Огня не было, орудия незамысловатые, погребений и искусства нет. Но около 50 тысяч лет назад на остров заглянули предки современных австралийских аборигенов. И когда на острове появились здоровенные мужики с копьями, маленькие человечки таинственным образом куда-то исчезли. Гипотезы разные, куда и почему. Однако жизненная практика показывает, что с появлением избытка ресурсов и времени и отсутствием необходимости что-то делать люди большей частью не начинают играть на кифарах и сочинять оды. Большая часть народа в таком режиме немножко начинает двигаться по пути «хоббитов».

– А индивидуальная стратегия? Если сейчас руками никто не пишет, нужно ли детей учить писать от руки? Зачем эти мучения?

– По-хорошему нужно учить делать много чего ещё. Не только писать от руки, а, например, учить работать руками на уроках труда, которые сейчас в школе практически деградировали. Писать они должны не потому, что они всю жизнь потом будут писать. Это мелкая моторика, развитие нейронной сети, которую они потом используют для чего-то ещё. У нас мозг не специализированный, мы его не учим какой-то конкретной деятельности, а развиваем его технически. Больше нервных связей, которые потом будут задействованы для какой-то нужной цели. Для мозга главное, чтобы он научился учиться. Дети учатся не конкретной информации, как нам кажется. Они учатся постигать информацию, обрабатывать её. Если они этому не научились, то потом ничему новому не научатся никогда. Или будут учиться с большим трудом. Но благо, что предки нам задел оставили, потому большинство людей вполне нормальные.

– Мой знакомый доктор биологических наук говорит, что нейронные связи можно развивать и гаджетами. Нейронным связям всё равно, чем их развивают.

– В принципе, можно. С той поправкой, что гаджеты – это узконаправленное развитие. Использование гаджетов – это более простые движения, если говорить о работе мозжечка и прочего. Для того, чтобы мы писали ручкой, у нас задействуются десятки мышц, причём не только руки – это голова, зрение, спина, шея. Это сложная деятельность. Китайцы – рекордсмены в этой деятельности с их иероглифами. А гаджет – мы одним пальчиком тычем, а скоро и пальцем ничего делать не надо будет, силой мысли будем всё шевелить. В гаджете мы не создаём, а пользуемся тем, что кто-то создал, причём в ограниченном режиме. Есть кнопочка «Переслать», и мы пересылаем. А когда мы пишем – мы создаём, поскольку не только совершаем движения рукой, но и соображаем, что написать. И это очень сложная деятельность, мы должны её сконструировать. А на телефончике автоподсказки. Начинаешь писать «Зд», а он уже подсовывает: «Здравствуйте». Я всё слово не пишу, и потому нет смысла запоминать, правильно или неправильно.

Понятно, что правила – вещь условная, но это тренировка памяти. Школьники учат не для того, чтобы все они были унифицированными и шаблонными, а чтобы память натренировать на запоминание. Если ребёнок этим занимается методично и упорно, он потом методично и упорно сможет постигать совершенно другую информацию. Заметьте, что в гаджете экранчик маленького размера, что нетипично для нормального человека. Наше зрение рассчитано на то, что мы живём в саванне и смотрим на километр вокруг. В маленьком экранчике слишком яркие цвета, слишком конкретные и сильные звуки, которых нет в природе. Гаджеты развивают, без сомнения, как и любая информация. Гаджет как дополнение ко всему остальному – это хорошо. Это новый вариант развития моторики, посылания сигнала и так далее. Но сделать гаджет вместо всего остального – нет. Это всё равно, что всех учить работать рубанком и никого – ходить.

– По вашим словам, человек может развиваться и изменяться с участием генетиков, то есть его тело приобретёт новые неожиданные свойства. А может так получиться, что человек станет питательным придатком к своей виртуальной личности?

– Может, конечно. Возможен вариант, когда техника будет настолько поддерживать нашу жизнь, что нам самим наша жизнь станет не нужна. Если у нас есть тепло, еда, вода и что ещё надо, но при этом не надо напрягать ни нервную систему, ни опорно-двигательный аппарат, ни пищеварительную и кровеносную системы, это всё будет деградировать. И дойти не до одноклеточных, конечно, но до простейших многоклеточных – легко. В состояние червя паразитического или трихоплакса. Почему бы и нет? В биологии такие примеры есть. И это будет в гораздо большей степени, чем в фильме «Матрица». Там были просто человечки с трубкой во рту и штекером в затылке. Но они потенциал вроде как сохраняли. А на практике такого совсем не надо. Вачовски перемудрили. Для того, чтобы вырабатывать энергию, надо некую биомассу зарядить, что будет гораздо эффективнее. Каких-нибудь электрических угрей насажайте, они будут фигачить вам. Или электрические скаты, электрические сомы. Светлячок будет больше энергии вырабатывать, чем человек, если их взять в большом количестве.

Человек с мозгами – гораздо более затратная штука, они не биологи, эти Вачовски. Человек не вырабатывает энергию, он её потребляет вообще-то. И он как батарейка работать не будет. Засадить человека в виртуальную реальность можно, более того – большинство в таком состоянии и находятся. Если взять современные цивилизованные городские общества, то более половины физическим трудом не напрягаются, одежду не делают, еду не добывают, дома не строят. Это паразитическое существование в чистом виде и есть. Но известно, что мы можем сделать – учиться, учиться и учиться. Развивать наш мозг.