«Весёлая свадьба Гани»

Тайные языки возникают там, где официальная цензура не позволяет говорить о каких-то явлениях. Скрытые послания использовали и заключённые советских лагерей, и русские, белорусские, украинские остарбайтеры, угнанные в Германию на принудительные работы. По сути, для фольклористов эти языки – уникальный источник, который рассказывает о том, как людям удавалось передавать запрещённую информацию во времена официального молчания. Например, что такое «Детский мир»? Магазин? Для москвичей ответ не столь очевиден. Этот магазин на Лубянской площади «подарил» своё название в неофициальных разговорах другому широко известному зданию с Лубянки. А вот «лесом» называли Институт КГБ, поскольку располагался он в лесопарке. Когда люди разговаривали с помощью этих кодов, они понимали друг друга без расшифровки. Это такая языковая игра, первичная цель которой – не насмешить собеседника, а передать скрытое сообщение. Игра строится за счет двойного прочтения знака. Очень интересно, как в советское время возникала эта система тайных языков.

– Какие тайные языки использовались, какие были коды и шифровки? – говорит Александра Архипова. – Все тайные языки можно поделить на два основных типа. Первый тип – конвенциональный. Это те языки, которые создаются на основе заранее существующей договорённости. Один мой информант в Нижегородской области рассказала, что, когда её дедушка уходил на войну, он сказал, что будет писать. А родные должны внимательно смотреть на письмо. Если в письме будет одна скобка, это будет означать «плохо, но жить можно». Две скобки – «совсем плохо», три скобки – «грядёт смерть». Почему он выбрал именно скобки? Крестьянское письмо пишется без литературных изысков. В нём упрощённый синтаксис, в таком сообщении скобки встречаются исключительно редко. Скобка – это то, за что сразу цепляется глаз. Это и называется конвенциональный язык. То есть в этой семье существовала заранее известная договорённость о системе знаков и о том, как её применять в письмах. Другой случай – заключённые 1970-х годов договариваются, что, если кто-то из них получит в письме «тульский пряник», это будет означать, что остальных арестовали. Или, если в любом контексте в письме встретится слово «шепетовка», это означает, что его автор объявил голодовку.

В советской, да и в российской, действительности существовало большое количество приёмов, которые не были конвенциональными. Люди прибегали к некоторой тайнописи, кодам, шифровкам, не имея возможности заранее договориться о коде. Подразумевалось, что человек, получивший письмо, так или иначе сможет его прочитать. Пример – письма времён Великой Отечественной. Их писали родные из деревень остарбайтерам в трудовые лагеря, куда было угнано большое количество населения России, Украины и Белоруссии. Раз в полгода они имели возможность писать домой. И получать письма из дома. Сохранилось такое письмо: «Я была на весёлой свадьбе с Ганей, матерью, отцом. Мою хату покрасили красным, а крышу – чёрным. С хатой матери случилось то же. А Настя на своей свадьбе не была, а была в своей хате с Петром. А Ганя на своей свадьбе была, но замуж не выдали». Казалось бы, перед нами довольно невинное сообщение о домашних радостях, о свадьбе. На самом деле всё не так уж весело. Письмо передаёт следующее: «Я была под бомёжкой, под неё попали Ганя, мать и отец. Моя хата горела дочерна. С хатой матери случилось то же. А Настя под бомбёжку не попала. А Ганя попала под бомбежку, но не умерла». Писавший не мог заранее договориться о том, какие условные знаки он будет использовать, чтобы донести правду.

Неконвенциональные тайные языки – это способы сокрытия смысла, которые использовались с надеждой, что люди поймут это сообщение сами. Советские неконвенциональные языки были устроены на четырёх основных китах. Первый – это ассоциации А-Б. Во время второй мировой войны американцы пытались побороть очень хорошо устроенную систему кодов и дешифровки нацистов. Они пытались дешифровать послания немцев. Были использованы представители племени навахо. Языки этой группы очень сложны по своей структуре. В каждом морском подразделении был свой радист, который передавал сообщения на языке навахо и кодировал его простой схемой. Например, самолёт назывался «громовая птичка», боевой корабль – «китом», подлодка – «железной рыбкой». Язык ассоциаций переводили на язык навахо, и этот код никогда не был взломан. Такой же приём использовали остарбайтеры. Они отправлялись в трудовые лагеря из небольших поселений, литературно они не были образованными, но владели другими кодами. Например, использовали приём ассоциаций. «Цветут деревни» означало «горят деревни», «птицы» – вражеские самолёты, «гостинцы» – бомбы, «серые голуби» – немецкие солдаты. Соответственно, фраза «бросание гостинцев» в письме означала бомбёжку.

Единственные и хорошо известные тексты, которые были доступны и знакомы остарбайтерам, – это не литература в нашем понимании, а фольклор, прежде всего – песни с соответствующей метафорикой. Поэтому в этих письмах можно встретить такие фразы, как: «Летают пташки с золотыми клювами и сбрасывают гостинцы». Остарбайтеры из лагерей сообщали о том, что слышат бомбёжку союзников, их родные писали, что территория Украины и Белоруссии уже освобождается. Но откуда мы это знаем? Естественно, все письма в немецких трудовых лагерях подвергались страшнейшей цензуре. Но людей не хватало, на цензуру были брошены все силы. В том числе одним из цензоров был невероятно образованный славист, лингвист, знающий славянские языки, все восточноевропейские, хорошо разбирающийся в диалектах. Он понимал это, и с большой любовью всё анализировал. Обрабатывал письма, прекрасно понимал, о чём пишут остарбайтеры. Составлял словарь тайных кодов, выписывал метафоры, клише, песни. И всё это собирал в картотеку для науки. Сообщал ли он немецкому командованию о дешифровке, какие на самом деле смыслы несут письма, неизвестно. Но в конце войны он собрал все свои находки в большой ящик. Это были письма остарбайтеров с выписанными песнями, загадками, пословицами, анализом языка и тайнописи. И отправил в Немецкий архив фольклорной песни во Фрейбург с предложением использовать это для науки. Но, когда ящик пришёл во Фрейбург, в дом музейного хранения упала бомба, здание сгорело. Архив чудом не погиб. Однако про него забыли и нашли только в 1991 году. В картонной коробке оказалось 1,3 тысячи карточек. Тогда и выяснилось, что осколок задел край ящика и погиб кусок письма, которое прислал цензор. Мы не знаем, кем был этот человек, не знаем его имени.

Товарищ Табуреткин

Ещё более сложный вариант ассоциаций тайных языков – это когда мы что-то, обозначив его буквой А, ассоциируем с какой-то цитатой АБС и из этого выводим С. Например, остарбайтер пишет своей семье: «Сидим за кирпичной стеной, как орёл молодой». Отсылка к известному: «Сижу за решёткой в темнице сырой, вскормлённый в неволе орёл молодой». Смысл – указание на тюрьму.

В письмах остарбайтеров часто встречается фраза: «Наша жизнь как кукушка после Петра». Эту сложную ассоциацию трудно понять городским жителям, если мы не владеем украинско-белорусским фольклором. В том регионе существует поговорка: «Не кукует кукушка после Петрова дня». То есть «жизнь как кукушка после Петра» – это как бы отсутствие жизни, это то, чего быть не должно, невероятно плохое состояние. Точно так же в 1960-х годах политзаключённый из тюрьмы пытался передать важную информацию: «Мною овладело беспокойство». Что он хотел передать? Образованный человек сразу продолжит фразу из «Евгения Онегина»: «Мною овладело беспокойство, охота к перемене мест». Смысл – перевод в другую тюрьму. В 1950-х годах в письмах советских заключённых встречается упоминание некоего Табуреткина. И рождается он из приёмов ассоциации и созвучия. Что ассоциируется с табуреткой? Разные предметы мебели. Например, стул и стол. Табуретка – вариант стула. Табуреткин – Стулин, а Стулин – Сталин. Так получается двойная сложная ассоциация через созвучие. Именно так в письмах заключённые шифровали фамилию отца народов. А обсуждали они грядущую смерть Табуреткина и сообщения о его болезни.

Третий приём, который активно использовался в тайных языках, – антиномия, то есть противопоставление. Когда люди пишут об одной вещи, а имеют в виду прямо противоположную. Например, «выйти замуж» – умереть, «свадьба» – бомбёжка, «архитекторы» – немецкие войска, которые бомбят. Этот приём заметила немецкая цензура в лагерях, и в какой-то момент фашисты начали распространять инструкцию цензорам. Если цензор видел в письмах усиление суперлатива (конструкции типа «даже», «очень», «сильно»), то надо было читать это высказывание в противоположном значении. Если в письме есть фраза: «Мине живётся дуже дуже добро» – её надо читать как «Мне живётся очень плохо».

Иногда слова подбирались по созвучию. Этот приём был крайне популярен не только у остарбайтеров, но и у советских политических заключённых. Созвучие подбиралось по первой букве. «Витамин Д» – деньги, «диссертация» – дело, «под зонтиком» – в заключении, «сумма» – срок заключения, «комната» – камера. Плюс использовались самые разные ассоциации. Например, «семейный совет» – вызов на допрос. Вот переписка политзаключённого Льва и его подруги, а потом жены Светланы. «Света, значит, дядина родня с тобой познакомилась. Это радости мне не принесло», – писал Лев. «Дядина родня» – традиционное обозначение органов КГБ. Света пишет в ответ: «Теперь о всяких родственниках. Разговоры о комнате могли быть просто разговорами болтовни ради, а могли быть…» Разговоры о комнате – это угроза нового срока для Светы, ведь «комната» – это камера. Автор письма делает акцент – «теперь о всяких родственниках», это указывает на то, что речь в письме пойдёт не о бытовых делах, а о «родне» – органах КГБ. Лев отвечает: «Кроме попытки пригласить меня на семейный совет в расчёте на то, что там я соглашусь на более крупную сумму, ничего в этом я увидеть не могу». Эта фраза означает: Льва могут вызвать на допрос в расчёте на то, что он согласится на новый срок, чтобы защитить Светлану.

«На что рассчитывали авторы этих, в общем-то, нехитрых приёмов? – задаёт вопрос Александра Архипова. – На то, что цензоры тоже люди и их возможности не безграничны. Из тюрьмы и в тюрьму шло огромное количество писем. Цензоры не имели возможности подробно читать каждое письмо, отыскивая какой-то подспудный смысл. Они не были образованными людьми, кандидатов и докторов наук среди них не было точно. Они читали письма поточно, выхватывая эпизодично информацию в огромном потоке невинных, на первый взгляд, сообщений. В таком случае нужная информация имела шанс дойти до адресата. И во многих случаях действительно доходила, но часто цензура и перехватывала «странные» послания. Однако обратите внимание, что никакой договорённости заранее не было, люди писали в надежде, что привычное ухо, взгляд это найдёт и поймёт».

ВанеЧКа, ЭмоЧКа и Г.П. Ухов

Очень часто в тайных языках использовались имена. Это один из вариантов использования приёма созвучия, так называемый «именной код». Например, некое имя указывает на созвучное название страны или организации. Когда остарбайтеры в письмах хотели передать, что идут союзники и война скоро закончится, они не могли писать: СССР, Германия, Англия. Они называли Америку Аней, Англию – Ангелиной, Германию – Ниной, Светой или Советой – СССР. В 1936 году НКВД перехватывает письмо, адресованное сидящим в Кировской тюрьме старообрядцам-странникам. Эта группа верующих редко, но практиковала религиозное самоубийство. НКВД показалась странной такая формулировка в письме: «Здоровье её не очень хорошее, очень страдает головной болью и просит послать порошки Зинаиды, но, к сожалению, их у нас нет, помогчи ей чем, не знаем, советуем ей сделать операцию или обратиться к Постникову». «Порошки Зинаиды» – это цианид. Слово «Зинаида» созвучно слову «цианид». Тем, кого арестовали, оставшиеся на свободе товарищи рекомендуют совершить самоубийство. Но на просьбу прислать цианид они не могут ответить, цианида у них нет. Поэтому они предлагают порезать вены («сделать операцию») или заморить себя голодом («обратиться к Постникову»). Когда в 1920-х годах появилась ЧК (Чрезвычайная комиссия), ее называли «Ванечка», «Эмочка» и любым словом, где был суффикс -чк.

И тогда же, в 1920-х годах, получает широкое распространение «аббревиатурный код». Именно в эти десятилетия в русском языке появляется невероятное количество аббревиатур. В 1923 году молодой писатель Михаил Булгаков пошёл работать в газету «Гудок». И начал публиковать фельетоны с подписью «разговор подслушал Г.П. Ухов», или Геннадий Петрович Ухов. Именно в этот момент ВЧК переименовывают в ГПУ – Главное политическое управление. «Булгаков пошутил так один раз, второй, а на третий пришли люди в кожаных тужурках и посоветовали так больше не шутить», – рассказывает Александра Архипова. Но приём оказался живуч. В 1975 году готовился к выходу 8-й том Краткой литературной энциклопедии. В нём была размещена статья про литературоведа Якова Эльсберга. Он был известен доносами и тем, что погубил огромное количество своих коллег-литераторов. Коллективную хвалебную статью про него авторы не могли не разместить, но подписали псевдонимом Г.П. Уткин, этот историк литературы никогда не существовал в реальности. Но зато явно прочитывалось ГПУ. Таким образом, человек знающий сразу получал намёк, что Эльсберг работал на органы.

А вот уже в 1960–1970-х годах получило довольно большое распространение словосочетание «Галина Борисовна», то есть госбезопасность. С Галиной Борисовной рядом шла Софья Власьевна – советская власть, а ещё «два Семёна» – гриф «совершенно секретно». Как правило, все серьёзные советские организации, а также ситуации, связанные с ними, почему-то обозначались женскими именами. Например, «Вера Михайловна» – «высшая мера наказания». В письмах можно было встретить фразу: «Отца арестовали, а потом к нему пришла Вера Михайловна». Имелось в виду, что отца, скорее всего, расстреляли. Почему именно женские имена? «Это связано с тем, что в основной аббревиатуре использовался женский род – «комиссия», «мера», «власть», – говорит Александра Архипова. – Но есть ещё один аспект. Когда мы что-то называем в женском роде, мы тем самым занижаем опасность. Это позволяет нам не только меньше её пугаться, но и отстраняться, дистанцироваться. В 1960–1970-х годах появляется новая специфическая функция тайных языков. Они всё меньше и меньше направлены на то, чтобы скрывать информацию, а больше на то, чтобы выражать несогласие с жизнью внутри этой системы. Диссидент Марк Поповский в 1970-х годах в своём дневнике называет советскую власть Софья Власьевна. Ему не нужно в личном дневнике что-то шифровать, он таким образом дистанцируется от системы. Советская власть в его устах – такая неприятная тётка, с которой не хочется иметь дела. Имела место демонстрация, показ – мы не принадлежим к миру, который использует официальные аббревиатуры. Мы другие. Так постепенно тайные советские языки приобретают вторую функцию».

Во время второй мировой войны американцы пытались побороть очень хорошо устроенную систему кодов и дешифровки нацистов. Они пытались дешифровать послания немцев. Были использованы представители племени навахо. Языки этой группы очень сложны по своей структуре. В каждом морском подразделении был свой радист, который передавал сообщения на языке навахо и кодировал его простой схемой. Язык ассоциаций переводили на язык навахо, и этот код никогда не был взломан.